Юрий трифонов биография личная жизнь. Юрий Трифонов: биография

Даниил Олегович Трифонов - молодой, но уже известный всему миру пианист и композитор из России. Своим невероятным исполнением классических произведений Шопена, Рахманинова, Скрябина он завораживает зрителей в известнейших концертных залах всего мира. Многократный лауреат международных музыкальных конкурсов - сегодня наш рассказ о нем.

Биография

Даниил Трифонов, биография которого начинает свой отсчет в марте 1991 года, родился в России, в городе Нижнем Новгороде. Мальчик появился на свет в музыкальной семье, и это, возможно, предопределило его судьбу. Прабабушка и прадедушка Даниила пели и, кроме этого, занимались сборкой аккордеонов. Бабушка руководила хором. Мама - преподаватель музыкальной теории, папа - композитор. В молодости Олег Трифонов даже увлекался панк-роком, однако в зрелом возрасте перешел на другую, более серьезную музыку.

Будущий мэтр игры на фортепиано начал учиться музыке в возрасте пяти лет. Абсолютный слух - вот что получил в дар от природы Даниил Трифонов. Родители мальчика поняли это, когда ребенок стал проявлять интерес к отцовскому синтезатору. Мама и папа предложили юному музыканту альтернативу - пианино. Даниилу понравилось.

Позже семья Трифоновых переехала в Москву, и в девятилетнем возрасте Даниил пошел в музыкальную школу. Мальчику очень повезло - он попал на обучение к талантливому педагогу - Татьяне Зеликман, которая воспитала очень много одаренных музыкантов - Константина Лифшица, Алексея Володина, Александра Кобрина.

Первые успехи

Параллельно музыкальной грамоте в "Гнесинке" Даниил Трифонов три года (с 2006 по 2009) занимался с Владимиром Довганем. Это развило в мальчике уже имеющиеся способности к созданию произведений собственного сочинения, чем он и продолжает заниматься по сей день. В копилке молодого композитора - фортепианная, оркестровая, камерная музыка.

В семнадцатилетнем возрасте юный музыкант стал лауреатом Международных конкурсов имени Скрябина и пианистов республики Сан-Марино.

В 2009 году Даниил Трифонов начал обучаться у Сергея Бабаяна в США - в Кливлендском институте музыки.

Слава не заставила себя долго ждать. Первый серьезный успех пришел к Трифонову в 2010 году. Он стал лауреатом Международного конкурса пианистов Шопена в Варшаве, получив бронзу и отметку за лучшее исполнение мазурки. К слову, этот конкурс, по словам музыканта, больше всего закалил его характер, потому как именно там были сконцентрированы исполнители и члены жюри высочайшего уровня.

Мировое признание

В 2011 году Даниил Трифонов стал победителем сразу двух международных музыкальных конкурсов. В мае пианист назван лауреатом Международного фортепианного конкурса Артура Рубинштейна. На конкурсе Даниил получил золото, приз зрительских симпатий и отметку за лучшее исполнение произведений Шопена и камерной музыки.

В июне того же года Трифонов стал лауреатом Международного конкурса имени Чайковского, получив золото, приз зрительских симпатий и приз за блестящее исполнение концерта с камерным оркестром.

Сегодня Даниил Трифонов - пианист, который сотрудничает со звездами первой величины. На одной сцене с ним дирижеры: Михаил Плетнев, Кшиштоф Пендерецкий, Музыканту открыли двери лучшие концертные залы мира - парижский Плейель, Карнеги-холл в Нью-Йорке, лондонский Вигмор-холл.

Трифонов выступает с крупнейшими мировыми оркестрами - Лондонским симфоническим оркестром и оркестром Мариинского театра под управлением Он дает концерты с Израильским филармоническим оркестром под управлением Зубина Меты, взаимодействует с Варшавским филармоническим оркестром под управлением Энтони Вита.

Рабочие моменты

В современном мире Даниил Трифонов - личность известная. Однако успех не пришел к нему спонтанно. Потребовались годы упорных многочасовых тренировок, характер и настойчивость, а главное, осознание того, для чего все это надо.

Сегодня свою энергию молодой человек расходует в работе на два направления - сочинение собственных музыкальных композиций и подготовку к выступлениям на различных концертных площадках мира.

Говоря о разучивании музыкального материала, молодой человек признается, что время, которое для этого требуется, зависит от многих факторов. В частности, из-за большой загрузки и участия в различных гастрольных программах уделять изучению нового материала достаточно времени не получается. Постоянно приходится изыскивать пути, выкраивать время, уплотнять и до того забитый график. Сложность материала также имеет значение.

Если же выдается небольшой отпуск или перерыв в работе, когда можно ни о чем не думать, а отдохнуть и помедитировать, разучивание нового материала обычно занимает одну-две недели, максимум месяц.

О выступлениях

При непосредственной подготовке к выступлению перед концертом пианист тщательно обсуждает все нюансы со своим наставником. Они вместе разбирают технические подробности, выбирают нужный темп, ритм. Это очень важно при выступлениях с оркестром, потому как такие несогласованные моменты могут привести к ритмическому разбросу - музыканта зрители могут просто не услышать в зале.

Даниил в работе старается сосредоточиться на процессе и не дает воли лишним мыслям, не распыляется на мелочи. Несмотря на победы в конкурсах, не расслабляется и не дает успеху вскружить себе голову. Молодой человек откровенно заявляет, что когда его хвалят, он не пропускает слова поздравлений через себя, все проходит мимо его ушей.

Конкурсы в жизни Трифонова сыграли немаловажную роль. Музыкант говорит, что это особый опыт, очень ценный и нужный. Специфика конкурсов такова, что они помогают участнику научиться управлять своими чувствами и эмоциями, собирать волю в кулак. А это очень нужно в дальнейшей работе музыканта. Однако очень важно держать дистанцию от самого осознания, что ты участвуешь в конкурсе, надо сосредотачиваться только на музыке.

По словам Даниила, слушать исполнение других участников конкурса стоит только для того, чтобы стала понятна акустика зала. Хотя все равно во время концерта залы полны слушателей и акустические характеристики помещения изменяются так или иначе.

О музыке

Конечно, в жизни музыканта есть место не только игре на пианино. Изучение живописи, занятия спортом, путешествия, времяпрепровождение с друзьями - этому также уделяет внимание Даниил Трифонов. Девушка, о которой бы знали СМИ, у молодого человека, однако, пока отсутствует.

И хотя это также немаловажные вещи, все-таки они пока для парня вторичны. На первом плане у Даниила музыка. Пианист рассказывает, что для успешных выступлений и взаимодействия со слушателем необходима особая энергия, запал. Необходим источник, из которого можно черпать силы. Для Трифонова таким родником является изобразительное искусство, а именно - полотна Кандинского, Врубеля, Серова. Их нежность, мягкость и глубину нередко подмечают в игре Трифонова музыкальные критики.

Одновременно с этим исполняемая классика влияет и на стиль собственных сочинений Даниила. В его произведениях улавливаются влияния Прокофьева, Стравинского, Скрябина, Рахманинова.

Говоря в целом о музыке, Трифонов предполагает, что музыкант - это некий посредник между композитором, создавшим музыкальное произведение, и слушателем в зале. Потому как композитор создаёт нечто, исполнитель преподносит музыку под своим соусом восприятия этого материала, а зритель слышит третье, нечто индивидуальное, личностное.

По словам Даниила, музыка - это величайший дар человеку свыше, и лично он, Даниил, не проживет без нее и дня.

Годы жизни: с 28.08.1925 по 28.03.1981

Советский писатель, переводчик, прозаик, публицист, киносценарист. Является одной из ключевых фигур литературы советского периода. Представитель экзистенциального направления в реализме.

Родился в Москве, в семье, богатой на революционные традиции. Отец: революционер, председатель Военной коллегии Верховного суда СССР, мать: зоотехник, инженер-экономист. С революцией были тесно связаны бабушка и дед писателя по материнской линии, а также его дядя (брат отца). Детство Юры было более-менее безоблачным, но в 1937 г. отец Трифонова был арестован (расстрелян в 1938 г., реабилитирован в 1955), а в 1938 г. арестована мать. Трифонов с сестрой остались на попечении бабушки.

В начале войны семью эвакуируют в Ташкент, где Трифонов заканчивает среднюю школу. В 1943 г. возвращается в Москву, работает на авиационном заводе слесарем, диспетчером цеха, редактором заводской многотиражки. В 1944 г. поступает на заочное отделение Литературного института им. Горького. На очное отделение переводится в 1947, отработав необходимый стаж на заводе (как член семьи врага народа).

В 1949 г. заканчивает литинститут, защитив в качестве дипломной работы повесть "Студенты". Повесть получает Сталинскую премию (1951), а Ю. Трифонов неожиданно становится известен. В 1949 г. женится на певице Нине Нелиной (скончалась в 1966), в 1951от этого брака рождается дочь. В 1952 году уезжает вТуркмению на трассу Главного Туркменского канала, и Средняя Азия надолго входит в жизнь и творчество писателя.

50-е, 60-е года становятся временем творческого поиска. В это время писатель публикует ряд рассказов и повесть «Утоление жажды», которой (как и первой своей работой) остается недоволен. В 1968 г. женится на Алле Пастуховой.

В 1969 г. с повести "Обмен" начинается цикл "московских" или "городских" повестей, в который также входят «Предварительные итоги», «Долгое прощание», «Другая жизнь», «Дом на набережной». Произведения 1969-1981 годов стали главными в творческом наследии писателя.

В 1975 г. в третий раз вступает в брак. Жена Ольга Романовна Мирошниченко (Трифонова). В 1979 г. от брака родился сын.

В 1981 г. у Трифонова обнаруживают рак почки и 28 марта 1981 г. он умирает от послеоперационных осложнений (эмболия).

В 1932-1938 годах семья Трифоновых проживала в знаменитом Доме Правительства по адресу улица Серафимовича, д. 2. Дом предназначался для семей партийной элиты и впоследствии стал известен (благодаря повести Трифонова) как "Дом на набережной". Сейчас в доме находится музей, директором которого является вдова Ю. Трифонова, Ольга Трифонова.

Роман Утоление жажды был выдвинут на соискание Ленинской премии, но награды так и не получил.

Б. Окуджава посвятил Трифонову одно из своих стихотворений (Давайте восклицать...)

Вдова Трифонова назвала экранизацию "Долгого прощания" фильмом, сделанным "очень хорошо и очень адекватно". И осталась соврешенно не довольна экранизацией "Дома на набережной", говоря, что "авторы сценария читали другую книгу".

Награды писателя

Третьей степени за повесть "Студент" (1951)
Выдвинут на соискание Нобелевской премии по литературе (1980)

Библиография

Романы и повести

Студенты (1950)
Утоление жажды (1963)





Произведения, входящие в цикл "московские повести"

Одним из самых известных его обитателей был Юрий Трифонов (1925–1981). За ним закрепилось определение «мастера городской прозы». Однако о его взаимоотношениях с родной столицей известно мало. Сегодня вдова писателя рассказывает о том, как город подыгрывал их некогда запретной любви. Мы перечисляем адреса Трифонова и их отражения в его прозе, а еще выясняем, за что писатель был благодарен нашей газете.

Вдова писателя Ольга Трифонова рассказывает о судьбе и творчестве мужа несколько раз в неделю. Она возглавляет «Музей «Дом на набережной» (это отдел Музея Москвы) и сама проводит экскурсии. Но «Вечерней Москве» она рассказала о том, о чем никогда не говорила посетителям.

- Ольга Романовна, вы помните, когда впервые увидели Юрия Валентиновича?

Мне было пять лет. Это был 1943 год, я ходила в детский сад на 1-й улице Ямского Поля. Мимо ограды часто шагал юноша с пышными волосами, в телогрейке, в грубых ботинках. Спустя тридцать лет я поняла, что это был Юра. Ему тогда было 18, он работал на заводе «Знамя Труда» - в армию его не брали из-за близорукости. Когда я рассказала ему, он возразил: «Это ты из моих рассказов узнала, вот тебе и кажется, что это было наяву». Тогда я добавила, что юноша носил под мышкой черную трубу. И тут Юрий Валентинович поразился: он действительно носил в тубусе цеховую стенгазету, которую редактировал. И узнать об этом по рассказам я не могла.

- А первая «взрослая» встреча когда состоялась?

Их было много. Я публиковала рассказы, вращалась в писательских кругах. А познакомились поближе уже в 1971 году. Я попала на семинар молодых писателей, который вел Юрий Валентинович. Однажды он спросил, могу ли я подвезти его домой (я была дама упакованная, с машиной), и по дороге поинтересовался, есть ли у меня роман.

- И вы сказали, что пишете рассказы?

Он имел в виду отношения. Я сказала, что роман есть, но не очень хороший. И спросила, есть ли роман у него. Он сказал, что есть, и тоже не очень хороший. С этого все и началось.

Он был женат, я замужем. У нас был долгий тайный московский роман, с чужими квартирами, с ключами, отданными на несколько часов. Мы изучили окраины, оказываясь то в Нагатине, то в Бирюлеве. Однажды мы бесконечно долго ехали то ли по Варшавке, то ли по Волгоградке. У меня вырвалось, что я не люблю Москву. Юрий Валентинович по- смотрел на меня с ужасом и сказал: «Но ведь это мука - жить в городе, который не любишь. И как можно не любить Москву? Да ты ее и не знаешь по-настоящему!» Для него ведь Город - один из героев его книг.

В романе «Старик» явно отразился этот опыт: Кандауров и Светлана встречаются в квартире друга на юго-западе...

Он отразился даже в романе «Нетерпение».

- Он же о народовольцах!

Там в одном из лирических отступлений есть слова: «Пироговка, август, троллейбус в сторону Лужников...» На Пироговке находился Центральный государственный архив Октябрьской революции, Юрий Валентинович подолгу собирал там материалы. И я назначала ему свидания в квартире подруги, которая жила на Фрунзенской набережной.

- Но вот началась совместная жизнь. Каким автор «бытовых повестей» оказался в быту?

Покладистым. Любил мыть посуду. Я порывалась перехватить у него тарелки, а он говорил: «Ты лучше посиди, расскажи, как прошел день». Он любил такие рассказы, особенно если они были смешными.

- А критиковать его прозу вам случалось? Как он реагировал?

Однажды он начал мне читать начало «Дома на набережной». Это была какая-то тягомотина, про Юлию Федоровну (мать главной героини Сони Ганчук. - «ВМ»), про ее австрийское прошлое. И я, в худших традициях русской литературы, задремала. Потом он этот кусок убрал. Начало романа «Время и место» по моему совету переехало в конец. А когда я у него спрашивала мнения о своих произведениях, он всегда спрашивал: «Тебе с наркозом или без наркоза?»

А вот Булат Окуджава в песне «Давайте восклицать», посвященной Юрию Валентиновичу, призывал: «Давайте говорить друг другу комплименты». Это чтобы смягчить сурового адресата?

Мне кажется, он был не в восторге от этой песни. Потому что комплименты - это всегда неискренность.

- Юрий Валентинович на фотографиях выглядит мрачным и важным...

Он казался таким, потому что был медлительным из-за больного сердца и скрываемой одышки. На самом деле он был смешлив и доводил меня и наших друзей до колик. Обладал замечательным актерским даром. Любил изображать в компании пожилого профессора, который ухаживает за молоденькой медсестрой.

Да. Неоконченный роман об Азефе (один из руководителей партии эсеров и одновременно секретный сотрудник полиции, выдавший многих революционеров. - «ВМ») и становлении партии большевиков. Но когда это будет издано, решит наш сын Валентин. Ему 37 лет, он работает на телевидении. Для него это будет полезно хотя бы в чисто воспитательных целях. А я уже сделала много и хочу остановиться.

«ВЕЧЕРКА» ЗАМЕТИЛА ЕГО ТАЛАНТ ПЕРВОЙ

Трифонов прославился очень рано: в 1950 году, в 25 лет, он напечатал свой первый роман «Студенты». Очень скоро дебютанта заметила «Вечерняя Москва»: 19 декабря 1950 года она напечатала положительную рецензию. Может, она сыграла свою роль в том, что Трифонов получил Сталинскую премию.

Сестра Юрия Трифонова, Татьяна Валентиновна, рассказывала мне, что с той поры у него навсегда осталось доброе отношение к«Вечерке»,- говорит Александр Шитов, доктор филологических наук, биограф писателя.

Нажмите на изображение для перехода в режим просмотра

У Трифонова было несколько публикаций в нашей газете. Он рассказывал о своих творческих планах, анонсировал новинки, рецензировал спектакли. 25 декабря 1963 года у него вышел репортаж с Московского нефтеперерабатывающего завода - «Чудеса в прозрачных мешках». Модную тему (химия и синтетика) Трифонов подал через приземленные бытовые детали, на которые был мастер: «В прачечных требуют, чтобы срезали пуговицы с сорочек потому, что они не выдерживают высокой температуры. А наш полипропилен выдерживает температуру выше 100 градусов».

А 31 декабря 1963 года Трифонов стал героем добродушной юмористической заметки. В то время Юрий Валентинович только что выпустил роман «Утоление жажды» о строительстве канала в Туркмении, а также был известен как спортивный журналист. Автор описывает воображаемую встречу с Трифоновым. Он подарил писателю эпиграмму:

Трудом людей сквозь злые Каракумы

Канал пробит в невиданном броске.

Роман глубокие рождает думы,

Хотя сюжет построен... на песке.

А еще он якобы спросил, не собирается ли Трифонов сочинить что-нибудь о каналах на Марсе (тоже модная тема). И Юрий Валентинович якобы ответил: «Меня пока больше волнует «загадка» хоккеистов «Спартака». <...>С чего это они столько очков потеряли? Что касается Марса, то там пока не оборудовали футбольное поле».

Спустя 12 лет после кончины писателя в редакцию обратилась пенсионерка Эвелина Гезенцвей. В годы войны она работала с Юрием на одном заводе, у нее сохранилась стенгазета за 3 ноября 1944 года с его стихами. 19-летний заочник Литературного института откликнулся на череду салютов в честь городов, которые Красная армия освобождала один за другим. Стихотворение было перепечатано в «Вечерке» 3 ноября 1993 года, это стало его первой официальной публикацией. Мы приводим отрывок из него.

Он грянет, последний салют

Гремят и гудят над Москвою раскаты

И город ликует - салют!

И сотен ракет огневые каскады

Победу на небе поют! <...>

И день, когда русский солдат по кварталам

И скверам Берлина пройдет,

Когда в бранденбургскую землю, усталый,

Он штык свой уральский воткнет,

Когда он с лицом, почерневшим от пота,

Присядет, махорку куря,

И скажет: «Окончилась наша работа,

Видать, потрудились не зря».

Пускай в этот день все орудия света

Все залпы в единый сольют

И грянет над миром во славу победы

Последний великий салют!

ДОМ НА РЕКЕ ВРЕМЕНИ. АДРЕСА ПРОЗАИКА УЗНАЮТСЯ ПО СКВЕРАМ, ФОНТАНАМ И МАГАЗИНАМ

Имя Трифонова вызывает ассоциации прежде всего с «Домом на набережной» (это с его легкой руки Дом правительства получил такое название), где писатель провел детство и которому посвятил одноименный роман. Но у Трифонова было много других столичных адресов, и каждый отразился в его творчестве, хотя бы одной деталью.

Тверской бульвар, 17 (1925–1933)

Там Юра прожил первые 8 лет.

«...Я жил в доме посередке Тверского <...><…> в стороне чернел, как башня, громадный человек по имени Тимирязев, а в другой стороне... стоял такой же черный Пушкин <...><…> Нянька Таня, собираясь со мной погулять, спрашивала у мамы: «Куда иттить: к энтому Пушкину или к энтому Пушкину?»

«Бульварное кольцо» (очерк, 1979)

Улица Серафимовича, 2, Дом правительства (1933–1939)

Отец Трифонова был крупным государственным деятелем. В 1937 году он был арестован и на следующий год расстрелян. Мать будущего писателя в 1938 году была арестована и осуждена на 8 лет лагерей.

«Серая громада висла над переулочком, по утрам застила солнце, а вечерами сверху летели голоса радио, музыка патефона. Там, в поднебесных этажах, шла, казалось, совсем иная жизнь, чем внизу...»

«Дом на набережной» (1976)

Большая Калужская (ныне Ленинский проспект), 21 (1939–1941, 1943–1951)

После ареста отца и матери семья Трифонова переселилась в коммунальную квартиру на тогдашней окраине Москвы.

« - Как вы думаете ехать на Смоленскую площадь? <…> <...>На метро? - изумленно произнес Аркадий Львович. - Вы с ума сошли! Я вам укажу чудесное сообщение: вы едете до Калужской на любом, идете через площадь <...><…> Вы бежите к Парку Культуры, это две минуты, вскакиваете на десятку или «Б»…»

«Студенты» (1950)

Страстной бульвар, 4 (1942–1943)

Юрий вернулся из эвакуации первым, а его бабушка и его сестра на полгода задержались в Ташкенте. Юрий прожил это время у сестры бабушки на Страстном.

«От вокзала до Страстного бульвара, где жила тетя Дина, Игорь шел пешком, совсем налегке <…> <...> Когда-то эта цепь проходных дворов была оживленнейшим местом: по ним проходили, сокращая себе путь, с Большой Дмитровки на Страстную площадь...»

«Исчезновение» (1981)

Верхняя Масловка, 1 (1951–1957)

В 1951 году Юрий Трифонов женился на молодой певице Большого театра Нине Нелиной, дочери художника Амшея Нюренберга, и переехал к ней.

«Георгий Максимович всех пригласил в мастерскую. Надо было пройти длинным общим коридором: справа двери в мастерские, слева общая ванная, общая кухня, общая уборная для всех жителей третьего этажа. Был такой нелепый дом постройки двадцатых годов…»

«Другая жизнь» (1976)

2-я Песчаная, 8 (1958–1981)

С 1957 по 1958 год Юрий Трифонов со своей женой Ниной Нелиной прожил на Ломоносовском проспекте, 15. Затем Нина удачно обменяла квартиру (эти перипетии потом отразились в повести «Обмен»), и они переехали на 2-ю Песчаную (с 1965 по 1994 год она называлась улицей Георгиу-Дежа). Район узнается во многих произведениях Трифонова по таким деталям, как сквер, фонтан, местные торговые точки. Однажды директор магазина «Диета» (он находился на углу улиц Георгиу-Дежа и Вальтера Ульбрихта, ныне Новопесчаной), где писатели получали продуктовые заказы, набросилась на Юрия Валентиновича с упреками. Кто- то ей сообщил, что в редакции журнала «Новый мир» лежит его повесть «Опрокинутый дом», а там упоминается двор «Диеты», где «греются на солнышке пьяненькие грузчики». В те годы шла борьба с пьянством, и директора могли наказать.

«Из окна моего дома, с шестого этажа, виден сквер, разросшиеся липы, фонтан, скамейки, пенсионеры на скамейках, никто не помнит речушки, которая тут сочилась когда-то в зарослях ивняка <...><…> и потом умерла (речка Ходынка, протекавшая на месте 2-й Песчаной, была заключена в трубу. - «ВМ»)».

«Время и место» (1980)

Новый выпуск программы о настоящих личностях, их судьбах, поступках и взглядах на жизнь посвящен писателю Юрию Трифонову. В студии "Культа личности" его вдова Ольга Трифонова.
Ведущий – Леонид Велехов.

Леонид Велехов : Здравствуйте, в эфире Свобода – радио, которое не только слышно, но и видно. В студии Леонид Велехов, это новый выпуск программы "Культ Личности". Она не про тиранов прошлого, она про настоящие личности, их судьбы, поступки, их взгляды на окружающую жизнь.

Этот выпуск особый. Он посвящен замечательному писателю Юрию Трифонову, которого давно уже нет в живых, хотя он наш современник. Его книги о нас, о нашей жизни и о нашем не таком уж давнем прошлом. Том прошлом, с которым давно надо было бы расплеваться, как расплевались немцы с фашизмом, а Россия все никак не может. Видимо, потому что таких писателей, как Трифонов, плохо читает. 28 августа Юрию Валентиновичу Трифонову исполнилось бы 90 лет. Мы вспоминаем автора "Дома на Набережной", "Старика", "Обмена" с его вдовой, писательницей Ольгой Романовной Трифоновой .

(Видеосюжет о Юрии Трифонове. Закадровый текст:

Юрий Трифонов – замечательный русский писатель. Один из тех немногих советских писателей, из-за которых сталинистам – ни современным, ни будущим – никогда уже не удастся замолчать или переиначить правду о сталинском терроре. Один из тех миллионов советских людей, кто стал жертвой этого террора: в 12 лет Юрий и его сестра остались без родителей, которых забрали июньской ночью 1937 года. Через год мальчик написал маме в лагерь:

Стихи моей маме

Скоро будет круглый год

Как с тобой расстался я.

Я все помню ИХ приход

И как увели тебя.

Мы держались, но потом

Когда стала уходить

Завертелось все кругом

Окна, двери стали плыть

И по лестнице крутой

Провожали мы тебя

И махала ты рукой

Забывая про себя.

Мы столпились у окна

В сером сумраке ночи

Поднятые ото сна

И от горя хоть кричи

Она вышла из дверей,

Оглянулася назад.

И кивнула головой

Увидав наш грустный ряд.

Твердым шагом шла она

Не боялась ничего

И на суд она пошла

Не страшася ничего.

В теплом, сером пиджачке

Обернулася на нас...

И махнула нам рукой

Может быть в последний раз...

Через всю жизнь Трифонова прошла эта боль утраты родителей и родного дома, украденного детства. Но эта боль не разрушила его, а сформировала как личность и как художника. Он мог стать увенчанным наградами и привилегиями певцом счастливой советской жизни – собственно, так по молодости и начинал, написав повесть "Студенты", которая была его дипломной работой и за которую в 25 лет он получил Сталинскую премию. Но дальше он сделал другой выбор. Он заглянул в бездну морального падения, в которую сталинщина ввергла наше общество, уничтожая лучших, поощряя худших, заставляя людей идти на подлости и предательство. И написал об этом свои лучшие книги.

Он умер рано, ему было 55, и случилось это уже довольно давно, тридцать с лишним лет назад. Но "Дом на набережной", "Старик", "Обмен", "Время и место" – остались.)

Студия.

Леонид Велехов : Ольга Романовна, хочу начать совсем не с именинного, а, может быть, несколько обескураживающего вопроса. У вас нет такого ощущения, что Трифонов подзабыт?

Ольга Трифонова : Оно было. Но вот юбилей показал, что это не так. Потому что очень много людей приходило, пришло и приходит в музей. Я специально устроила его день рождения в Доме на Набережной. Это была такая "мстя" – вот вы его выгнали из этого дома, а 90 лет он будет справлять здесь. Люди стояли в коридоре, стояли на улице. Хотя никакого оповещения не было. Мы приглашали жителей дома.

Леонид Велехов : Переиздают, вообще, его книги?

Ольга Трифонова : Да.

Леонид Велехов : Много? Часто? Читают? Какие тиражи?

Ольга Трифонова : Не много. Но, знаете, хитрые издатели, например, такие, как АСТ, издали четыре тома плюс толстый том "Московских повестей", я думаю, очень большим тиражом. Но какой тираж – это всегда тайна. Узнать нельзя. Но думаю, что достаточный, чтобы рынок был насыщен на ближайшее время.

Леонид Велехов : Тиражи теперь пошли совсем другие. Как мы помним, издавали Юрия Валентиновича тиражами по 20-30 тыс. И это были маленькие тиражи, тем более для таких книг, которые люди передавали из рук в руки, перепечатывали, перефотографировали и Бог знает, что еще делали, чтобы прочитать.

Ольга Трифонова : Издавали и по миллиону, но не его.

Леонид Велехов : Про то и речь. А сегодня 20-30 тысяч это грандиозный тираж.

Ольга Трифонова : Конечно, выросло новое поколение. И там, конечно, какие-то свои кумиры. Тем не менее, для юбилея интерес большой.

Леонид Велехов : Неизбежно, что у всякого большого писателя, тем более, писателя, работавшего в такую специфическую эпоху, как советская, которая в свою очередь ставила перед писателями специфические задачи, из литературного наследия не все выживает, не все обретает бессмертие. У Трифонова что-то осталось в прошлом из его книг? Что вечно и что бессмертно – об этом мы еще поговорим.

Ольга Трифонова : Конечно, осталось, скажем с большевистской прямотой. "Студенты" остались, осталось "Утоление жажды", роман о строительстве канала Кара-Кумовского. Очень смешно сказал один человек на юбилее... Пришел какой-то очень милый, что называется, простой человек. Он сказал: "Я больше всего люблю его роман "Стакан воды"." (Смех в студии. ) Он имел в виду "Утоление жажды".

Леонид Велехов : Я догадался! Немного перепутал с пьесой Скриба.

Ольга Трифонова : Да. Так что, вот эти вещи отодвинулись. Я думаю, может быть, "Предварительные итоги" немножко покрылись патиной. К сожалению, мое любимое и, я считаю, лучшее, что было написано Юрием Валентиновичем, – роман "Время и место", тоже ушел немного. Тут ведь очень важно телевидение. Как только появляется сериал, сразу огромный интерес. Но неизменно the best – это "Дом на Набережной".

Леонид Велехов : Надо, чтобы "Время и место" Сережа Урсуляк поставил…

Ольга Трифонова : Я намекала ему – сначала тонко, потом довольно грубо, потом просто в лоб. Сережа человек мягкий, деликатный, безумно талантливый. Он как-то так отводит глаза и говорит: "Ну, да, конечно. Это было бы хорошо". Но я понимаю, если бы я ему сказала: "Вот деньги, Сережа, вот спонсор". Конечно, он бы это сделал.

Леонид Велехов : Вы упомянули "Студентов". А мы напомним, что это было то, что с чего началась трифоновская слава...

Ольга Трифонова : Да! И слава фантастическая. Это была народная слава. Сталинская премия – это оценил официоз.

Леонид Велехов : Сталинская премия причем при жизни Сталина, а это значит, что он сам читал…

Ольга Трифонова : И поменял вторую степень на третью…

А то, что читал, факт. Сталин любил читать. Я как автор книги о его жене, знаю о нем очень много. Сталин был большой книгочей. Например, вот такой эпизод его жизни. Он валяется на диване, читает Салтыкова-Щедрина и хохочет до слез. И Надежда Сергеевна его спрашивает: "Что такое?" Он говорит: "Слушай, как гениально – пишите доносы, шельмецы, пишите!" (Смех в студии. )

Леонид Велехов : Каждому свое.

Ольга Трифонова : Каждому свое. Так что, Сталин читал. Я не думаю, что он оценил это как произведение. Он ведь был знаком с отцом Юрия Валентиновича.

Леонид Велехов : И связывали их весьма непростые отношения.

Ольга Трифонова : Да. Он просто спросил у Ажаева… Такой был писатель...

Леонид Велехов : Был, "Далеко от Москвы", еще что-то.

Ольга Трифонова : Он сказал: "Это сын того Трифонова?"

Дьявольская была память, злобная. Злопамятная гадина была, прошу прощения. Тот сказал: "Того". И тогда он своим знаменитым синим карандашом переправил степень, понизил. Слава богу, не сказал: "Посадить автора".

Леонид Велехов : На ваш взгляд, что Трифонов сделал в литературе такое, что не сделал никто другой?

Ольга Трифонова : В бесчеловечные времена он призывал к человечности. Вот это, может быть, было главное.

Леонид Велехов : Замечательно сказано.

Ольга Трифонова : В живодерские времена он все-таки взывал к человечности.

Леонид Велехов : Но путь ведь проделан огромный – от "Студентов" к "Дому на Набережной" и "Старику". И это, конечно, путь не только совершенствования литературного мастерства. Это и большая эволюция мировоззрения. Или, может быть, в том Трифонове времен "Студентов" Трифонов "Дома на Набережной" уже был, уже жил?

Ольга Трифонова : Хороший вопрос. Тут нужно быть и психологом, и хорошим историком. Я думаю, это сложная история личности. Те удары, которые он получил – арест отца, арест матери, унижение, ощущение себя изгоем, – конечно, надломили его. И "Студенты" были данью этому надлому. Ему хотелось угодить времени, если грубо говорить. И он это сделал. И расплата была очень жестокой. Он сам это признавал. Потом было 10 лет молчания!

Я очень хорошо помню, как в романе Аксенова "Ожог" говорится: "Я хотел быть, как все. Я хотел быть пионером". Я, которая была дочерью тоже репрессированного, понимаю это. Я тоже хотела быть, как все. Не может юный человек ощущать себя изгоем.

Леонид Велехов : Конечно.

Ольга Трифонова : И вот Юрий Валентинович хотел быть, как все.

Леонид Велехов : Все-таки он в итоге разочаровался в Советской власти, в революции, или только в сталинском варианте Советской власти он был разочарован и его отвергал?

Ольга Трифонова : Он проделал сложный путь. Его отец – участник революции, очень деятельный участник, человек, которого он глубоко почитал. Сначала был написан "Отблеск костра". Была отдана дань памяти отцу и людям, которые делали революцию. Но, я думаю, в процессе работы над "Стариком", при знакомстве с архивами, потом, когда он поехал на Дон и записывал свидетельства людей, происходило прозрение.

Леонид Велехов : "Старик", конечно, это очень отразил. И "Старик" всем нам, людям того поколения, которые молодыми читали эту книгу, во многом открывал глаза именно на революцию. А "Дом на Набережной" – на сталинщину, на глубину морального падения, в которую сталинская эпоха погрузила и страну, и общество… Но все-таки антисоветчиком и диссидентом он не стал?

Ольга Трифонова : Я думаю, что нет. Но после "Старика" ведь он хотел и уже начал писать роман об Азефе, очень важной фигуре в истории большевизма. Он хотел докопаться до самой сути.

Леонид Велехов : У бабушки, действительно, был.. Роман – не могу сказать в применении к этому человеку. Скажем так: отношения со Сталиным?

Ольга Трифонова : Думаю, что – да. И тому есть доказательства.

Леонид Велехов : Это какие-то дореволюционные времена – 1912 год, кажется.

Ольга Трифонова : У нее была явочная квартира на Васильевском острове. Там и Сталин был, и Ленин был. А Сталин жил долго. Я все хочу вспомнить человека из революционных деятелей, который сказал: "У Словатинской живет этот отвратительный Джугашвили, который бесконечно пьет пиво и жрёт воблу". (Смех в студии. ) Сталин долго жил там, и потом ей из ссылки писал письма: "Милая, милая, зачем вы мне прислали новое белье, потратились, надо было старое, вами заштопанное прислать". Вот это выдает все. Она была дамой. Штопать белье мужчинам, с которым не спишь, как бы не входило в ее правила.

Леонид Велехов : Но ведь там, в трифоновской семье, вообще какие-то очень переплетенные, сложные были отношения, да?

Ольга Трифонова : Да, сложные. Валентин Андреевич потом женился на дочери Татьяны Александровны.

Леонид Велехов : То есть он был с Татьяной Александровной, потом женился на дочери.

Ольга Трифонова : Да, на Евгении Абрамовне.

Леонид Велехов : А Татьяна Александровна, которая, собственно, приютила и спасла Юрия Валентиновича и его сестру, эти свои прежние отношения со Сталиным не пыталась как-то активизировать для того, чтобы спасти уже зятя и дочку?

\Ольга Трифонова : Думаю, пыталась, конечно. Потому что у нее не только зять и дочка, но и сын был арестован, Павел. Думаю, что пыталась, потому что, во-первых, сына вернули до начала войны. Он еще потом пошел воевать. Но Валентина Андреевича Сталин знал лично и поэтому, думаю, не пошел на смягчение его участи. Они дико грызлись под Царицыном. У Валентина Андреевича были амбиции военачальника, и у Сталина тоже. Но то, что бабушку не арестовали, а ей положено было быть арестованной по ситуации, то, что все-таки она вымолила возвращение дочери, указывает на то, что снисхождение высочайшее было проявлено.

Леонид Велехов : Фигура трифоновского отца. Валентин Андреевич Трифонов, действительно, крупный чин,

председатель Военной коллегии Верховного суда, один из авторов советской юстиции, в которой революционная целесообразность была поставлена выше закона. Вот Юрий Валентинович понимал всю противоречивость отцовской жизни, отцовской судьбы? Понимал ли он, что отец, как говорится, за что боролся, то в итоге и получил?

Ольга Трифонова : Он так прямо и написал – за что боролись, на то и на поролись. Как-то к Юрию Валентиновичу пришел человек, который сидел в одной камере с Валентином Андреевичем на Лубянке, и рассказал ему о последних днях Валентина Андреевича. Юрий Валентинович записал потом его рассказ в дневнике, изменив его фамилию. Видимо, тот попросил не называть. Юрия Валентиновича выдавал почерк – он очень нервничал. Видимо, очень боялся узнать, как себя вел отец. Но отец себя вел в высшей степени достойно и мужественно, судя по этому рассказу. Но заканчивается эта запись такими словами: "В 1918 году отец еще с кем-то приехали из Петрограда в Москву, чтобы выбрать здание для ЧК. И выбрали дом на Лубянке. За что боролись, на то и напоролись".

Леонид Велехов : Мне кажется, что к матери он относился как-то нежнее, она для него больше значила, чем отец. Что такое мать была для него?

Ольга Трифонова : Мать, во-первых, была очень мягким человеком. Пока еще жили ровесники Юрия Валентиновича, они приходили в музей и рассказывали, что если кому-то выбили зуб, порвали пальто или раскровянили нос, то шли к Евгении Абрамовне. Она зашивала, она застирывала, она смывала кровь. Она была очень добрым человеком. Она была человеком с замечательным чувством юмора.

Леонид Велехов : Что такое было для Юрия Валентиновича потеря Дома на Набережной тогда? Это было какое-то изгнание из рая? Как он сам вспоминал?

Ольга Трифонова : Не знаю. Он никогда об этом не говорил. Полагаю, что это была очень серьезная травма. Потому что у него было такое качество – он никогда не говорил о самом больном. Никогда! Например, когда он был в больнице, он никогда не спрашивал про сына.

Леонид Велехов : Но он ностальгировал по Дому на Набережной? Приходил ли, подходил ли когда-нибудь к нему, приходил ли к кому-то в гости? Ведь какие-то люди там остались из его эпохи…

Ольга Трифонова : Нет. Он очень ностальгировал по Серебряному Бору…

Леонид Велехов : А Серебряный Бор – тоже из детства.

Ольга Трифонова : Да, там была дача. Он меня просил отвезти его в Серебряный Бор. И мы часто ездили в Серебряный Бор. И в плохую погоду, я помню, приезжали, сидели. Знаменитый дуб на этом пляже, который до сих пор есть. И никогда не просил подъезжать к Дому на Набережной. Никогда!

Леонид Велехов : А это правда, что как-то ему не то предложили, не то собирались предложить квартиру в Доме на Набережной?

Ольга Трифонова : Это правда. Когда его выдвинули на Нобелевскую премию, то начальство перепугалось, что как же, будет Нобелевская премия, а квартира у него жалчайшая. Один наш американский друг, придя к нам в гости, сказал: "В таких квартирах живут неудачники". (Смех в студии. ) И они подумали, что надо дать другую квартиру. А так как они его побаивались, Юрия Валентиновича, он мог ответить очень жестко, то они подловили где-то во дворе Союза меня и сказали, что есть мнение: дать квартиру в Доме на Набережной. И я, дура, расцвела. Потому что, действительно, у нас была квартира на последнем этаже. Тараканы были неистребимы просто. Летом было жарко, зимой – холодно. Я пришла с сияющей улыбкой и сказала, что нам предлагают квартиру в Доме на Набережной. Он как-то даже отшатнулся от меня, я помню этот его жест, и сказал: "Неужели ты думаешь, что я хочу туда вернуться?! И что я что-нибудь у них возьму?!"

Леонид Велехов : Но как все-таки через всю его жизнь, все его творчество прошли родители, с которыми он так рано расстался! И пепел Клааса в его сердце стучал всегда. Для меня это, на самом деле, самое дорогое и важное, что пронизывает и напитывает его книги. Может быть, я ошибаюсь…

Ольга Трифонова : Нет, нет, не ошибаетесь. Я очень помню его в день похорон матери. У нас был роман тайный, поэтому, как сейчас говорят, светиться мне было нельзя. Я в сторонке была. А потом мы договорились, что я его заберу. Я молчала, и он молчал весь день после похорон. А потом вдруг сказал, помните, у Мандельштама: "Нам остается только имя://Чудесный звук, на долгий срок.//Прими ж ладонями моими//Пересыпаемый песок". Все, что было сказано в этот день.

Леонид Велехов : Раз уж мы затронули такие лирические струны, не могу не спросить: как вы встретились и познакомились? Правда ли, что вы его заприметили еще в пятилетнем своем возрасте? Или все-таки выдумываете?

Ольга Трифонова : Правда! Никто не верит. (Смех в студии. )

Леонид Велехов : Я верю, но выглядит это совершенно фантастически.

Ольга Трифонова : И он не верил, но я представила неопровержимые доказательства. Кстати, я живу напротив этого места. Это 1-я улица Ямского поля, куда все из-под моста поворачивают, чтобы проехать на телевидение. Там был мой детский сад. Это 1943 год был, мне было пять лет. Я не очень любила детский сад, часто стояла у ограды и смотрела сквозь решетку на прохожих. И особое мое внимание привлекал один человек, очень кудрявый, с какой-то трубой под мышкой. Его труба меня страшно волновала. Что за труба? И он ходил каждый день. И я сообразила, что это был он, когда он мне рассказал, что он работал на заводе неподалеку. Сказала ему, а он говорит: "Ты не можешь этого помнить. Ты это придумала". Я говорю: "Но ты был в ватнике". "И ватник ты придумала". Я говорю: "В грубых ботинках". "Это все легко придумать". Я говорю: "Да? А вот черная труба подмышкой – это что было?" И он онемел, потому что он вспомнил, что был редактором стеной газеты и носил этот ватман в черной тубе.

Леонид Велехов : Это просто в духе Феллини!

Ольга Трифонова : Да, ребенок стоит, идет юноша, а потом судьба сводит...

Леонид Велехов : Фотографий много, но он очень редко на фотографиях улыбается. Если взять фото, он производит впечатление, если не мизантропа, то замкнутого человека. Он таким был в жизни? Или он был человеком вполне себе даже веселым и общительным?

Ольга Трифонова : Очень веселым. Это обманчивое впечатление. Во-первых, он был застенчивым человеком. Отсюда такой образ на фото. Кстати, он очень любил цитировать Блока. Я говорю: "Ну, что ты всегда такой какой-то бу-бу-бу?" Он говорит: "Простим угрюмство – разве это//Сокрытый двигатель его?//Он весь – дитя добра и света,//Он весь – свободы торжество!" Вот угрюмство было в нем внешнее. На самом деле, он был необычайно веселым человеком.

Леонид Велехов : Из того, что я читал, из круга его друзей два имени для меня тоже очень притягательны. Он дружил со Слуцким Борисом Абрамовичем?

Ольга Трифонова : Очень! Слуцкий очень много решил в моей судьбе с ним.

Леонид Велехов : Что вы говорите?!

Ольга Трифонова : Да. У нас был долгий тягостный роман. Он был женат, я была замужем. То один решал уходить, другой был не готов, то другой.

Леонид Велехов : Не совпадали по фазе.

Ольга Трифонова : Да, московский роман такой. Как раз в фазе, когда я решила точно, что надо как-то закругляться, расставаться, у Слуцкого случилась большая беда – умерла его жена Таня, чудная женщина.

Леонид Велехов : Это была главная трагедия его жизни.

Ольга Трифонова : Да, главная трагедия. У него была депрессия. И Юра мне сказал: "Слушай, он прилетает из Дублтов.

Мы можем его встретить вдвоем?" Я говорю: "Слушай, но это будет неловко, что я с тобой. С какой стати? Он же знает, чья я жена". Он говорит: "Слушай, ему это абсолютно все равно, уверяю тебя. Он в таком состоянии, что даже не заметит, кто за рулем". В общем, сел в машину Боря с мертвенным белым неподвижным лицом. Это было страшное зрелище. Сзади сел. И мы поехали. Он жил на Балтийской улице. И где-то по дороге Юрий Валентинович сказал: "Боря, у тебя дома есть еда?" Тот сказал мертвым голосом: "Не знаю". Тогда Юрий Валентинович попросил остановиться и пошел в магазин покупать все ему. А мы остались вдвоем. И вдруг сзади раздался голос: "Оля, Юра очень хороший, не обижайте его". Вот так. Через свои страдания, через весь этот мрак, он все-таки послал мне то, что сейчас называется месседж.

Леонид Велехов : То есть он крестный отец вашей любви.

Грандиозно! При том, что они и разных поколений, Слуцкий старше, но они, мне кажется, были какими-то близкими фигурами.

Ольга Трифонова : Очень близкими, да.

Леонид Велехов : Эпоха в стихах Слуцкого и эпоха в прозе Трифонова отразилась необычайно глубоко и адекватно, в своей сложности.

Ольга Трифонова : Юрий Валентинович знал наизусть Слуцкого, очень часто его цитировал.

Леонид Велехов : И еще одна фигура, сегодня подзабытая, хотя совершенно грандиозная – это Твардовский, с которым Трифонова тоже многое связывало, не так ли?

Ольга Трифонова : Да, но там были сложные отношения.

Леонид Велехов : Не могу не коснуться еще одного этапа, который, мне кажется, для Трифонова был очень важным. Это его встреча с Таганкой. И два грандиозных спектакля, поставленных Юрием Петровичем Любимовым – "Обмен" и "Дом на Набережной". Что такое для Трифонова была эта встреча?

Ольга Трифонова : Да! Спасибо, что вспомнили об этом! Это очень важно! Во-первых, он обожал Юрия Петровича. Он был в него по-мальчишески влюблен. И Юрий Петрович при нем расцветал. Он ходил на все репетиции, хотя он очень дорожил временем. Веня Смехов вспоминает, что Трифонов сидел на репетициях, не делал никаких замечаний. Юрий Петрович говорил: "Юрий Валентинович, скажите, что вы думаете о том, что творят эти дрессированные собаки?!" (Смех в студии. ) А Юрий Валентинович говорил: "У меня нет никаких поправок". Ему наслаждение было просто там сидеть и все это видеть, как это происходит. И когда ему кто-то сказал, желая сказать приятное, что, мол, книга лучше, чем спектакль, он ответил: "Это совершенно разные вещи".

Леонид Велехов : Конечно! Одно раскрывало и дополняло другое. Помирать буду, не забуду это начало, Высоцкий, "Спасите наши души", гремящее на весь зал. Этот грандиозный образ, созданный Давидом Боровским, дома-корабля! Я считаю, что это один из лучших спектаклей Любимова, один из лучших спектаклей советского театра. И представляю себе, какое счастье испытал Юрий Валентинович, когда такой спектакль вышел. Потому что он из книги самое важное поднял и сделал зримым. И Юрию Петровичу это произведение дало возможность то, что у него на душе накипело по поводу эпохи, по поводу сталинщины высказать в такой непрямой, аллегорической, метафорической форме. Все соединилось. Лучшего альянса с авторами-современниками у Любимова не было, чем с Трифоновым. Ольга Трифонова : И я хочу вспомнить в этой связи еще Владимира Семеновича Высоцкого.

Леонид Велехов : Что-то Юрия Валентиновича и с Владимиром Семеновичем связывало? Ведь он не играл ни в одном из этих двух спектаклей.

Ольга Трифонова : Не играл, но участвовал в его судьбе. Он выступал на обсуждении "Дома на Набережной". И это было самое лучшее, самое умное и самое тонкое выступление. С Юрием Валентиновичем они виделись редко, как-то мимоходом, мы в одном поселке жили. Но у них была какая-то необычайная нежность друг к другу. Вот это было очень трогательно. Всегда, когда они встречались, была такая эманация тепла и чего-то очень подлинного и дружественного.

Леонид Велехов : Замечательно! Это было очень интересно, это было очень нежно и очень глубоко, спасибо.

Ирина Чайковская . Дорогая Ольга, после опубликования в журнале моей колонки «Юрий Трифонов. Отсвет личной драмы» один читатель возмутился, что я в ней написала, что любимый и почитаемый мною Юрий Трифонов – «сегодня полузабытый писатель». Как Вам кажется, знает сегодняшняя российская молодежь это имя? А западная? Как обстоят дела с изданием его книг?

Ольга Трифонова-Тангян . Знаете, Ирина, одна моя московская знакомая написала мне, что Юрий Трифонов стал теперь классиком. Классик – это автор, чьи произведения проходят в школе, в институте, чье имя на слуху, но которого не обязательно читают на досуге молодые люди. В таком смысле «полузабытыми» можно считать многих русских писателей. В Германии, где я сейчас живу, также мало читают своих классиков. В школе проходят Гете и Шиллера, но молодежь увлекается иными книгами. При этом в Европе достаточно много любителей русской литературы и музыки. Например, известный немецкий политик Маттиас Платцек в интервью газете «Невское время» от 3 октября 2015 года, говоря о русско-немецких отношениях, признавался в своей любви к прозе Юрия Трифонова и музыке Дмитрия Шостаковича. Что же касается российских изданий, то, судя по информации в интернете, книги Трифонова достаточно регулярно выходят и хорошо продаются.

И. Ч. Хочу обратиться к Вам и к Вашей судьбе. В Ваших очень информативных и необыкновенно искренних воспоминаниях «Испытания Юрия Трифонова» рассказано о семейной трагедии писателя и его первой жены, Вашей мамы, певицы Нины Нелиной. Как складывалась Ваша жизнь после раннего ухода из жизни матери? В год ее смерти, 1966, Вам было только 15 лет. Юрий Валентинович писал тогда: «Я остался один со своей молчаливой Алей». А с кем остались Вы? Судя по воспоминаниям, Вы были «маминой дочкой»...

О. Т . Фраза «Я остался один со своей молчаливой Алей» - из рассказа «Самый маленький город». Болгарские друзья моего отца журналист Вырбан и писатель Банчо Банов решили поддержать нас после смерти моей мамы Нины Нелиной, с которой они были хорошо знакомы. Они прислали нам приглашение и организовали наш приезд в Болгарию на празднование Нового 1967 года. Мы с отцом жили в пустой и неуютной гостинице. На Новый год болгары уезжают из Софии, город пустеет. Холодно и много снега. Было непонятно, чем нам заниматься. Я была молчаливой, но и отец был не особенно разговорчивым. Большую часть времени он лежал на кровати (у него была депрессия), а я вырезала из болгарских журналов фото артистов, которые я тогда собирала, и время от времени спрашивала: «Папа, зачем мы сюда поехали?» Отец не знал, что отвечать. Потом его друг Вырбан повез нас на своей маленькой машине в «самый маленький город» Болгарии – Мелник, откуда и произошло название рассказа.

Моя мать Нина Нелина умерла 26 сентября 1966 года в возрасте 43 года. Мне тогда было 14 лет. Как теперь понимаю, у меня было шоковое состояние. Я плохо помню, как все происходило. Мама уехала на лечение в Друскининкай. Я провожала ее на вокзал. По этому поводу она написала объяснительную записку для школы. Помню, как в день смерти мамы, о чем я тогда еще не знала, я стала гладить косынку и прожгла утюгом большую дырку. И меня пронзила острая боль. Возможно, я почувствовала уход мамы из жизни. Потом похожее я ощутила в момент смерти отца. Видимо, детям что-то передается. Помню, как ехала вместе с отцом в такси на похороны. Смотрела в окно и увидела афишу нового фильма «По тонкому льду». Мне показалось, что это название имело отношение к жизни мамы. А потом провал в памяти, ничего не помню. Не помню сами похороны, кто присутствовал, что говорили. Мне уже позже рассказывали, как все было. Моя бабушка Полина устроила отцу сцену с обвинениями в его адрес, хваталась за гроб, ее оттаскивали, давали лекарство. Но сама я ничего не помню. Примерно через неделю после похорон мы с бабушкой стали получать мамины письма из Друскининкая. Она писала нам, что ей там все нравилось, просила нас беречь себя, делать по утрам зарядку.

После смерти мамы я продолжала жить с отцом на Песчаной улице у метро «Сокол». В первое время к нам без конца шли люди. В основном, друзья отца – Лев Гинзбург, Борис Слуцкий, Константин Ваншенкин. Приходил бесконечный поток писем и телеграмм с выражением соболезнований. Однажды в дом буквально ворвался режиссер фильма по роману отца «Утоление жажды» Булат Мансуров. Он порывисто обнял отца прямо в коридоре, и так они молча стояли. Ваншенкин мне позже рассказывал, что отец находился в отчаянном состоянии. Он приезжал к нему почти каждый день. Иногда вместе со своей женой Инной Гофф. Они сидели вместе и почти не разговаривали. Иногда отец плакал. Стоило Ваншенкину вернуться к себе домой на метро «Университет», как Трифонов звонил ему и просил снова приехать. И Ваншенкин опять ехал к нему на другой конец Москвы.

Тогда я все силы тратила на то, чтобы поддерживать отца и бабушку с дедушкой, которые жили по соседству. Это плохо получалось, так как бабушка с дедушкой были непримиримы к отцу, обвиняя его в равнодушии, черствости к жене. Бабушка только повторяла: «Убийца! Угнал Нелюсю на тот свет». Странно, что тогда я не думала ни о себе, ни о маме, а только об отце и стариках. Старалась им как-то помочь. Мое тогдашнее состояние Ваншенкин передал в своем стихотворении «Дочь Трифонова»:

Еще не знали многие – до стона!

Звонкам обычным не было числа.

Дочь, поднимая трубку телефона,

Всем говорила: – Мама умерла...

Ей было лет четырнадцать в ту пору,

И поражало сразу, что она,

Ища в отце привычную опору,

Была, возможно, более сильна.

Та детская пугающая сила,

Таящаяся в недрах естества,

С которою она произносила

Немыслимые, кажется, слова.

Сидели средь табачного угара,

Внезапных слез и пустяковых фраз,

И вздрагивал, как будто от удара,

Отец, ее услышав, каждый раз.

На моей маме Нине Нелиной отец женился очень рано и скоропалительно. Он сразу влюбился, женился, и уже через несколько месяцев появилась на свет я. Наша семья шесть лет прожила вместе с родителями мамы, художником Амшеем Нюренбергом и Полиной Мамичевой-Нюренберг – моими бабушкой и дедушкой – в Доме художников на Верхней Масловке. Нюренберги отдали молодым две комнаты, а сами перебрались в большую, но холодную мастерскую. Потом одну комнату они совсем подарили молодым, чтобы Трифонов мог ее сдать государству и получить для себя и нашей семьи отдельную квартиру. Сами бабушка с дедушкой продолжали жить с соседями. Бабушка была трудным человеком, но ради своей дочери она готова была пожертвовать всем.

Мама была на два года старше отца. Трифонов был ее вторым мужем. Первый раз она вышла замуж в 18 лет за своего сокурсника по вокальному отделению в Гнесинском училище, очень красивого молодого певца-тенора Владимира Чекалина. Моя бабушка недолюбливала маминых мужей, но с Трифоновым она мирилась ради меня. Она вообще считала, что мама должна была заниматься только своей артистической карьерой, а не тратить время на пустяки, в том числе, на детей. Дед Нюренберг вначале был рад и горд тем, что его зять – известный писатель, лауреат Сталинской премии. Он вел с ним бесконечные беседы об искусстве и литературе. Его отношение к отцу полностью испортилось после смерти мамы. В рассказе «Посещение Марка Шагала» Трифонов кратко охарактеризовал отношение тестя: «сначала меня любил, потом возненавидел».

Рассказывали, что на похоронах моей мамы отец дал обещание не жениться до того момента, пока я не стану взрослой. В целом он сдержал свое обещание. В 1968 году он познакомился с редактором серии «Пламенные революционеры» Политиздата Аллой Павловной Пастуховой. У них завязались близкие отношения, которые они оформили в 1970 г., но в 1979 г. развелись. Жили они на два дома. Отец часть времени проводил у нее, они вместе ездили в отпуск. Но в основном он все же жил со мной на Песчаной улице у метро Сокол. На нашу дачу в Красной Пахре она только приезжала в гости. Лето мы проводили втроем – отец, Клавдия Бабаева и я. (Бабаева была вдовой расстрелянного помощника Серго Орджоникидзе, подруга матери Трифонова по лагерю, которая взялась помогать ее сыну, проводя лето на даче. Я опубликовала ее дневник и свой очерк о ней в интернете.)

Пастухова была не только редактором, но и литературным критиком. Она сама хорошо писала, знала французский язык. Очень любила Чехова и стихи Бодлера, которые давала мне читать. Но главное – она была выдающимся редактором и сумела привлечь в свою редакцию многих талантливых писателей. В ее серии печатались Войнович, Аксенов, Искандер, Окуджава. Трифонов издал под ее редакцией исторический роман «Нетерпение», который получил высокую оценку Генриха Бёлля.

Мне кажется, что отец женился на Пастуховой, устав от слишком экстравагантной жены – красавицы и оперной дивы. Моя мать обладала взрывным характером, была резкой на язык и не щадила самолюбий. Это, конечно, осложняло ее работу в Большом театре, отношения с друзьями и даже с отцом. Возможно, отцу захотелось найти не столь яркую творческую личность, а более или менее обычную скромную женщину. Надеялся обрести «тихую пристань» и работать. Но и у Пастуховой оказались свои особенности. Она все время обижалась и тоже устраивала сцены, хотя тихие, не такие бурные, как моя мама.

Пастухова так уважала отца как писателя, что всегда называла его «Трифонов», а не «Юрий», что мне казалось странным. Он обращался к ней: «Алла». Однажды в ответ на ее критику он возразил: «Алла, но я все же Трифонов». Видимо, он перенял ее манеру. Она мне рассказывала это со смехом.

В большой степени второй брак Трифонова скреплялся рабочими интересами. Это был творческий союз, настоящий литературный дуэт. Этот период был самым продуктивным в жизни Трифонова. В 1969-1972 г. он издал одну за другой свои «московские повести», в 1973 – роман «Нетерпение». Все отмечали, что в «московских повестях» Трифонов переродился, но забывали отметить, что переродился он под влиянием своей второй супруги Аллы Пастуховой. Считаю это в высшей степени несправедливым. Она сама мне говорила: «Каждую его строчку я пропускала через себя». Могу засвидетельствовать их кропотливую совместную работу над рукописями.

Ошеломительным успехом повести «Дом на набережной» в первом номере «Дружбы народов» за 1976 г. Трифонов тоже во многом обязан Алле Пастуховой. Вместе с ней Трифонов сократил повесть в три(!) раза, сделав ее, с одной стороны, более емкой и концептуальной, а с другой – проходимой для цензуры. Изъятые же места составили основу неоконченного романа «Исчезновение», опубликованного посмертно.

Через полтора года после публикации «Дома на набережной» и полгода после «Старика», где по-прежнему чувствовалось участие Пастуховой, отец оставил ее, что явилось для нее большим ударом. А многие друзья-писатели, которые раньше перед ней заискивали, добиваясь издательских договоров, ее забыли. Она впала в жесточайшую депрессию, отчего почти полностью ослепла. Никого не хотела видеть, ничего не хотела менять в жизни. О Трифонове она не желала ни слышать, ни говорить. Один раз она мне сказала: «Я понимаю твою маму».

После бурной славы, которую принесла Трифонову повесть «Дом на набережной» и постановка «Обмена» в Театре на Таганке в 1977 г., на него обрушилась толпа поклонниц. Он отдал предпочтение молодой, но уже известной актрисе театра и кино, которая все лето 1977 года ездила к нам на дачу, вызывая любопытство соседей. Для красивой дамы это было интересным, но коротким приключением. Она ничего не хотела менять в своей жизни, и они расстались. Отец немного погоревал, но вскоре стал оказывать внимание следующей претендентке.

В 1975 году я вышла замуж за Андраника Тангяна, и мы уже с мужем и родившейся дочерью Катей продолжали жить вместе с отцом до конца 1977 г. и в Москве, и на даче. Осенью 1977 г. отец два месяца читал лекции в Америке, а в канун 1978 г. на даче представил моей семье участницу своего семинара в Литинституте Ольгу Романовну Березко (урожд. Мирошниченко), с которой уехал в Москву встречать Новый Год. Я ждала второго ребенка, мы с мужем стали жить отдельно, хотя еще и следующее лето 1978 г. провели все вместе на даче уже с моими двумя детьми. Летом 1979 г. отец построил мне отдельный домик на своем участке, в августе женился на Ольге Романовне, и мы до его смерти в марте 1981 г. уже вместе не жили. Отец стал мировой знаменитостью, круг его общения сильно изменился, изменились и приоритеты. Он много ездил за границу, встречался с иностранными корреспондентами и издателями. На старых друзей и мою семью у него оставалось все меньше времени. Мы виделись все реже и реже.

В целом, с отцом я прожила почти вдвое дольше, чем с матерью. Моя бабушка по линии отца, Евгения Лурье, сразу после смерти мамы определила мою роль: «маленькая хозяйка большого дома». Сама она растила двух внуков – Машу и Женю – детей дочери Татьяны Трифоновой. На меня у нее не хватало сил. У отца дела шли неважно, денег было мало, так что о помощнице в Москве не было и речи. На меня легло все домашнее хозяйство, хотя надо было и заканчивать школу, потом учиться в МГУ и заниматься своей семьей. Так что мне кажется, что меня нельзя назвать «маминой» дочкой.

И. Ч . Что Вы можете сказать о семье Ваших бабушки и дедушки со стороны матери? Знаю, что Ваш дед – известный художник Амшей Маркович Нюренберг. Посмотрела его работы – то, что увидела, необыкновенно самобытно, выразительно и красочно. Умер Ваш дедушка в 91 год, но при жизни у него было всего две персональных выставки. Не мало ли?

О. Т. У моего деда Амшея Марковича Нюренберга (1887-1979) была удивительно интересная судьба, о которой он написал мемуары «Воспоминания, встречи, мысли об искусстве», изданные частично в 1969 г., а в 2010 – в полном объеме под названием «Одесса – Париж – Москва». Эту книгу можно также загрузить с его персонального сайта.

Дед родился в Елисаветграде (ныне Кировоград, Украина) в семье торговца рыбой с десятью детьми. В своей семье он стал первым художником, но позже у него появились последователи: младший брат Давид Девинов-Нюренберг, его племянник, заслуженный художник России Виталий Орловский, внучатая племянница Елена Варшавчик. И, наконец, две его правнучки, мои дочери. Старшая – Катя Тангян (р.1975) – стала педагогом, кандидатом искусствоведения, вторая – Нина Рёмер (урожденная Тангян, р. 1978) – профессиональной художницей.

По счастливому стечению обстоятельств на 15-летнего Нюренберга обратил внимание елисаветградский инженер-немец Беренс, который финансировал его образование в Одесском художественном училище в классе Кириака Костанди. В то время в Одессе начала формироваться группа новаторов искусства, которую сейчас называют Украинским Авангардом начала ХХ века. Многие из них – одесситы Исаак Малик, Сандро Фазини (старший брат писателя Ильфа), Теофил Фраерман и Амшей Нюренберг - отправились искать счастья и образовываться в парижских академиях. В Париже Нюренберг делил ателье с Марком Шагалом, с которым подружился на всю жизнь, жил бедно и вернулся в Одессу в 1913 г. с подозрением на туберкулез. В Одессе Нюренберг стал одним из организаторов авангардистской группы, которую сейчас называют «Одесскими парижанами». Художники устраивали сезонные выставки наподобие Осенних и Весенних салонов в Париже. Их работы покупали коллекционеры, о них много писали в прессе.

В 1915 году Нюренберг приехал в Москву навестить своего друга, художника Виктора Мидлера. Тот дружил с бабушкиной сестрой и познакомил Нюренберга с его будущей женой. Дед сразу влюбился и женился. Полина Мамичева была красива. Особое восхищение вызывал цвет ее глаз – светло-голубой, прозрачный. Ее глаза и в старости не выцвели. Она была очень предана своим близким. Но характер у нее был трудный, она всегда сражалась за правду и «срывала маски». Настоящая староверка. Вначале Полина Мамичева мечтала о карьере балерины, но под влиянием мужа стала писать картины в стиле кубистов и выставлять их на одесских выставках. В одесском обществе «Независимых художников», как они себя называли по примеру Салона Независимых в Париже, она была единственной женщиной. Ее «Натюрморт с зеленой бутылкой» (1918) стал в последнее время часто упоминаться как ранний образец русского кубизма.

Мой дед не был членом партии, но в Революцию поверил и сразу стал на сторону Советской власти. В этом не последнюю роль сыграло его еврейское происхождение: при царизме евреи были дискриминированы, а Советская власть провозгласила интернационализм и равные права для всех национальностей. Сразу после революции Нюренберг некоторое время был комиссаром искусств в Одессе, отвечая за сохранение культурных ценностей, а в 1920 г. окончательно перебрался с женой-москвичкой в Москву. Он работал в Окнах РОСТА Маяковского, преподавал во ВХУТЕМАСе французское искусство. Дед много рисовал Ленина, однажды с натуры, когда организовал его визит во ВХУТЕМАС. Гипсовый бюст Ленина стоял у него дома на подоконнике. И даже свою дочь он назвал Нинель, что в обратном порядке читалось как Ленин. После возобновления дипломатических отношений с Францией в 1926 г. был послан Луначарским в Париж «культурным послом» для чтения лекций о новом советском искусстве. В Париж Нюренберг отправился вместе с женой Полиной и дочкой Нелей. Снова посещал Марка Шагала, так что моя мама в детстве тоже его видела. Бабушка потом говорила, что им не надо было возвращаться в Россию. Но в Москве их ждали дела, большие планы, родня.

Мне кажется, большая часть жизни Нюренберга и Мамичевой в Москве была омрачена страхами . Они скрывали ото всех, даже от меня, тот факт, что одесский коллекционер Яков Перемен увез их ранние работы в 1919 году в Палестину (их обнаружили лишь в 2006 г. и выставляли в Израиле, Америке и Украине). Нюренберги старались не упоминать имя Шагала, когда в России начались нападки на авангард, на французское искуство, на импрессионизм. Потом была война, после войны борьба с безродными космополитами. Все это Нюренберг выдержал. Страшным ударом явилась для него смерть единственной дочери – Нелечки. Но он и тут выстоял, благодаря работе. А бабушка после смерти дочери не хотела жить, но жила, чтобы помогать деду и мне. Дед тогда заканчивал свои мемуары, я – школу.

Дед всю жизнь занимался любимым делом. И был большим оптимистом, говорил в 91 год: «Когда вижу солнце, не хочу умирать». Интересовался самыми разными людьми. Мог сказать незнакомому человеку: «У Вас очень интересное лицо. Могу ли я написать Ваш портрет?». Мало, кто отказывался от такого предложения. Больше шестидесяти лет он прожил в браке с моей бабушкой. До конца дней она называла его: «мой мальчик», а он ее: «моя девочка». Мне кажется, что мой дед Нюренберг был мужественным и счастливым человеком. Поэтому его картины часто кажутся мне радостными, праздничными.

И. Ч . Обратила внимание, что большое количество работ Амшея Нюренберга хранится в Нукусе, в известном музее крамольных художников, собранном Игорем Савицким подале от всевидящего глаза столичных политцензоров от искусства. Там хранится 60 картин, и 102 картины хранятся в музее Кировограда, на Украине. Понятно, что, хотя и написано, что в Третьяковке хранится много его работ, как и в Русском музее, все они – в запасниках. Думаю, что в Нукусе и в Кировограде они висят, как их автору и положено по заслугам, - в залах.

О. Т . Что касается моих контактов с Нукусским музеем (Узбекистан), то дело было так. После смерти Нюренберга в 1979 году мы с друзьями Нюренберга устроили в память о нем выставку в МОСХе на Беговой. Туда пришло несколько художников и специалистов, среди которых был и Игорь Савицкий, который в то время активно собирал коллекцию для своего музея. Мы с ним познакомились, и он несколько раз приезжал к нам домой отбирать работы деда. Я навсегда запомнила этого замечательного человека, подвижника и энтузиаста. Несмотря на тяжелую болезнь – он всюду ездил с отводной трубкой из желудка – он неустанно посещал семьи художников, спасая многие работы от уничтожения, а художников от нищеты и забвения. Я очень рада, что теперь Нукусский музей носит имя его основателя. Как там висят работы Нюренберга, я не видела, но они точно не забыты, и в 1988 г. часть из них экспонировалась на выставке нукусского музея в московском музее Востока.

Кировограду как родному городу Нюренберг незадолго до смерти сам передал свои работы и часть архива; к нему в Москву приезжали сотрудники городского музея. В настоящее время его директором работает молодая и очень энергичная Татьяна Ткаченко. В 2009 она организовала большую персональную выставку Нюренберга с приглашением прессы и телевидения, а один зал музея полностью посвятила «художникам-землякам», где работы Нюренберга висят в постоянной экспозиции.

Кстати, другом моего деда с 16 лет был известный «художник-земляк», член Бубнового валета Александр Осмеркин. Они продолжали дружить и в Москве. Но картины Осмеркина большей частью хранятся в другом музее. В Кировограде остался дом дяди художника, который был известным архитектором (в отличие от моего деда, Осмеркин происходил из образованной и зажиточной семьи). В этом доме сейчас находится персональный музей А.Осмеркина. В 2009 году я посетила Кировоград и осталась в восторге от этого старинного города и его музеев.

Как Вы правильно отметили, около 70 работ Нюренберга хранится в запасниках Третьяковки. В других ведущих музеях также есть большие собрания его работ: в музее им. Пушкина, музее Маяковского, музее Востока. Также на Украине – в Киевском национальном музее, в Одесском музее и других, а некоторые оказались в центральном российском художественном хранилище – РОСИЗО. Отдельные работы разбросаны по всей стране. Например, картину Нюренберга «В день первого дебюта» (1955), где изображена дочь художника и моя мама Нина Нелина, я передала в дар Музею Большого театра. Во всех музеях, которые я посещала, я встречала людей, которые лично знали Нюренберга, рассказывали мне о нем. Он был очень общительным человеком.

Хотя многие картины Нюренберга хранятся в запасниках, музеи предоставляют их на разные выставки. В 2010 году в московской государственной галерее «Ковчег» была устроена персональная выставка двух братьев-художников – Амшея Нюренберга и Давида Девинова-Нюренберга из собраний Третьяковки, Музея им. Пушкина, Музея Маяковского и Музея Востока. В связи с празднованием 70-летия Победы в мае этого года была открыта выставка «Искусство в эвакуации» в московском Институте Русского Реалистического Искусства. На ней были представлены четыре работы Нюренберга периода его эвакуации в Ташкент из музея Востока. Так что нельзя сказать, что картины Нюренберга не доступны публике.

И. Ч . Вот какой вопрос. Дед у Вас был из еврейской семьи, бабушка староверка. Чье влияние в большей степени Вы испытали на себе? А Ваша мама? Кем она себя считала? Знаю, что при поступлении в Большой театр ее заставили сменить фамилию Нюренберг на звучащую по-русски. И из Нинели Нюренберг она стала Ниной Нелиной. Как она к этому отнеслась, Вы не знаете?

О.Т . Еще в юности на Украине дед испытал на себе, что значило быть евреем: существовала черта оседлости, он не мог учиться в Художественной академии, потребовалось содействие мецената Беренса. Вернувшись в родной Елисаветград в 1919 году, он узнал от родителей о еврейском погроме в городе, когда было убито и искалечено много друзей. Погром коснулся и его близкого друга, в будущем перебравшегося во Францию и ставшего известным художником-анималистом под именем Жак Констан (настоящее имя – Иосиф Константиновский). На глазах Константиновского были убиты его отец и брат, после чего тот убежал из дома. В том же году он вместе с женой навсегда покинул Родину.

Еврейские мотивы занимали в творчестве деда далеко не последнее место, особенно в графике 1920-30х гг., посвященной украинским местечкам, еврейским ремесленникам и портретам стариков, за которые его даже называли «московским Рембрандтом». Эти рисунки Нюренберг бережно хранил и в конце жизни собрал в папку под названием «Юдаика». А картиной маслом «Жертва еврейского погрома» он особенно гордился, так как она была выставлена на Осеннем Салоне в Париже 1927 года. Еврейская тематика заметно присутствовала и в его антивоенной серии 1941­–45 гг., которая была выставлена в московском Центральном Доме Литераторов (ЦДЛ) сразу после войны.

У моей бабушки Полины Мамичевой, дочери московского купца, владевшего магазинами фруктов на Сретенке, после революции возникли проблемы с происхождением «из бывших». К тому же семья придерживалась старообрядческой веры. До конца жизни у нее над кроватью висела икона старообрядцев 18 века, полученная ею в подарок от матери. Полина была экстравагантна. Иногда она заявляла с вызовом: «Я – купеческая дочь!». Но в основном ей приходилось держать язык за зубами. А в коммунальной квартире, где они жили, она даже конспиративно окликала мужа не «Амшей!», а «Алексей!». Меня это всегда смешило. Я тогда ничего не понимала. Никаких национальных и старообрядческих влияний я на себе не ощущала.

Моя мама считала себя полукровкой, но это не сильно осложняло ей жизнь. И в школе, и в Гнесинском училище, и в Большом театре она всегда привлекала к себе внимание красотой, живостью характера, прекрасным голосом. Когда в 1946 г. маму брали в Большой театр, ей сказали: «У нас – русский театр» и попросили поменять фамилию. Это было как бы условием контракта. Ее это нисколько не смутило, так как многие артисты имели псевдонимы.

И.Ч . Меня давно мучил вот какой вопрос. Трифонов был тоже из смешанной семьи – еврейки и русского. После того, как в 1937-1938 году его родители были репрессированы, он жил вместе с бабушкой-еврейкой Татьяной Александровной Лурье-Словатинской. С нею он был в эвакуации в Ташкенте. Между тем еврейской темы у него нет нигде. Почему? Этот вопрос его не волновал? Или он понимал, что произведения с этой темой непроходимы? Ничего об этом не знаете?

О.Т . Во времена молодости моих родителей национальный вопрос не была столь острым. К тому же Трифонов рос в среде большевиков, которые считали себя интернационалистами. Многие вещи они воспринимали как мелкобуржуазные, отжившие свой век. Например, моя бабушка Женя (Евгения Лурье) учила меня, что о деньгах говорить неприлично. Про национальность тоже говорить было неприлично. Она подчеркнула это своим примером: когда в 1957 году в Москве проходил Всемирный фестиваль молодежи и студентов, она на улице подходила к участникам и пожимала им руки в знак солидарности, что сейчас выглядело бы достаточно неуместно. Также нелепой кажется сейчас и вера большевиков, что дети будут воспитываться не дома, а в коммунах. Моя мама все подобные высказывания называла одним словом – «ханжество», как это описано у Трифонова в повести «Обмен».

Однажды я присутствовала на выступлении подруги бабушки Жени, прошедшей с ней ГУЛАГ, переводчицы с итальянского языка Цецилии Кин. И помню, как эта хрупкая старушка вдруг преобразилась и грозно крикнула в зал: «Мы все тут – марксисты!» Я растерялась, т.к. совершенно не считала себя марксисткой. Такой же непримиримой и несгибаемой марксисткой была и бабушка моего отца – Татьяна Словатинская. На самом деле, ее имя и фамилия были вымышлены в большевистском подполье. Как Сталин или Молотов. В действительности, и имя, и фамилия у нее были еврейские. Однажды моя тетка Татьяна Трифонова поинтересовалась у бабушки, какое у нее настоящее имя. На что та строго ответила, что не помнит и не хочет вспоминать. Другая подруга бабушки Жени по ГУЛАГу, Клавдия Бабаева, к которой я была очень привязана, напротив, была ярой антисталинисткой. Она приезжала навестить бабушку Женю в Серебряный бор и провоцировала Словатинскую разговорами о том, что Сталин был маленького роста, весь в оспе, неказистый. Она его встречала когда-то в ЦК-овском санатории. Словатинская, чей зять был расстрелян в период сталинских репрессий, а дочь и сын отсидели сроки в лагерях, в знак протеста молча выходила из комнаты и по нескольку дней с ней не разговаривала.

Касаясь семьи и характера моего отца, хочу добавить следующее. К своей бабушке Татьяне Словатинской он относился сдержанно. Она была совсем не похожа на добрую и ласковую бабушку из детских книжек. Была строгой и суровой. Но и осуждать ее было нельзя, условия жизни ее ожесточили, сделали такой сухой. Но она выполнила обещание, которое дала зятю и дочери, когда их арестовывали: «Детей я сберегу». И она слово сдержала – спасла Юрия и Татьяну, помогла им получить образование. Свою мать отец очень любил и боялся потерять так же, как он потерял раньше отца. О возможной смерти матери он с нескрываемым страхом писал задолго до того, как она умерла. В частности, в романе «Студенты» и в повести «Обмен». От матери он многое перенял – интеллигентность, тактичность, культурные интересы, литературные способности, чувство юмора, знание иностранных языков. Но было что-то и от отца – донского казака Валентина Трифонова. Это – волевые качества, упорство, упрямство и даже жесткость в принятии решений. В молодости он был физически крепким и не раз пускал в ход кулаки. Трифонов не был таким мягкотелым интеллигентом, как многие из его героев. Это было обманчивое впечатление. Иначе он не мог бы так успешно «пробивать» свои вещи в печать. Борис Слуцкий точно охарактеризовал это качество своего друга как «флегматичный напор».

Конечно, Трифонов очень далеко отошел от большевистских представлений о жизни, посмеивался над ними. Название романа «Нетерпение» созвучно понятию «нетерпимость», против которой Трифонов всегда протестовал. Но полностью отрешиться от воспитания, среды, семьи он не мог. Ведь не случайно тема большевиков, их морального превосходства над обычными обывателями и их мелкими интересами возникает у него во всех книгах. Было бы странно, если при таком отношении к жизни он стал бы углубляться в тему национальной принадлежности.

У отца было много друзей-евреев. Это я поняла позже, в молодости я просто не задумывалась над их национальностью. И все же, мне кажется, что еврейская проблематика в произведениях Трифонова присутствовала. Но, как всегда, он касался ее не прямо, не называя ничего своими именами. В частности, в одном из спортивных рассказов он описывал, как один из членов Советской делегации на Олимпийских играх стал напевать ему одесскую песенку: «Школа танцев Соломона Пляра. Школа бальных танцев, вам говорят...» Не был ли это намек на его национальность? А чем был вызван интерес Трифонова в поездках по Германии к теме концлагерей и оставшихся нацистов, как и у его друга Льва Гингзбурга, автора антифашистской повести «Потусторонние встречи»? Но этот вопрос требует отдельного исследования.

И.Ч. Юрий Валентинович женат был трижды, его третья жена Ольга Мирошниченко-Березко, хранительница его музея, пропагандистка его творчества. В каких Вы с ней отношениях? Общаетесь ли с их сыном, Валентином?

О.Т . Как я уже говорила, с третьей супругой моего отца, Ольгой Романовной Березко (урожд. Мирошниченко, она же писательница и директор Музея Дома на Набережной Ольга Трифонова), я познакомилась в канун 1978 года. Мне сразу было дано понять, что дальше жить вместе с отцом мы не будем. Мы стали жить отдельно, и контактов было крайне мало. Ольга Романовна проявила незаурядные хозяйственные способности, на даче начались непрерывные ремонты и стройки, а в Москве – хлопоты по получению новой квартиры и обустройству быта. Они с отцом ездили за границу, ходили на приемы и встречались с новыми знакомыми. Полностью занятая этой деятельностью, Ольга Романовна не проявляла интереса к моим детям и не способствовала их и моему общению с Валентином. Между нашими домами на даче был воздвигнут глухой забор. Овдовев, Ольга Романовна взяла на себя все хлопоты, связанные с литературным наследием отца, и стала активно пропагандировать его творчество. Благодаря ей, его книги регулярно выходили даже в трудные 1990-е годы. Мне из-за границы не очень просто вмешиваться в этот отлаженный механизм. Как учат информатики: «Never touch the running system» («Никогда не трогай работающую систему»).

И.Ч. Чем Вы сейчас занимаетесь? Думаете ли еще писать об отце и матери?

Сейчас я живу в Дюссельдорфе вдвоем с мужем, так как наши трое детей разъехались по другим городам. На общественных началах я работаю в Akademie-Galerie – музее Дюссельдорфской художественной академии. Это занятие мне нравится, так как я люблю искусство, мой дед был художником и обе дочки закончили эту академию. У музейных работников есть привилегии – свободный вход в музеи и на выставки во многих странах мира. А кроме того, благодаря музею, у меня сложился свой круг немецких знакомых.

Конечно, у меня есть желание написать историю моих родителей. Тем более, что часто читаю о них совершенно несуразные вещи. Продолжаю заниматься архивами Нюренберга. Моя бабушка Полина Мамичева оставила большое эпистолярное наследие, где много неожиданных и парадоксальных рассуждений. Она часто писала очень резко, но обладала проницательным умом. Еще я хотела бы написать о том, как мы с мужем и тремя детьми перемещались по миру. Но все это требует много времени. Возможно, этот труд завершат наши дети. И они тоже начнут рыться в архивах. Пока у них не возникло такого желания, но и у меня оно появилось не сразу.

И.Ч. Как Вы относитесь к экранизациям романов отца и к спектаклям по ним? «Дом на набережной» был поставлен Таганкой. Лично меня этот спектакль потряс. В роли Глебова я видела Золотухина, перевернувшего мои представления об его актерских возможностях. Могу сказать, что и фильм Урсуляка по повести «Долгое прощание» не только меня потряс, но и дал толчок к мыслям о семейной трагедии писателя, лежащей, как кажется, в основе повести и фильма.

О.Т. Спектакли «Обмен» и «Дом на набережной», поставленные на Таганке Юрием Любимовым, были очень удачны. Надо учитывать, что сыграло роль содружество двух мастеров – Трифонова и Любимова. Трифонов сам писал пьесы по своим повестям, а Любимов славился неординарными сценическими решениями. Мне кажется, что артисты у Любимова были скорее статистами, выразителями идей драматурга и постановщика, чем самостоятельными личностями. Хотя, пройдя школу в таком театре, многие стали великолепными исполнителями. Почему-то в спектакле «Обмен» мне больше всего запомнился второстепенный персонаж – маклер, очень смешно сыгранный Семеном Фарадой. Как всегда, очень оригинальны были декорации художника Давида Боровского. При том, что повести Трифонова статичны, в этих спектаклях много динамики. Немного мешала излишняя плакатность. Трифонов был тоньше, он избегал всякой нарочитости. Любимов же был более политизирован, что в Советском Союзе работало очень эффективно.

Что касается фильма С.Урсуляка «Долгое прощание», то тут у меня больше замечаний, хотя фильм сделан тонко, с большой любовью к творчеству Трифонова. Но весь сценарий сосредоточен на любовном треугольнике и появлении четвертого влиятельного лица. По сути, получается нечто вроде «Служебного романа». Не могу себе представить, чтобы сам Трифонов мог написать такой сценарий, мог так сузить и упростить содержание своей повести. Ведь повесть не о том, изменяла ли Ляля своему супругу и с кем, а о том, как происходило взросление героя и становление его как творческой личности. «Долгое прощание», как часто у Трифонова – многозначное понятие. Это прощание не только с Лялей (со своей первой любовью), но и со своей молодостью, наивностью, неприспособленностью. Это – автобиографическое прощание с самим собой. А в фильме это совсем не прописано.

Мне бы очень хотелось, чтобы был снят фильм по написанному самим Трифоновым сценарию «Бесконечные игры». К сожалению, этот фильм никогда не был поставлен. Видимо, тема считалась слишком камерной, бытовой. Но опять же, все зависит от того, как сделать. А мне бы очень хотелось увидеть в этом фильме моего молодого отца с его безумной увлеченностью спортом и неумением общаться с любимой женщиной, неприязненные отношения с тещей, Дом художников на Верхней Масловке и старый стадион «Динамо» поблизости. Мне все это так знакомо. А «бесконечные игры» в моем представлении – это невозможность остановить убегающее время.

И.Ч . Последний вопрос очень деликатный. Ваша мама, как кажется, стала жертвой бесчеловечной сталинской системы, когда всесильный нарком, прислужник главного сатрапа, мог претендовать на любую понравившуюся ему женщину. До сих пор в России об этих женщинах, жертвах насилия злодея-сластолюбца, говорят разве что шепотом. Почему, как Вы думаете, в людях нет возмущения, негодования против его преступлений? Почему, как правило, во всем винят несчастную жертву и она, должна оставаться в одиночестве, на пару со своей сломанной судьбой?

О.Т . Когда мама умерла, я была подростком, и, как Вы понимаете, никто мне о Берии не рассказывал – ни отец, ни бабушка с дедушкой. Однако позже до меня дошел слух, что после разоблачения сталинизма в Большой театр поступил большой список певиц и балерин, которых привозили в особняк Берии, где значилась и моя мама. Вот и все. Потом это обросло подробностями. Насколько я могу судить, жизнь моей мамы эта неприятная история не поломала и на отношения с отцом не повлияла. Поэтому особенно драматизировать этот эпизод не стоит.

На самом деле, конфликты у матери с отцом происходили совсем на другой почве. Главная проблема состояла в том, что оба были творческие личности. И оба очень рано стали успешными. Сразу после окончания Гнесинского училища, не имея высшего музыкального образования, Нелина в 23 года была принята в четыре оперных театра Советского Союза – во Львовскую и в Киевскую оперы на Украине, в Музыкальный театр им.Станиславского и в Большой театр в Москве. Она обладала яркой внешностью и красивым сопрано. Проработав 1945 год в Киеве, она предпочла перейти в Большой театр, где была солисткой 11 лет. Ее сольный дебют в роли Розины в «Севильском цирюльнике» Россини, который она готовила под руководством Валерии Барсовой, блестяще прошел в 1948 году. В журнале «Смена» была напечатана большая статья о Нелиной под заголовком «Самая молодая Розина». Перед ней открывались хорошие перспективы.

Трифонов в 25 лет стал самым молодым лауреатом Государственной премии, полученной им за роман «Студенты». По роману был поставлен спектакль «Молодые годы» в театре им. Ермоловой. Его приглашали на бесчисленные встречи с читателями, о нем передавали по радио, писали в газетах.

Но в 1960-е годы оба переживали творческий кризис. У отца был 10-летний застой после публикации первого романа, он ездил в командировки в Туркмению, собирая материал для романа «Утоление жажды», публиковал спортивные очерки и рассказы, но по большому счету ему не писалось. У мамы испортился голос, она из Большого театра перешла в Филармонию. Ездила с концертами по стране, уставала. Оба нервничали и не щадили самолюбия друг друга. Теща настраивала дочь против мужа, свекровь «не одобряла» невестку. Отец сумел преодолеть кризис, нашел в себе силы начать все заново. Мама не смогла. Она была слишком экспансивная, невыдержанная. У отца были крепче характер, крепче нервы. Но он сознавал, что не смог поддержать маму, оставил ее наедине с самой собой, эгоистически махнув на все рукой. Почему она оказалась одна в Друскининкае? Почему он не приехал, когда она попросила его об этом по телефону? Совесть мучила его очень долго, создавая ту почву, на которой выросли его лучшие произведения.

http://www.chayka.org/node/6793