За что набоков так ненавидел достоевского. Говорить о Достоевском со школьниками трудно, но нужно, и это задача учителя

Читаю сборник лекций Набокова, написанных им для американских студентов. В аннотации сказано: "Обладая глубоко личным видением русской классики, В. Набоков по своему прочитывал известные произведения, трактуя их".
Очень по-своему! Например, Достоевского он терпеть не может, а у меня как раз был период сильного увлечения Достоевским, я и сейчас не соглашусь с оценкой Набокова, но он пишет так хорошо, что я с одинаковым интересом читала все его лекции, вне зависимости от того, совпадает или нет моё отношение к тому или иному писателю с отношением к нему Набокова.

Привожу отрывок из лекции о Достоевском, используя не кат, а спойлер, по-моему так лучше.

"Я порылся в медицинских справочниках и составил список психических заболеваний, которыми страдают герои Достоевского:

I Эпилепсия
Четыре явных случая: князь Мышкин в «Идиоте», Смердяков в «Братьях Карамазовых», Кириллов в «Бесах» и Нелли в «Униженных и оскорбленных».

1) Классический случай представляет собой князь Мышкин. Он часто впадает в экстатические состояния, склонен к мистицизму, наделен поразительной способностью к состраданию, что позволяет ему интуитивно угадывать намерения окружающих. Он педантично аккуратен, благодаря чему достиг невероятных успехов в каллиграфии. В детстве с ним часто случались припадки, и врачи пришли к заключению, что он неизлечимый «идиот»…

2) Смердяков, незаконнорожденный сын старика Карамазова от юродивой. Еще в детстве он выказывал чудовищную жестокость. Любил вешать кошек, потом хоронил их, совершая над ними богохульный обряд. Смолоду в нем развилось высокомерие, вплоть до мании величия… Он часто бился в припадках падучей… и т. д.

3) Кириллов - этот козел отпущения в «Бесах» - страдает падучей в начальной стадии. Мягкий благородный умный человек и все же явный эпилептик. Он точно описывает первые признаки надвигающегося приступа. Его заболевание осложняется манией самоубийства.

4) Характер Нелли не столь интересен для понимания природы эпилепсии, он ничего не добавляет к тому, что раскрывают три предыдущих случая.

II Старческий маразм
У генерала Иволгина из «Идиота» старческий маразм, усугубленный алкоголизмом. Это жалкое, безответственное существо, вечно клянчащее деньги на выпивку: «Я отдам, ей-богу, отдам». Когда его уличают во лжи, он на минуту теряется, но тут же снова принимается за старое. Именно эта патологическая склонность к вранью лучше всего характеризует состояние его ума, алкоголизм немало способствует распаду личности.

III Истерия
1) Лиза Хохлакова в «Братьях Карамазовых», девочка 14 лет, частично парализованная, паралич скорее всего порожден истерией и может быть вылечен разве что чудом… Она не по летам развита, очень впечатлительна, кокетлива, взбалмошна, страдает ночной лихорадкой - все симптомы в точности соответствуют классическому случаю истерии. По ночам ей снятся черти. А днем она мечтает, как будет чинить зло и разрушение. Она охотно пускается в размышления о недавно случившемся отцеубийстве, в котором обвиняют Дмитрия Карамазова: «всем нравится, что он убил», и т. д.

2) Лиза Тушина в «Бесах» все время на грани истерии. Она невероятно нервна и беспокойна, надменна, но при этом проявляет чудеса великодушия. Она подвержена странным причудам и припадкам истерического смеха, завершающегося слезами. Кроме этих откровенно клинических случаев истерии у героев Достоевского наблюдаются разнообразные формы истерических наклонностей: Настасья Филипповна в «Идиоте», Катерина Ивановна в «Преступлении и наказании» страдают «нервами», большая часть женских персонажей отмечена склонностью к истерии.

IV Психопатия
Психопатов среди главных героев романов множество: Ставрогин - случай нравственной неполноценности, Рогожин - жертва эротомании, Раскольников - случай временного помутнения рассудка, Иван Карамазов - еще один ненормальный. Все это случаи, свидетельствующие о распаде личности. И есть еще множество других примеров, включая нескольких совершенно безумных персонажей.

Сомнительно, можно ли всерьез говорить о «реализме» или «человеческом опыте» писателя, создавшего целую галерею неврастеников и душевнобольных."

Только что нашла оригинальную трактовку этой набоковской статьи: дескать, Набоков любит Достоевского, а всё это написал нарочно: "Набоков так хорошо видел, понимал и ценил приемы Достоевского-мастера, что использовал эти приемы при написании своей лекции о Достоевском, тем самым «закодировав» этот текст, как шахматную партию, сыгранную наоборот".

Набоков о Достоевском

Когда-то, лет десять назад, читал извлечения из набоковской лекции о Достоевском. Расстроился и озлился. Неделю назад купил набоковские лекции по русской литературе. Неделю откладывал прочтение. Ходил как кот вокруг горячей каши: опять боялся расстроиться. Наконец вчера прочел. Конечно, расстроился, но больше всего из-за самого Набокова.

Набоков для меня (как, наверное, и для всего нашего поколения) любовь поздняя, но - любовь.

1. Если б не знал, что это Набоков, ни за что бы не поверил. Имею в виду мысли. По стилю можно еще угадать.

2. Поражает минимум информированности самого Набокова и минимум информации, которую он сообщает американским студентам.

3. Общее неприятие Достоевского как художника. Ничего оригинального. Все это было - и посильнее - у Тургенева, Толстого…

4. Надо прежде всего понять:

а) на чем, на каких фактах основана его предвзятость;

б) почему такая личная неприязнь?

Да, надо понять, прежде чем оценивать.

Все отрицательное о Достоевском - в его оценках, повторяю, - неоригинально.

Учесть, что это лекция. Лекция студентам, лекция американским студентам. Прагматическое просветительство, так сказать. И все-таки это не на уровне самого Набокова. Ну а теперь конкретнее. Перечитаем с самыми первыми комментариями.

«Я испытываю чувство некоторой неловкости, говоря о Достоевском.

В своих лекциях я обычно смотрю на литературу под единственным интересным мне углом, то есть как на явление мирового искусства и проявление личного таланта. С этой точки зрения Достоевский писатель не великий, а довольно посредственный, со вспышками непревзойденного юмора, которые, увы, чередуются с длинными пустошами литературных банальностей. В «Преступлении и наказании» Раскольников неизвестно почему убивает старуху-процентщицу и ее сестру» (с. 176).

Неизвестно почему?! Ответ - и в романе, и в черновиках, которых он явно не знает (и знать не хочет).

«Не скрою, мне страшно хочется Достоевского развенчать. Но я отдаю себе отчет в том, что рядовой читатель будет смущен приведенными доводами» (с. 176).

А нерядовой?! От Розанова, Шестова, Бердяева, Мережковского… до Гроссмана, Долинина, Бахтина? Всякое бывало между Достоевским - Белинским, Некрасовым, Тургеневым, Толстым… Но зато какие влюбленности, какие проникновения - именно в силу любви.

Достоевский «с детства был подвержен таинственному недугу - эпилепсии» (с. 177 ).

«Его вторая повесть “Двойник” (1846) - лучшая и, конечно, значительно более совершенная, чем “Бедные люди”, - была принята довольно холодно» (с. 178).

«Лучшим, что он написал, мне кажется „Двойник“ (с. 183).

А тут - редкое понимание.

«Все самые известные сочинения: “Преступление и наказание”(1866), “Игрок” (1867), “Идиот” (1868), “Бесы” (1872), “Братья Карамазовы”) и др. - создавались в условиях вечной спешки: он не всегда имел возможность даже перечитать написанное, вернее - продиктованное стенографисткам» (с. 180).

Стенографисткам? Одно из двух: либо открытие, либо неряшливость. Стенографка была одна-единственная…

А вместо этого насмешливого замечания стоило бы увлечься мыслью: диктовка, как ничто, лучше отвечала именно художественным особенностям - апокалипсически лихорадочному стилю Достоевского.

«“Бесы” имели огромный успех. Вскоре после их появления ему предложили печататься в консервативном журнале “Гражданин”, который издавал князь Мещерский. Перед смертью он работал над вторым томом “Братья Карамазовы”» (с. 181) .

Во-первых, «Бесы», к сожалению, не имели огромного успеха.

Во-вторых, «ему предложили» не печататься в «Гражданине», а заменить там Мещерского.

В-третьих, если бы «работал над вторым томом»! Не успел! В черновиках: nihil.

Досадные огрехи предвзятого человека (потому и огрехи).

Еще один:

«Читая Речь (о Пушкине. - Ю.К .) сегодня, трудно понять причину ее оглушительного успеха» (с. 181).

«Влияние западной литературы во французских и русских переводах, сентиментальных и готических романов Ричардсона (1689–1761), Анны Радклифф (1764–1823), Диккенса (1812–1870), Руссо (1712–1778) и Эжена Сю (1804–1857) сочетается в произведениях Достоевского с религиозной экзальтацией, переходящей в мелодраматическую сентиментальность» (с. 181). «Достоевский так и не смог избавиться от влияния сентиментальных романов и западных детективов» (с. 182).

«…не смог избавиться…» Давным-давно доказано, он их - «снял» (в гегелевском смысле).

«Безвкусица Достоевского, его бесконечное копание в душах людей с префрейдовскими комплексами, упоение трагедией растоптанного человеческого достоинства - всем этим восхищаться нелегко.

Мне претит, как его герои “через грех” приходят ко Христу, или, по выражению Бунина, эта манера Достоевского “совать Христа где надо и не надо” (найти! - Ю.К .). Точно так же, как меня оставляет равнодушным музыка, к моему сожалению, я равнодушен к Достоевскому-пророку» (с. 183).

Очень важная проговорка (может быть, от такого же равнодушия не услышал музыкальности эпилога «Преступлении и наказания»).

Об «отсутствии описания природы», как и вообще обо всем, что относится к чувственному восприятию.

«Если он и описывает пейзаж, то это пейзаж идейный, нравственный. В его мире нет погоды, поэтому как люди одеты не имеет особого значения… Описав однажды наружность героя, он по старинке уже не возвращается к его внешнему облику. Так не поступает большой художник, скажем Толстой…» (с. 183).

Ну, все это исследовано-переисследовано.

Зато - опять попадание:

«но есть в Достоевском нечто еще более необыкновенное. Казалось, самой судьбой ему было уготовано стать величайшим русским драматургом, но он не нашел своего пути и стал романистом» (с. 183).

Моя старая любимая мысль, может быть, не так резко выраженная, не в таком абсолютном противопоставлении: не нашел своего пути. Может быть, не нашел себя как драматурга? Да и то: эта «ненайденность» невероятно обогатила его «найденность» как романиста (Л. Гроссман и др. об этом). Не случайно начинал он с трех ненайденных драм (а сколько было планов драматургических уже и в зрелом возрасте). А еще: может быть, одной из причин «сведения счетов» с Белинским был для Достоевского категорический совет-запрет последнего - не заниматься драматургией.

«…обращаясь к художественному произведению, нельзя забывать, что искусство - божественная игра. Эти два элемента - божественность и игра - равноценны. Оно божественно, ибо именно оно приближает человека к Богу, делая из него истинного полноправного творца. При всем том искусство - игра, поскольку оно остается искусством лишь до тех пор, пока мы помним, что в конце концов это всего лишь вымысел, что актеров на сцене не убивают, иными словами, пока ужас или отвращение не мешают нам верить, что мы, читатели или зрители, участвуем в искусной захватывающей игре; как только равновесие нарушается, мы видим, что на сцене начинает разворачиваться нелепая мелодрама, а в книге - леденящее душу убийство, которому место скорее в газете. И тогда нас покидает чувство наслаждения, удовольствия и душевного трепета - сложное ощущение, которое вызывает у нас истинное произведение искусства. Нам ведь не внушают ни отвращения, ни ужаса кровавые финальные сцены трех величайших на свете пьес: смерть Корделии, убийство Гамлета и самоубийство Отелло. Мы содрогаемся, но в этой дрожи есть естественное наслаждение» (с. 185).

Весь этот действительно замечательный, глубокий пассаж направлен против Достоевского.

«Просто» у Достоевского свое понимание, что «искусство - божественная игра».

«Я порылся в медицинских справочниках и составил список психических заболеваний, которыми страдают герои Достоевского: I. Эпилепсия II. Старческий маразм III. Истерия. IV. Психопатия » (с. 186–188).

«Медицинские справочники» - ключ к пониманию художественного мира Достоевского! А это не безвкусица?

Повторение, повторение! Все того же Страхова, Тургенева, Михайловского… Не видит, не слышит Набоков, что Достоевский предусмотрел все эти выпады.

Как не понять, что не душевнобольные, а духовнобольные, - вот его герои, вот их сущность.

Вот известная сцена из «Преступления и наказания»: «Огарок уже давно погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги».

И вот комментарий Набокова:

« фраза, не имеющая себе равных по глупости во всей мировой литературе “Убийца и блудница” и “вечная книга” - какой треугольник! Это ключевая фраза романа и типично Достоевский риторический выверт. Отчего она так режет слух? Отчего она так груба и безвкусна?» (с. 189)

«Убийца и блудница за чтением Священного Писания - что за вздор!

Здесь нет никакой художественно оправданной связи. Есть лишь случайная связь, как в романах ужасов и в сентиментальных романах. Это низкопробный литературный трюк, а не шедевр высокой патетики и набожности. Более того, посмотрите на отсутствие художественной соразмерности. Преступление Раскольникова описано во всех гнусных подробностях, и автор приводит с десяток различных его объяснений. Что же касается Сони, мы ни разу не видим, как она занимается своим ремеслом. Перед нами типичный штамп. Мы должны поверить автору на слово, но настоящий художник не допустит, чтобы ему верили на слово» (с. 190).

Начало, первоначало этой «грубости», этой «безвкусицы», этого «риторического выверта», этого «вздора», «штампа» - Новый Завет, Христос… Христос и Магдалина… Христос и разбойник на кресте…

Что, для «соразмерности» надо было показать, «как она занимается своим ремеслом»?

«Мы должны поверить автору на слово…» Но Набоков не расслышал художественного слова Достоевского: они, Раскольников и Соня, только что, только что совершили свое преступление (почти в одно и то же время) - одна вышла на панель буквальную, а другой - на свою. Одна спасает родных блудом, другой - убийством. И именно потому, что они не закоренели еще, «свежи» в своем преступлении, еще мучаются им, они могли так «странно сойтись». А тут еще Катерина Ивановна…

А раньше, еще раньше, за этим же чтением сошлись Соня с Лизаветой (и обменялись крестиками)… И читают-то они Евангелие, принадлежавшее Лизавете… А позже Катерина Ивановна умирает на той самой кровати в каморке Сони, куда она Соню-то и уложила…

И это все риторика? «Пошлость»! Да, у Достоевского «пошлостей» - хоть отбавляй, но разогнаны они до космических, апокалипсических скоростей.

Набоков: «Кроме всего прочего, у героев Достоевского есть еще одна удивительная черта: на протяжении всей книги они не меняются единственное, что развивается в книге, находится в движении, внезапно сворачивает, отклоняется в сторону, захватывая в свой водоворот все новых героев и новые обстоятельства, - это интрига» (с. 188).

Раскольников не меняется?.. Степан Трофимович? (Речь на Празднике и речь перед смертью…) Аркадий Долгорукий? Смешной?..

«Раз и навсегда условимся, что Достоевский - прежде всего автор детективных романов, где каждый персонаж, представший перед нами, остается тем же самым до конца, со своими сложившимися привычками и черточками; все герои в том или ином романе действуют как опытные шахматисты в сложной шахматной партии. Мастер хорошо закрученного сюжета, Достоевский прекрасно умеет завладеть вниманием читателя, умело подводит его к развязкам и с завидным искусством держит читателя в напряжении. Но если вы перечитали книгу, которую уже прочли однажды и знаете все замысловатые неожиданности сюжета, вы почувствуете, что не испытываете прежнего напряжения» (с. 188–189).

Воля ваша, читатель, - перечитывать и не испытывать прежнего напряжения… Воля ваша - соглашаться или не соглашаться с Набоковым.

Я - не могу. Что я? Не мог Розанов, не могли Гроссман, Долинин, Бахтин…

Я (еще) не знаю, не видел черновиков Набокова (да и есть ли они?), но знаю, видел черновики Достоевского, лет 20 работал над ними, жил в них. И вот мне кажется (рискну об заклад биться), что черновики Набокова - каллиграфичны, Достоевского - хаос.

«Почему Раскольников убивает? Причина чрезвычайно запутанна. Незаметно происходит скачок от честолюбивого благодетеля человечества к честолюбивому тирану-властолюбцу. Перемена, достойная более тщательного психологического анализа, чем мог предпринять вечно торопившийся Достоевский» (с. 191).

Спокойней, спокойней, а то и взбеситься можно… А почему «вечно торопившийся Достоевский» вдруг на много месяцев задерживает сдачу романа? Мало того: сжигает несколько листов и начинает все заново. Да именно потому, что проделывает тщательный психологический анализ.

И вдруг у Набокова очень хорошо и к месту приведена цитата из Кропоткина - о Раскольникове: «Такие люди не убивают»(с. 190–191).

«Записки из подполья».

«Описание клинического случая с явными и разнообразными симптомами мании преследования» (с. 193). «Это квинтэссенция достоевщины» (с. 194). Дальше страниц десять цитирования.

«“Бесы” - роман о русских террористах, замышляющих и фактически убивающих одного из своих товарищей» (с. 209). И это - дефиниция «Бесов»?

«Достоевский, как известно, - великий правдоискатель, гениальный исследователь больной человеческой души, но при этом не великий художник в том смысле, в каком Толстой, Пушкин и Чехов - великие художники». (с. 211).

А в другом смысле - нельзя? Да, «великий правдоискатель», но - «художественными средствами». Да, «гениальный исследователь человеческой души», но - гениальный художник-исследователь.

«…В каком-то смысле Достоевский слишком рационалистичен в своих топорных методах» (с. 212).

Ср. Пушкин «Вдохновение». Ср. Достоевский о «Поэте» и «Художнике», о «плане». А по-моему, каллиграф Набоков несравненно более рационалистичен в своих - не топорных, а скальпельных - методах.

Набоков предлагает «исключить» «без всякого ущерба для сюжета вялую историю старца Зосимы, историю Илюшечки» (с. 217).

«Братья Карамазовы» - без Алеши (т. е. и без Зосимы), «Братья Карамазовы» - без Зосимы (т. е. и без Алеши), без мальчиков, без последней сцены у Илюшиного камня? Вспомнил вдруг: Анна Андреевна считала чужеродной для «Преступления и наказания» всю историю Мармеладовых… А откуда тогда взялись бы Соня, Поленька? Какой бы это был Раскольников без сцен в трактире, на поминках, Раскольников без Сони?

Конечно, гениям в каком-то смысле все позволено: Толстому, Вольтеру - ставить крест на Шекспире…

И вдруг опять точно:

Каждый из четырех братьев «мог быть убийцей» (с. 215).

Сорок четыре страницы лекции Набокова о Достоевском после Розанова, Мережковского, Бердяева, Долинина, Гроссмана, Бахтина…

Вот что нелюбовь делает с читателем, даже с таким… Тут и ненависти нет. Есть какое-то предвзятое равнодушие. Однако в искренности-то чувств и слов Набокова разве усомнишься? Значит, как чувствует, так и пишет. Какая-то несовместимость. Объяснить бы ее. Нельзя путать непонимание с неприятием.

Противоречия, противоположность, антитеза, контрапункт, диалог… между «художественностью» и «публицистикой» (прежде всего в отношении писателей, поэтов, художников слова…).

Что такое одно и что такое другое? По-моему, «публицистика» - это Слово прямое. А Слово художественное - оно обиняком. Первое - одномерность, законченность («монологичность» - ММБ.) Второе - многомерность, многовариантность, незаконченность, принципиальная незаконченность.

Ср. как Достоевский - и его Версилов, его Подросток - боялись высказаться до конца. Я подбираюсь к Набокову. «Публицистика» Набокова - парадокс! - «публицистика» Набокова как прозаика меньше всего в его лекциях, статьях, интервью. А больше всего? А больше всего - в… его поэзии. Тут он более всего закончен, одномерен, невариантен.

Ну и уж, конечно, об апокалипсическом художественном видении, слышании, изображении Достоевского у Набокова - ни слова, ни намека.

Набоков против Достоевского-пророка .

Достоевский не раз говорил, не без гордости, что приводилось и «предсказывать будущее».

Набоков эстетически посмеивается: у Достоевского, дескать, детектив и уголовщина. Не понял: Достоевский открыл, что век Апокалипсиса и будет детективно-уголовным. Он и стал таким!

Набокову - убежать хочется?! Куда? От уголовщины века - в стилистику?

«Стилистика» на самом-то деле - это стилистика не спасения себя и людей, а стилистика самоспасения - чисто эстетический самообман , если уж очень хочется, то пожалуйста - гениально-эстетический самообман .

В. Набоков известен как ниспровергатель литературных авторитетов, как русских писателей, так и зарубежных. Его оценки творчества ряда писателей честны и бескомпромиссны. Однако, как и всякий человек, он может ошибаться в таких оценках, они могут быть довольно субъективны. Наиболее близки Набокову из русских писателей Гоголь, Лев Толстой, Чехов. Но даже у них он находит недостатки, упущения, недочеты (см. "Лекции по русской литературе", http://www.alleng.ru/d/lit/lit59.htm). Как говорится, и на солнце бывают пятна. Творчества Пушкина и Лермонтова в своих лекциях он не касается, считая их предвестниками расцвета золотого века русской литературы. Произведения Тургенева и Горького в разборах Набокова выглядят далеко не лучшим образом. Но в наибольшей степени он обрушил свой полемический пыл на Достоевского, что, на наш взгляд, несправедливо и лишь свидетельствует о несовместимости эстетических концепций этих писателей. Остановимся на некоторых высказываниях Набокова, посвященных Достоевскому и его творчеству.

"Я испытываю чувство некоторой неловкости, говоря о Достоевском. В своих лекциях я обычно смотрю на литературу под единственным интересным мне углом, то есть как на явление мирового искусства и проявление личного таланта. С этой точки зрения Достоевский писатель не великий, а довольно посредственный, со вспышками непревзойденного юмора, которые, увы, чередуются с длинными пустошами литературных банальностей.... Не скрою, мне страстно хочется Достоевского развенчать. Но я отдаю себе отчет в том, что рядовой читатель будет смущен приведенными доводами". Непонятно, почему Набокову так хочется развенчать Достоевского. По-видимому, Набоков никак не мог понять причины такого успеха Федора Михайловича как в России, так и в остальном мире, и ему хотелось доказать читателям, что они ошибаются в оценке Достоевского, и доказать прежде всего самому себе.

"Когда мы говорим о сентименталистах - о Ричардсоне, Руссо, Достоевском, - мы имеем в виду неоправданное раздувание самых обычных чувств, автоматически вызывающее в читателе естественное сострадание. Достоевский так и не смог избавиться от влияния сентиментальных романов и западных детективов. Именно к сентиментализму восходит конфликт, который он так любил: поставить героя в унизительное положение и извлечь из него максимум сострадания".

"Безвкусица Достоевского, его бесконечное копание в душах людей с префрейдовскими комплексами, упоение трагедией растоптанного человеческого достоинства - всем этим восхищаться нелегко. Мне претит, как его герои "через грех приходят ко Христу", или, по выражению Бунина, эта манера Достоевского "совать Христа где надо и не надо". От себя хочется добавить: по-видимому, Набокову претит и сама идея Христа. Именно поэтому он никак не может понять Достоевского. "Точно так же, как меня оставляет равнодушным музыка, к моему сожалению, я равнодушен к Достоевскому-пророку". Единственно, в чем можно согласиться с Набоковым, это с его высокой оценкой "Двойника".

Набоков отмечает особенности художественного видения Достоевского: "Внимательно изучив любую его книгу, скажем, "Братья Карамазовы", вы заметите, что в ней отсутствуют описания природы, как и вообще все, что относится к чувственному восприятию. Если он и описывает пейзаж, то это пейзаж идейный, нравственный. В его мире нет погоды, поэтому как люди одеты, не имеет особого значения. Своих героев Достоевский характеризует с помощью ситуаций, этических конфликтов, психологических и душевных дрязг. Описав однажды наружность героя, он по старинке уже не возвращается к его внешнему облику. Так не поступает большой художник". "Казалось, самой судьбой ему было уготовано стать величайшим русским драматургом, но он не нашел своего пути и стал романистом. Роман "Братья Карамазовы" всегда казался мне невероятно разросшейся пьесой для нескольких исполнителей с точно рассчитанной обстановкой и реквизитом". Может, именно поэтому практически все основные произведения Достоевского либо экранизированы, либо по ним поставлены спектакли.

"Я бы хотел, чтобы вы оценили "Преступление и наказание" и "Записки из подполья" именно с этой точки зрения: перевешивает ли эстетическое наслаждение, которое вы испытываете, сопровождая Достоевского в его путешествиях вглубь больных душ, всегда ли оно перевешивает другие чувства - дрожь отвращения и нездоровый интерес к подробностям преступления? В других его романах равновесия между эстетическими достижениями и элементами уголовной хроники еще меньше".

Набоков отмечает, что в произведениях Достоевского представлен целый набор эпилептиков, маразматиков, истеричек и психопатов. Он пишет: "Сомнительно, можно ли всерьез говорить о "реализме" или "человеческом опыте" писателя, создавшего целую галерею неврастеников и душевнобольных". Но, несмотря на это, произведения Достоевского читаются, за перипетиями его героев читатели следят с неослабевающим вниманием и сочувствием. В чем же причина этого? Может быть в том, что все эти человеческие особенности чрезвычайно распространены, и читатели во многих героях Достоевского узнают самих себя или своих знакомых. Не описывает же Достоевский каких-то марсиан, особенности личности которых были бы нам совершенно чужды!

"Кроме всего прочего, у героев Достоевского есть еще одна удивительная черта: на протяжении всей книги они не меняются. В самом начале повествования мы встречаемся с совершенно сложившимися характерами, такими они и остаются, без особых перемен, как бы ни менялись обстоятельства. Например, в случае с Раскольниковым в "Преступлении и наказании" мы видим, как человек приходит к возможности гармонии с внешним миром, что, впрочем, проявляется только внешне, внутренне Раскольников мало меняется, а остальные герои Достоевского и того меньше. Единственное, что развивается в книге, находится в движении, внезапно сворачивает, отклоняется в сторону, захватывая в свой водоворот все новых героев и новые обстоятельства, - это интрига. Раз и навсегда условимся, что Достоевский - прежде всего автор детективных романов, где каждый персонаж, представший перед нами, остается тем же самым до конца, со своими сложившимися привычками и черточками; все герои в том или ином романе действуют, как опытные шахматисты в сложной шахматной партии. Мастер хорошо закрученного сюжета, Достоевский прекрасно умеет завладеть вниманием читателя, умело подводит его к развязкам и с завидным искусством держит читателя в напряжении. Но если вы перечитали книгу, которую уже прочли однажды и знаете все замысловатые неожиданности сюжета, вы почувствуете, что не испытываете прежнего напряжения". Назвать вслед за Набоковым Достоевского автором детективных романов не поворачивается язык. "Преступление и наказание" и "Братья Карамазовы" - это, прежде всего философские романы, а никак не детективные. Такая оценка творчества Достоевского свидетельствует, прежде всего, о том, что Набоков не понял и не оценил эти романы.

В разделе о романе "Идиот" Набоков пишет: "Здесь уместно было бы процитировать еще одно точнейшее замечание Мирского (Святополк-Мирский Дмитрий Петрович, см. http://ru.wikipedia.org/wiki/): "Его христианство... очень сомнительного свойства.... Это более или менее поверхностное учение, которое опасно отождествлять с истинным христианством". Если к этому добавить, что он постоянно навязывает читателю свое толкование православия и, распутывая любой психологический или психопатический клубок, неизбежно приводит нас к Христу, вернее, к его собственному пониманию Христа и православия, мы лучше будем представлять, что нас раздражает в Достоевском-философе.... Однако сам сюжет построен искусно, интрига разворачивается с помощью многочисленных искусных приемов. Правда, иные из них, если сравнить с Толстым, больше смахивают на удары дубинкой вместо легкого касания перстами художника; впрочем, многие критики, возможно, не согласятся со мной".

"Мне уже приходилось говорить, что метод Достоевского в обращении со своими персонажами - метод драматургии. Представляя того или иного героя, он кратко описывает его внешность и затем почти никогда к ней не возвращается. Так же и в диалогах отсутствуют ремарки, которыми обычно пользуются другие авторы: указания на жест, взгляд или любую другую деталь, характеризующую обстановку. Чувствуется, что он не видит своих героев, что это просто куклы, замечательные, чарующие куклы, барахтающиеся в потоке авторских идей".

"Унижение человеческого достоинства - излюбленная тема Достоевского - годится скорее для фарса, а не драмы. Не обладая настоящим чувством юмора, Достоевский с трудом удерживается от самой обыкновенной пошлости, притом ужасно многословной. В переплетении фарсовой интриги с человеческой трагедией явно слышится иностранный акцент, что-то в ее сюжетных ходах отдает второсортным французским романом".

"Как всегда в романах Достоевского, перед нами торопливое и лихорадочное нагромождение слов с бесконечными повторениями, уходами в сторону - словесный каскад, от которого читатель испытывает потрясение после, к примеру, прозрачной и удивительно гармоничной прозы Лермонтова. Достоевский, как известно, - великий правдоискатель, гениальный исследователь больной человеческой души, но при этом не великий художник в том смысле, в каком Толстой, Пушкин и Чехов - великие художники. И повторяю, не потому, что мир, им созданный, нереален, мир всякого художника нереален, но потому, что он создан слишком поспешно, без всякого чувства меры и гармонии, которым должен подчиняться даже самый иррациональный шедевр (чтобы стать шедевром). Действительно, в каком-то смысле Достоевский слишком рационалистичен в своих топорных методах, и хотя события у него - всего лишь события духовной жизни, а герои - ходячие идеи в обличье людей, их взаимосвязь и развитие этих событий приводятся в действие механическими приемами, характерными для примитивных и второстепенных романов конца 18-го и начала 19 в."

"Я хочу еще раз подчеркнуть, что Достоевский обладал скорее талантом драматурга, нежели романиста. Его романы представляют собой цепочку сцен, диалогов, массовок с участием чуть ли не всех персонажей - со множеством чисто театральных ухищрений, таких, как scfaire (кульминация, сцена, которую с нетерпением ждет зритель (франц.) - Прим. перев.), неожиданный гость, комедийная развязка и т. д. В качестве романов его книги рассыпаются на куски, в качестве пьес - они слишком длинны, композиционно рыхлы и несоразмерны". Отмечая, что герои Достоевского - "ходячие идеи в обличье людей", Набоков, в конце концов, дает понять, за что же он не принимает творчество этого писателя. Весь конфликт можно свести к давно известному противоречию формы и содержания. Набоков, являющийся апологетом формы, стиля, языка писателя, пишет, например, следующее о творчестве Гоголя: "Его произведения, как и вся великая литература, - это феномен языка, а не идей". Преувеличивая одну сторону литературного произведения, он принижает другую. Однако, эти две стороны, содержание и форма, неразрывны. Идеи, как выражается Набоков, философия Достоевского - неотъемлемая часть его произведений, и, не принимая его идей, принижая их значение, Набоков не принимает и принижает все творчество великого русского писателя и мыслителя. Творчество Достоевского вызывает в нем раздражение. Изучая, комментируя его произведения, Набоков вооружается большим увеличительным стеклом, но в поле этого стекла попадаются исключительно недостатки, которых не лишен любой писатель, в том числе и любимые Набоковым Гоголь, Чехов, Л.Толстой.

Вы зашли на: /doc/dostv-uh.doc

Разбор "по косточкам" жизни и характера Ф.М. Достоевского от: Зиновий Тененбойм

См. и: /dost_4.htm

Из интернета по теме:

В. НАБОКОВ О ДОСТОЕВСКОМ.

Фрагменты. -

Вл. Набоков. .. Сомнительно, можно ли всерьез говорить о "реализме" или "человеческом опыте" писателя, создавшего целую галерею неврастеников и душевнобольных. Кроме всего прочего, у героев Достоевского есть еще одна удивительная черта: на протяжении всей книги они не меняются. В самом начале повествования мы встречаемся с совершенно сложившимися характерами, такими они и остаются, без особых перемен, как бы ни менялись обстоятельства. Например, в случае с Раскольниковым в "Преступлении и наказании" мы видим, как человек приходит к возможности гармонии с внешним миром, что, впрочем, проявляется только внешне, внутренне Раскольников мало меняется, а остальные герои Достоевского и того меньше. Единственное, что развивается в книге, находится в движении, внезапно сворачивает, отклоняется в сторону, захватывая в свой водоворот все новых героев и новые обстоятельства, - это интрига. Раз и навсегда условимся, что Достоевский - прежде всего автор детективных романов, где каждый персонаж, представший перед нами, остается тем же самым до конца, со своими сложившимися привычками и черточками; все герои в том или ином романе действуют, как опытные шахматисты в сложной шахматной партии. Мастер хорошо закрученного сюжета, Достоевский прекрасно умеет завладеть вниманием читателя, умело подводит его к развязкам и с завидным искусством держит читателя в напряжении. Но если вы перечитали книгу, которую уже прочли однажды и знаете все замысловатые неожиданности сюжета, вы почувствуете, что не испытываете прежнего напряжения..

"религиозные мотивы тошнотворны своей безвкусицей"

"болезненная форма христианства"

"Мне претит, как его герои "через грех приходят ко Христу", или, по выражению Бунина, эта манера Достоевского "совать Христа где надо и не надо"

ZT. "совать Христа где надо и не надо" – это манера всех вообще назойливо / безнадёжно хрЮстанутых.

"нужно сказать, что Д-й испытывал совершенно патологическую ненависть к немцам, полякам и евреям что видно из его сочинений" (ZT. и из его писем)

"Как всегда в романах Достоевского, перед нами торопливое и лихорадочное нагромождение слов с бесконечными повторениями, уходами в сторону - словесный каскад, от которого читатель испытывает потрясение после, к примеру, прозрачной и удивительно гармоничной прозы Лермонтова. Достоевский, как известно, - великий правдоискатель, гениальный исследователь больной человеческой души, но при этом не великий художник в том смысле, в каком Толстой, Пушкин и Чехов - великие художники. И повторяю, не потому, что мир, им созданный, нереален, мир всякого художника нереален, но потому, что он создан слишком поспешно, без всякого чувства меры и гармонии, которым должен подчиняться даже самый иррациональный шедевр (чтобы стать шедевром). Действительно, в каком-то смысле Достоевский слишком рационалистичен в своих топорных методах, и хотя события у него - всего лишь события духовной жизни, а герои - ходячие идеи в обличье людей, их взаимосвязь и развитие этих событий приводятся в действие механическими приемами, характерными для примитивных и второстепенных романов конца 18-го и начала 19 в."

"Герои никогда ничего не произносят, предварительно не побледнев, не зардевшись"

"Герои романа удивительно часто краснеют, пунцовеют, багровеют, покрываются румянцем и т. д. (и, наоборот, бледнеют), что вообще было свойственно литературе этого времени"

ZT. Это и я лично отметил и даже записал в записную тетрадь, когда, помнится, совсем молодым читал допоздна романы Достоевского.

Набоков Владимир Владимирович 1899 -1977. Писатель.

"ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ" (1866)

Поскольку Достоевский умеет мастерски закрутить сюжет и с помощью недоговоренностей и намеков держать читателя в напряжении, русские школьники и школьницы упиваются его книгами наравне с Фенимором Купером, Виктором Гюго, Диккенсом и Тургеневым. Мне было двенадцать лет, когда сорок пять лет тому назад я впервые прочел "Преступление и наказание" и решил, что это могучая и волнующая книга. Я перечитал ее, когда мне было 19, в кошмарные годы Гражданской войны в России, и понял, что она затянута, нестерпимо сентиментальна и дурно написана. В 28 лет я вновь взялся за нее, так как писал тогда книгу, где упоминался Достоевский. Я перечитал ее в четвертый раз, готовясь к лекциям в американских университетах. И лишь совсем недавно я, наконец, понял, что меня так коробит в ней. Изъян, трещина, из-за которой, по-моему, все сооружение этически и эстетически разваливается, находится в 10-й главе четвертой части. В начале сцены покаяния убийца Раскольников открывает для себя благодаря Соне Новый Завет. Она читает ему о воскрешении Лазаря. Что ж, пока неплохо. Но затем следует фраза, не имеющая себе равных по глупости во всей мировой литературе: "Огарок уже давно погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги". "Убийца и блудница" и "вечная книга" - какой треугольник! Это ключевая фраза романа и типично достоевский риторический выверт. Отчего она так режет слух? Отчего она так груба и безвкусна?

Я полагаю, что ни великий художник, ни великий моралист, ни истинный христианин, ни настоящий философ, ни поэт, ни социолог не свели бы воедино, соединив в одном порыве фальшивого красноречия, убийцу - с кем же? - с несчастной проституткой, склонив их столь разные головы над священной книгой. Христианский Бог, как его понимают те, кто верует в христианского Бога, простил блудницу девятнадцать столетий назад. Убийцу же следовало бы прежде всего показать врачу. Их невозможно сравнивать. Жестокое и бессмысленное преступление Раскольникова и отдаленно не походит на участь девушки, которая, торгуя своим телом, теряет честь. Убийца и блудница за чтением Священного Писания - что за вздор! Здесь нет никакой художественно оправданной связи. Есть лишь случайная связь, как в романах ужасов и сентиментальных романах. Это низкопробный литературный трюк, а не шедевр высокой патетики и набожности. Более того, посмотрите на отсутствие художественной соразмерности. Преступление Раскольникова описано во всех гнусных подробностях, и автор приводит с десяток различных его объяснений. Что же касается Сони, мы ни разу не видим, как она занимается своим ремеслом. Перед нами типичный штамп. Мы должны поверить автору на слово. Но настоящий художник не допустит, чтобы ему верили на слово. Читать полностью: /vladimir-nabokov-fedor-dostoevskiy.html?page=3##ixzz1oF6HuTtr

ZT. О пресловутой "вечной / священной книге" см. /doc/o-Petyke-i-Hriste.doc (моё).

Из /slo/2001/1/dol.html . - .. Негативное отношение к Достоевскому со стороны нескольких весьма авторитетных писателей-эмигрантов старшего поколения и прежде всего Бунина, который, по воспоминаниям Д. Бахраха, даже за несколько лет до смерти мечтал: "Вот, ежели буду жив и Бог даст сил, постараюсь еще свалить Достоевского с пьедестала". Не менее резко отзывались о Достоевском и Ф.Степун, говоривший, что он пишет так, будто у его героев экзема на языке, и М. Алданов, включивший в роман "Начало конца" язвительнейшее рассуждение о нелепом сюжетопостроении "Преступления и наказания" и о героях романа - "благородном убийце" и "ангелоподобной проститутке" (ZT. там ещё многие резко против Достоевского).

Из интернета. - .. абсолютная не оригинальность Набокова: о том, что произведения Достоевского стоят "ниже эстетической критики", писал еще Н. Добролюбов ("Забитые люди"), роман "Братья Карамазовы" назвал "прямо нехудожественным" Л. Толстой, упреки за "предательский" отказ, после ссылки, от революционных идеалов и насмешки над православными воззрениями писателя стары как мир, а обвинения в том, что все его герои сумасшедшие и неврастеники, - кажется, еще древнее. Набоков повторил некий "джентельменский набор" неприятия, типичный для читателя, который "не любит" Достоевского..

ZT. А возьмите Настасью Филипповну (Н.Ф.) из "Идиота" Ф.М. Достоевского, - какая, правда ведь, решительная, отчаянная женщина!

Только вот когда-то никак утопиться не решалась, - вода в прудах и реках холодная...

Пять лет жила в Питере, - первая раскрасавица, - и никому!

А потому, что мстила.

Даже когда в ложе театра сидела в роскошных одеяниях, то не сидела, нет, - мстила!

Другой бы женщине как-то уж и наскучило бы так долго мстить, -

не 5 же ведь лет подряд!,

не делать же из безделья "подвиг"!,

но Н.Ф. - не такая. Она изначально знала, что в конце будет этот, - как его, - роковой вечер, сто тысяч в огне и т.д.

Ради этого нести 5 лет "тягостной крест" безделья и роскоши, да выезжать в ложу, да принимать гостей, - конечно стоило!

Да и уйди, например, она раньше, скажем, работницей на к/л фабрику, - Достоевский не смог бы романа написать!

В общем, Н.Ф. поступала так, как не могла иначе. И вся-то жизнь у неё вертелась лишь вокруг вопроса: продаваться или не продаваться?

Юную особу в ее юности оскорбили и обесчестили, - так неужели же вся ее (этой особы) жизнь и сведётся к этому оскорблению и обесчестенью?

Это в чем-то напоминает и некую бессмыслицу в изящно сделанной повести А.С. Пушкина "Выстрел". Или же некую (такую же по роду) бессмыслицу в песне Вл. Высоцкого "Тот, кто раньше с нею был". И т.д.

В "Идиоте". - "Да неужто, матушка, вы нас покидаете? - спрашивали расплакавшиеся девушки, целуя у нее руки. - Н.Ф.: "На улицу пойду, Катя, ты слышала, там мне и место, а не то в прачки?!"

Но почему все же скорее на улицу, чем в прачки?!

Надо сказать, что сам Д-ий был недоволен своим романом "Идиот", - недоволен до такой степени, что ужасно хотел "сам на себя написать критику". Практически он это и сделал в романе (в речи Аглаи Епанчиной, адресованной Настасьи Филипповне).

Д-ий признавал, что многие события в романе не чужды "фантастического" характера.

Д-ий сочинял образы "Идиота" по ходу публикации романа. Писание прямо по ходу публикации определило хаотичность романа, неотделанность, невыделанность образов, характеров, их непоследовательность.

В черновиках Мышкин именуется князь-Христос.

Но вот Аглая характеризует Мышкина как слюнтяя - раззяву:

"Всякий, кто захочет, тот и может его обмануть, и кто бы ни обманул его, он всякому простит".

/hrist-uh.htm Но Христа-то - поди-ка обмани?! И реальный-то Иисусик-то Христосик из романа "4 Евангелия" - поди-ка кому чего простит? - держи карман шире…

Да, помню, в детстве / в молодости на меня производило отчасти комическое впечатление то, что в романах Достоевского герои на неделе по пять раз плачут и рыдают, выходят из себя и падают в обмороки. В одном из юмористических рассказов Ант Павл Чехова одна мадам поплатилась жизнью за чтение своей "душераздирающей" пьесы ("Она страшно побледнела..", "Он страшно побледнел...", "Она страшно побледнела.." и т.д.), и присяжные оправдали несчастного убийцу - несчастного слушателя этой (невыносимой по пошлости) мадамовой пьесы. Но что, скажите, делать с нашими-то дифирамбщиками и подражателями (тоже "всюду и везде бледневшего") Ф.М. Достоевского? В какой макулатурный пункт сдавать их дурацкие "душераздирающие" повести, в которых все по любому поводу и без всякого повода, - как и у этого же самого же Федора Михайловича Достоевского, - через каждые 20-30 часов тоже страшно же плачут и рыдают, страшно бледнеют, краснеют, рыжеют и зеленеют... ?

Макаренко по разному отзывался о Достоевском, иногда даже в духе превозношения. Но вот в гл. 8 "Книги для родителей" Макаренко Антон Семенович устами своего персонажа высказывается о Достоевском так: "Такого про человека наговорит - стыдно читать".

ZT. Действительно, - и стыдно, и... скучно.

ZT. Понасытил - перенасытил свои романы нервными типами, а о привычных - совсем забыл.

А.С. Макаренко. Переписка с женой. Издание Гётца Хиллига и Светланы Невской, т.2, М.1995. Мак Галине Стахиевне Макаренко-Салько 20.11.1938 .. Вчера кончил "Идиота" Достоевского. ЗНАЕШЬ ЧТО? У ДОСТОЕВСКОГО ВСЕ-ТАКИ СТРАШНО МНОГО МУРЫ, СОВЕРШЕННО ДЕТСКОЙ И ДЕШЕВОЙ..

Антон Павлович Чехов "Загадочная натура" (высмеивание линии Настасьи Филипповны в "Идиоте" Достоевского).

В "Искусстве кино" за 1962 г. т. 10 академик Л. Ландау весьма уничижительно отзывается о произведениях уровня "Дамы с камелиями", а ситуации и характеры в "Идиоте" Достоевского расцениваются им (Л. Ландау) как - насквозь фальшивые.

Если под угрозой ножа мне предложат выбирать между Львом Толстым и Федором Достоевским, то я выберу - Антона Чехова.

[ Здесь место для воспоминаний (1889) о Достоевском Авдотьи Яковлены Панаевой (1820-93) ]

В /krptk5.htm : Курс русской литературы от П.А. Кропоткина, подраздел в главе 5 о Ф.М. Достоевском . В гл. 8 Кропоткин характеризует примитивных славянофилов словосочетанием “войнолюбивые националисты” (с.264). Войнолюбивые! - эта характеристика полностью относится к Ф.М. Достоевскому.

“Современный мир” РНБ 1/257 1913,10.
Н.Н. Страхов - Л.Н. Толстому.
23-го ноября 1883 г. Петербург.

Напишу Вам, бесценный Лев Николаевич, небольшое письмо, хотя тема у меня богатейшая. Но и нездоровится, и очень долго бы было вполне развить эту тему. Вы верно уже получили теперь биографию Достоевского - прошу Вашего внимания и снисхождения - скажите, как Вы ее находите. И по этому то случаю хочу исповедаться перед Вами. Все время писанья я был в борьбе, я боролся с подымавшимся во мне отвращением, старался подавить в себе это дурное чувство. Пособите мне найти от него выход. Я не могу считать Достоевского ни хорошим, ни счастливым человеком (что, в сущности, совпадает). Он был зол, завистлив, развратен, и он всю жизнь провел в таких волнениях, которые делали его жалким, и делали бы смешным, если бы он не был при этом так зол и так умен. Сам же он, как Руссо, считал себя лучшим из людей, и самым счастливым. По случаю биографии я живо вспомнил все эти черты. В Швейцарии, при мне, он так помыкал слугою, что тот обиделся и выговорил ему: “Я ведь тоже человек!”. Помню, как тогда же мне было поразительно, что это было сказано проповеднику гуманности и что тут отозвались понятия вольной Швейцарии о правах человека.

Такие сцены были с ним беспрестанно, потому что он не мог удержать своей злости. Я много раз молчал на его выходки, которые он делал совершенно по-бабьи, неожиданно и непрямо; но и мне случилось раза два сказать ему очень обидные вещи. Но разумеется в отношении к обидам он вообще имел перевес над обыкновенными людьми, и всего хуже то, что он этим услаждался, что он никогда не каялся до конца во всех своих пакостях. Его тянуло к пакостям и он хвалился ими.

А.П. Чехов о Достоевскообразных.

А.П. ЧЕХОВ
НА ЧУЖБИНЕ

Камышев ест и, по обыкновению, празднословит.

Смерть! - говорит он, вытирая слёзы, выступившие после куска ветчины, густо вымазанного горчицей.- Уф! В голову и во все суставы ударило. А вот от вашей французской горчицы не будет этого, хоть всю банку съешь.

Кто любит французскую, а кто русскую...- кротко заявляет Шампунь.

Никто не любит французской, разве только одни французы. А французу что ни подай - всё съест: и лягушку, и крысу, и тараканов... брр!

Что вы со мной делаете?! - говорит он, в отчаянии хватая себя за голову. - Боже мой! О, будь проклят тот час, когда мне пришла в голову пагубная мысль оставить отечество!

Ну, ну, ну... я пошутил! - говорит Камышев, понизив тон.- Чудак какой, шуток не понимает! Слова сказать нельзя!

Дорогой мой! - взвизгивает Шампунь, успокоенный тоном Камышева.- Клянусь вам, я привязан к России, к вам и к вашим детям... Оставить вас для меня так же тяжело, как умереть! Но каждое ваше слово режет мне сердце!

Ах, чудак! Если я французов ругаю, так вам-то с какой стати обижаться? Мало ли кого мы ругаем, так всем и обижаться? Чудак, право! Берите пример вот с Лазаря Исакича, арендатора... Я его и так, и этак, и жидом, и пархом, и свинячье ухо из полы делаю, и за пейсы хватаю... не обижается же! [...]

А.П. ЧЕХОВ
СВИСТУНЫ

Помещик и магистр нагнулись и вошли в похилившуюся, нештукатуренную развалюшку с продавленной крышей и разбитым окном. При входе их обдало запахом варева. В людской обедали... Мужики и бабы сидели за длинным столом и большими ложками ели гороховую похлёбку. Увидев господ, они перестали жевать и поднялись.

Вот они, мои...- начал Восьмёркин, окидывая глазами обедающих.- Хлеб да соль, ребята!

Алалаблблбл...

Вот они! Русь, братец ты мой! Настоящая Русь! Народ на подбор! И что за народ! Какому, прости господи, скоту немцу или французу сравняться? Супротив нашего народа всё то свиньи, тля!

Ну не говори...- залепетал магистр, закуривая для чистоты воздуха сигару.- У всякого народа своё историческое прошлое... своё будущее...

Ты западник! Разве ты понимаешь? Вот то-то и жаль, что вы, учёные, чужое выучили, а своего знать не хотите! Вы презираете, чуждаетесь! А я читал и согласен: интеллигенция протухла, а ежели в ком ещё можно искать идеалов, так только вот в них, вот в этих лодырях... Взять хоть бы Фильку...

За обедом оба брата всё время рассказывали о самобытности, нетронутости и целости, бранили себя и искали смысла в слове «интеллигент».

После обеда легли спать. Выспавшись, вышли на крыльцо, приказали подать себе зельтерской и опять начали о том же...

Н.Н. Страхов продолжает. - Висковатов..

[ Павел Александрович, впоследствии профессор Юрьевского Университета, биограф и издатель М.Ю. Лермонтова; ум. 16-го апреля 1905 г. ]

Н.Н. Страхов продолжает. - Висковатов стал мне рассказывать, как он похвалялся, что..... в бане с маленькой девочкой, которую привела ему гувернантка. Заметьте при этом, что, при животном сладострастии, у него не было никакого вкуса, никакого чувства женской красоты и прелести. Это видно в его романах. Лица, наиболее на него похожие, - это герой Записок из Подполья, Свидригайлов в Прест. и Нак. и Ставрогин в Бесах; одну сцену из Ставрогина (растление и пр.) Катков не хотел печатать, но Д. здесь ее читал многим.

При такой натуре он был очень расположен к сладкой сентиментальности, к высоким и гуманным мечтаниям, и эти мечтания - его направление, его литературная аура и дорога.

В сущности, впрочем, все его романы составляют самооправдание, доказывают, что в человеке могут ужиться с благородством всякие мерзости.

Как мне тяжело, что я не могу отделаться от этих мыслей, что не умею найти точки примирения! Разве я злюсь? Завидую? Желаю ему зла? Нисколько; я только готов плакать, что это воспоминание, которое могло бы быть светлым, - только давит меня!

Н.Н. Страхов продолжает. - Припоминаю Ваши слова, что люди, которые слишком хорошо нас знают, естественно не любят нас. Но это бывает и иначе. Можно, при [долгом] близком знакомстве узнать в человеке черту, за которую ему потом будешь все прощать. Движение истинной доброты, искра настоящей сердечной теплоты, даже одна минута настоящего раскаяния - может все загладить; и если бы я вспомнил что-нибудь подобное у Д., я бы простил его и радовался бы за него. Но одно возведение себя в прекрасного человека, одна головная и литературная гуманность - Боже, как это противно!

Это был истинно несчастный и дурной человек, который воображал себя счастливцем, героем и нежно любил одного себя.

Так как я про себя знаю, что могу возбуждать сам отвращение, и научился понимать и прощать в других это чувство, то я думал, что найду выход и по отношения к Д. Но не нахожу и не нахожу!

Вот маленький комментарий к моей Биографии; я мог бы записать и рассказать и эту сторону в Д.; много случаев рисуются мне горазда живее, чем то, что мною описано, и рассказ вышел бы гораздо правдивее; но пусть эта правда погибнет, будем щеголять одною лицевою стороною жизни, как мы это делаем везде и во всем!

Я послал вам еще два сочинения (дублеты), которые очень сам люблю, и которыми, как я заметил бывши у Вас, Вы интересуетесь. Pressense - прелестная книга, перворазрядной учености, а Joly - конечно лучший перевод М. Аврелия, восхищающий меня мастерством.

Еще давно, в Августе, я послал Вам в Ясную Еврейскую Библию. Прошу Вас не поленитесь - черкните, получили ли Вы ее? У меня есть если не сомнение, то возможность сомнения в том, дошла ли она до Вас.

Простите меня и прошу Вас, помните мою преданность. Теперь, хоть и нездоровится, чувствую себя недурно, освободясь от тяжелой работы. Но лучше ли я стал, Бог ведает - а ведь это главное.

Написал несколько страниц об Тургеневе (для Руси), но неужели Вы ничего не напишете? Ведь во всем, что писано, такая фальшь, холод! А я с ним помирился - хоть и не имею права так говорить: не знал его почти вовсе.

Графине мое усердное почтение, и если кто вспомнит. А как Вы нашли И.П. Минаева? Он очень восхищен.

Всей душою Ваш

Бирюков Пав.Ив. (1860-1931). Л.Н. Толстой. Биография. Том 2 М.1908 РНБ 105/181-2 .. Н.Н Страхов в 1883 году написал биографию Ф.М. Достоевского и послал ее при письме своем Л. Н-чу. Тот ответил следующим интересным письмом: “Дорогой Николай Николаевич! Я только начал скучать о том, что давно не имею от вас известий, как получил вашу книгу и письмо и книги. Очень благодарен вам за всё и за еврейскую Библию, которую я с радостью получил давно и, мне кажется, уже благодарил вас за нее. Сколько я вам должен? Когда увидимся? Не приедете ли в Москву? Книгу вашу прочел. Письмо ваше очень грустно подействовало на меня, разочаровало меня. Но я вас вполне понимаю и, к сожалению, почти верю вам. Мне кажется, вы были жертвой ложного, фальшивого отношения к Достоевскому не вами, но всеми - преувеличения его значения и преувеличения по шаблону возведения в пророки и святого - человека, умершего в самом горячечном процессе внутренней борьбы добра и зла. Он трогателен, интересен, но поставить на памятник в поучение потомству нельзя человека, который весь борьба. Из книги вашей я в первый раз узнал всю меру его ума.

[ ZT. Достоевский, в сущности, - прямой канцлер в отставке по “уму” (Грибоедов). Об этом в файле: /form-dvj.htm ].

Книгу Пресансе я тоже прочитал, но вся ученость пропадает из-за загвоздки. Бывают лошади-красавцы: рысак цена 1000 руб, и вдруг заминка, и лошади-красавице и силачу цена грош. Чем я больше живу, тем больше ценю людей без заминки. Вы говорите, что помирились с Тургеневым. А я очень полюбил. И забавно, за то, что он был без заминки и свезет, а то рысак, да никуда на нем не уедешь, если еще не завезет в канаву. И Пресансе и Достоевский оба с заминкой. И у одного вся ученость, у другого ум и сердце пропали ни за что. Ведь Тургенев и переживет Достоевского и не за художественность, а за то, что без заминки. Обнимаю вас от всей души..” (с.456-7).

Если так, то напишите же, бесценный Лев Николаевич, о Тургеневе. Как я жажду прочесть что-нибудь с такою глубокою подкладкою, как Ваша! А то наши писания - какое-то баловство для себя или комедия, которую мы играем для других. В своих Воспоминаниях [о Достоевском] я все налегал на литературную сторону дела, хотел написать страничку из Истории Литературы; но не мог вполне победить своего равнодушия. Лично о Достоевском я старался только выставить его достоинства; но качеств, которых у него не было, я ему не приписывал. Мой рассказ о литературных делах вероятно мало Вас занял. Сказать ли однако прямо? И Ваше определение Достоевского, хотя многое мне прояснило, все-таки мягко для него. Как может совершиться в человеке переворот, когда ничто не может проникнуть в его душу дальше известной черты? Говорю - ничто - в точном смысле этого слова; так мне представляется эта душа. О, мы несчастные и жалкие создания! И одно спасете - отречься от своей души.

[ Здесь место для фрагментов из “Ответа Страхову” Анны Григорьевны Достоевской. Надо сказать, что Анна Григорьевна: а) слишком правоверный апологет Ф.М. Достоевского (самостоятельности 0 целых, 0 десятых), и она же: б) всего лишь эхо своего мужа, как это в случае и с Душечкой из одноименного рассказа А.П. Чехова. Это + некоторые другие приходящие на ум соображения лично для меня, ZT, уменьшают степень убедительности ее (Анны Григорьевны) “Ответа Страхову”.

Из предисловия авторитетного питерского достоевсковеда Сергея Владимировича Белова к “Воспоминаниям” Анны Григорьевны Достоевской. - “Известны слова Достоевского, сказанные им в порыве беспощадной откровенности: “А хуже всего, что натура моя подлая и слишком страстная, везде-то и во всем я до последнего предела дохожу, всю жизнь за черту переходил”.

Е.А.Осокина (Москва)

ЕЩЕ РАЗ О ЛЮБВИ И НЕЛЮБВИ К ДОСТОЕВСКОМУ:

В.НАБОКОВ О ДОСТОЕВСКОМ

В. Набоков, Лекции по русской литературе: Чехов, Достоевский (С.173-219), Гоголь, Горький, Толстой, Тургенев , [Перевод с английского и французского; Предисловие И. Толстого], Москва, «Независимая газета», 1996, 438 с.

Настоящий художник не допустит, чтобы ему верили на слово.

…Искусство –божественная игра.

(Из лекции В. Набокова о Ф.М. Достоевском)

«Не скрою, - говорит Набоков, - мне страстно хочется Достоевского развенчать. Но я отдаю себе отчет в том, что рядовой читатель будет смущен приведенными доводами».

И действительно, не было обзорно-критического текста, вызывающего недоумение такой силы, что это не давало спокойно жить. Лекция бесподобна!И прежде всего, бесподобна по подбору отрицательных оценок и претензий, которые можно бы было предъявить автору при человеческой и филологической слепоте и глухоте. Более того, оказалось, что передающиеся из уст в уста отрицательные формулировки в оценке творчества уникального художника-мыслителя проистекают из этой же лекции о Достоевском, написанной, к слову сказать, для западной аудитории и не переведенной им самим на русский язык, но получившей распространение и в русской критике. История происхождения текста на русском языке не совсем ясна, не указывается источник перевода. Это отмечается несколькими филологами-исследователями, в том числе и А.А.Илюшиным (Philologica 3-1996 ), который свое недоумение от лекции объяснял так:

<...> <...> <...>

Воспринять все буквально – согласиться с обвинениями из-за зависти Набокова, о чем принято говорить, с глупостью: зачем же тогда и читать! А если признавать ум лектора – что вряд ли подвергается сомнению – понять надо! Чтение произведения мастера слова должно стать со-творчеством столь же изысканным и хитроумным, как и само произведение. Но со-творчество предполагает работу ума, а не стыдливость или агрессию при восприятии. В.Набоков указывает (с.184-185) «метод обращения с литературой – простейший и важнейший… ».

Мне только после третьего прочтения стало понятно, что это – замечательная игра, принцип которой заимствован Набоковым у Достоевского – «от обратного». И как в монологе Инквизитора – «шедевре ораторского искусства» – «отрицательная аргументация вдруг оборачивается положительной: обвинительная речь становится величайшей в мировой литературе теодицеей» (Мочульский, 533), так и лекция В.Набокова, представляя всю немыслимо отрицательную аргументацию неприятия мира Достоевского, является хвалебным гимном великому русскому гению.

Отрицательные черты поэтики Достоевского.

1. с т. зр. явления мирового искусства и проявления личного таланта «Достоевский писатель не великий, а довольно посредственный, со вспышками непревзойденного юмора, которые, увы, чередуются с длинными пустошами литературных банальностей».

3. страстная убежденность Д-го в том, что физическое страдание и смирение исправляют человеческую природу;

4. квинтэссенция Достоевщины;

5. религиозные мотивы тошнотворны своей безвкусицей;

6. сюжет построен искусно, интрига разворачивается с помощью многочисленных искусных приемов. Правда, иные из них, если сравнить с Толстым, больше смахивают на удары дубинкой вместо легкого касания перстами художника; впрочем, многие критики, возможно, не согласятся со мной;

7. болезненная форма христианства;

8. построил из проявлений человечности очень искусственную и совершенно патологическую концепцию, доходившую до крайней идеализации русского народа;

9. все самые известные сочинения создавались в условиях внешней спешки;

10. неоправданное раздувание самых обычных чувств, автоматически вызывающих в читателе естественное сострадание;

11. безвкусица Д-го, его бесконечное копание в душах людей;

12. манера, по выражению Бунина, «совать Христа где надо и не надо»;

13. отсутствуют описания природы;

14. описав однажды наружность героя, больше уже к ней не возвращается… Так не поступает большой художник;

15. путешествие в глубь больных душ;

16. сомнительно всерьез говорить о «реализме» или «человеческом опыте» писателя, создавшего целую галерею неврастеников и душевнобольных;

17. (к старости Набоков – О.Е.) наконец, понял, что изъян, трещина, из-за которой разваливается все здание романа «Преступление и наказание», находится в сцене чтения Евангелия о воскрешении Лазаря, где есть фраза, не имеющая себе равных по глупости во всей мировой литературе… («…убийца и блудница, сошедшиеся за чтением вечной книги» - с.190). Это низкопробный литературный трюк, а не шедевр высокой патетики и набожности… Преступление Раск-ва описано во всех подробностях, но ни разу не видим Соню за ее ремеслом… Перед нами типичный штамп. Мы должны поверить автору на слово. Но настоящий художник не допустит, чтобы ему верили на слово;

18. фашистские идеи, которые развивает Раскольников;

19. вечно торопившийся Достоевский;

20. Раск-в – неврастеник, а искаженное восприятие любой философской идеи не может ее дискредитировать. Достоевский скорее бы преуспел, сделав Раск-ва крепким. Уравновешенным, серьезным юношей, сбитым с толку слишком буквально понятыми материалистическими идеями;

21. …чувствуя слабость своей позиции;

22. в стиле отражается человек. Это отражение Д-й хочет передать в мутном потоке признаний, в ухваткахи ужимках неврастеника, отчаявшегося, озлобленного и до ужаса несчастного;

23. упоение собственным падением – одна из любимейших тем Д-го;

26. назойливое повторение слов и фраз, интонация одержимого навязчивой идеей, 100%-ая банальность каждого слова, дешевое красноречие – отличают стиль Д-го; И тут же: …целый ряд новых душевных изломов слышится в мучительных признаниях, заполнивших последующие страницы…

27. мысль старая, принадлежит еще Руссо;

28. герои Д-го выбирают что-нибудь безумное, идиотское и пагубное – разрушение или смерть, - лишь бы это был их собственный выбор;

29. газетный штамп совершенной вселенской жизни – хрустальный дворец-идеал;

30. нужно сказать, что Д-й испытывал совершенно патологическую ненависть к немцам, полякам и евреям что видно из его сочинений;

31. унижение человеческого достоинства – излюбленная тема Д-го – годится скорее для фарса, а не драмы. Не обладая настоящим чувством юмора, Д-й с трудом удерживается от самой обыкновенной пошлости, притом ужасно многословной;

32. как всегда в романах Д-го, перед нами торопливое и лихорадочное нагромождение слов с бесконечными повторениями, уходами в сторону – словесный каскад, от которого читатель испытывает потрясение после, к примеру, прозрачной и удивительно гармоничной прозы Лермонтова ;

33. художественный мир создан слишком поспешно, без всякого чувства меры и гармонии, которым должен подчиняться даже самый иррациональный шедевр;

34. в каком-то смысле Д-й слишком рационалистичен в своих топорных методах;

35. и хотя события у него – всего лишь события духовной жизни, а герои – ходячие идеи в обличье людей, их взаимосвязь и развитие этих событий приводятся в действие механическими приемами, характерными для примитивных и второстепенных романов к.18 и нач.19 в.

36. в качестве романов его книги рассыпаются на куски, в качестве пьес – они слишком длинны, композиционно рыхлы и несоразмерны;

37. описывая своих героев Д-й бывает не слишком остроумен, но подчас весьма язвителен (далее следует блестящее описание заглушения «Марсельезы» «Августином»);

38. «Братья Карамазовы» - великолепный пример детективного жанра… Роман этот длинный и любопытный. В нем много примечательного, даже названия глав… Перед нами не роман, а скорее либретто какого-то эксцентричного водевиля;

39. всю длинную, вялую историю старца Зосимы можно было бы исключить без всякого ущерба для сюжета, скорее это только бы придало книге цельности и соразмерности;

40. в эту прекрасную историю о мальчике Илюше, его друге Коле, собаке Жучке, серебряной пушечке, капризных выходках истеричного отца – даже в эту историю Алеша вносит неприятный елейный холодок… Сумеречные тропы уводят читателя в угрюмый мир холодного умствования, покинутый гением искусства .

В.Набоков – прекрасный писатель, эстет, тонкий ценитель русскоязычной классической литературы, любящий свою Россию – не мог не видеть достоинств русского «гения искусства» (Набоков, 219), создавшего совсем непросто читаемые и далеко не так легко постигаемые произведения. Поэтому уместно предположить, что указанные отрицательные черты феномена Достоевского условны, источником и образцом характеристик и путей понимания художественных текстов для думающих и внимательных (а не несведущих) читателей быть не могут, а служат лишь инструментом для воплощения истинной идеи в оценке мастера мастером.И содержание этой идеи вызревает в процессе вдумчивого и неоднократного чтения текста лекции, с пережевыванием и смакованием отдельных кусочков.

Набоков так хорошо видел, понимал и ценил приемы Достоевского-мастера, что использовал эти приемы при написании своей лекции о Достоевском, тем самым «закодировав» этот текст, как шахматную партию, сыгранную наоборот. (Идее отражения жизни-партии, как в «страшном зеркале» Достоевского, посвящен и роман «Защита Лужина». (Достоевский… производит гнетущее действие на психику современного человека, ибо как в страшном зеркале…(с.160) Там герой не в шахматы играет – священнодействует, обдумывая и представляя партии и желая создать такую, чтобы наоборот…)

Для воплощения своей идеи оценки творчества Достоевского «от обратного» Набоков придумывает метод уравновешивания или зеркального отражения: на каждое обвинение он приводит оправдание, демонстрируя все это на собственном тексте.

Говоря о пошлости Д-го, сам пользуется пошлым приемом пересказа («Идиот»);

Обвиняет Д-го в крайностях – и сам позволяет себе крайности в обвинении («религиозные мотивы тошнотворны своей безвкусицей» - с.209);

Обвиняя в противоречивости, сам противоречит в пределах данной лекции: то говорит о вспышках непревзойденного юмора и исключительно талантливом юмористе (с.176, 202), то, что Д-й не обладает настоящим чувством юмора (с.210);

Упрекая Д-го в издевательствах, сам издевается изощренно, уничтожая одной фразой: прелестный шарж на Тургенева… (с.210) или «по выражению Бунина, эта манера Д-го «совать Христа где надо и не надо» (с.183);

Указывает на вечную поспешность и небрежность Д-го в отделке произведений и сам комкает лекцию, сводя оценку огромных романов к 3-4-м страницам, тогда как «Запискам из подполья» уделяет 12…

В.Набоков не считается с аудиторией – его лекция является сама по себе художественным произведением. Обвинить Набокова можно, разве что, в том, что он всеми силами старается отвратить, а тем самым и оградить, западного слушателя от Д-го, старательно выпячивая отрицательные формулировки.

Не боится В.Набоков и быть скомпрометированным, что подчеркивает его мастерство и умышленное использование «запрещенных» приемов:

1. отделяет себя от аудитории (трудность моя состоит в том, что не все читатели, к которым я сейчас обращаюсь, достаточно просвещенные люди);

2. первая книга Д-го «Бедные люди» поразила и критиков, и читателей… Родился новый Гоголь!..;

3. Некрасов и Григорович ворвались в комнату (к Д-му), задушили сочными российскими поцелуями… Д-й прослезился от радости;

4. во время предварительного следствия Д-й находился в Петропавловской крепости, где начальником был генерал Набоков – мой предок;

5. я знал Розанова, когда он был уже женат на другой (не возлюбленной Д-го);

6. Д-й умер, заслужив всеобщее признание и почитание;

7. я бы хотел, чтобы вы оценили «Преступление и наказание» именно с этой т.зр.: перевешивает ли эстетическое наслаждение, которое вы испытываете, сопровождая Д-го в его путешествиях в глубь больных душ, другие чувства: дрожь отвращения и нездоровый интерес к подробностям преступления;

8. повторяется: о неизменяемости героев говорит трижды – 183, 188;

9. … все герои в том или ином романе действуют, как опытные шахматисты в сложной шахматной партии;

10. Н-в допускает такие суждения, как «автор думал… если бы он сделал так, а не иначе…чувствуя слабость своей позиции…»;

11. странные выводы: (к роману ПН)…страстная убежденность Д-го в том, что физическое страдание и смирение исправляют человеческую природу, коренится в его личной трагедии – он упорно считал, что вернулся из Сибири исправленным;

12. всю среднюю часть лекции подробно разбирает «Записки из подполья», по главам, и каждую ругает, НО тут же: посредственные подражатели Д-го, как французский журналист Сартр, продолжают пописывать в том же духе и по сей день;

13. Д-ий обладал замечательным чувством смешного, вернее трагикомического, его можно назвать талантливым юмористом, но юмор у него все время на грани истерики;

14. какой невероятный вздор, но вздор грандиозный, достигший своего пика, со вспышками гениальных озарений, освещающих весь этот мрачный и безумный фарс;

15. эта постоянная оглядка на читателя… идет из русской литературной традиции – Пушкин в «ЕО», Гоголь в «МД»… но заигрывать с чем-либо также заимствовано из западных романов;

16. книга – БрК – представляет собой типичный детектив, лихо закрученный уголовный роман, его действие разворачивается медленно … Сюжет развивается так, что читатель долгое время должен гадать, кто же убийца (???), --

все эти высказывания подтверждают игру автора лекции.

В.Набоковым была создана изощренная мистификация, возносящая Д-го на пьедестал. Мастер мог себе это позволить, будучи совершенно уверенным в совершенстве Д-го и своем мастерстве. Он не боялся быть скомпрометированным, а просто использовал прием Д-го – «от обратного». Густота зеркальных отражений так к концу нарастает, что неизбежно разбивается о заключительный возглас – ГЕНИЙ ИСКУССТВА!

Как построена лекция (43 страницы)?

I . Вступительная часть (14 страниц).

1. Вступление

В.Набоков начинает со слов Белинского из «Письма к Гоголю» - за чтение которого в т.ч. Д-ий обвинялся по делу Петрашевцев, - где только слова о «пробуждении в народе чувства человеческого достоинства» хоть какое-то отношение к теме имеют. Почему с него начинает мэтр? Чтобы начать с известного западному слушателю критика? С критика, имевшего свой собственный критический инструментарий, отличный от всего остального? Чтобы так ввести Достоевского? Именно лекцию о нем Набоков начинает возносящими художника словами о взгляде на литературу «под единственно интересным <ему> углом, как на явление мирового искусства и на проявление личного таланта». И тут же снижает: «с этой т.зр. Достоевский писатель не великий, а довольно посредственный, со вспышками непревзойденного юмора, которые, увы, чередуются с длинными пустошами литературных банальностей». А потом опять возносит: «Однако трудность моя состоит в том, что не все читатели, к которым я сейчас обращаюсь, достаточно просвещенные люди. Я бы сказал, что добрая треть из них не отличает настоящую литературу от псевдолитературы».И некое признание: «Не скрою, мне страстно хочется Достоевского развенчать. Но я отдаю себе отчет в том, что рядовой читатель будет смущен приведенными доводами».

2. Биографическая справка

Допуская неточности (страдал неврастенией и эпилепсией с детства, публикация БЛ в «Современнике», а на самом деле в «Петерб. сборнике» в 1846 г. ), т.е. не придавая большого значения словам, и выпячивая себя – свой род – и свое знание русской натуры (Некр. И Григорович среди ночи задушили Д-го сочными российскими поцелуями; Д-й прослезился от радости; тург. Прозвал Д-го прыщом на носу рус.лит-ры; начальником Петр. Крепости был мой предок ген.Набоков; болезненная ф. христианства как выход на каторге; Я знал Розанова – мужа любовницы Д-го, - когда он был уже женат на другой… ), Набоков говорит о незабываемом впечатлении речи о Пушкине на фоне роста русского нац. самосознания и смерти Д-го, заслужившего всеобщее признание и почитание.

3. Оценка художественных принципов.

В.Набоков указывает (с.184-185) «метод обращения с литературой – простейший и важнейший… Книги, которые вы любите, нужно читать, вздрагивая и задыхаясь от восторга… Литературу, настоящую литературу, не стоит глотать залпом, как снадобье, полезное для сердца или ума, этого «желудка» души. Литературу надо принимать мелкими дозами, раздробив, раскрошив, размолов, - тогда вы почувствуете ее сладостное благоухание в глубине ладоней; ее нужно разгрызать, с наслаждением перекатывая языком во рту – тогда и только тогда вы оцените по достоинству ее редкостный аромат, и раздробленные, размельченные частицы вновь соединятся воедино в вашем сознании и обретут красоту целого, к которому вы подмешали чуточку собственной крови ».

В этих словах воспроизводится сущность сакрального ритуала – чтения книги. И скорее всего книги Достоевского (о сакральном восприятии книг Д-го говорилось в докладе по опросной анкете в Ст. Руссе).

Далее Набоков говорит о том, что, «принимаясь за работу, художник ставит себе определенную задачу… Мир, ради этого созданный, может быть совершенно нереальным… но должен вызывать доверие у читателя… В сущности, подлинная мера таланта есть степень непохожести автора и созданного им мира, какого до него никогда не было, и что еще важнее – его достоверность», и предлагает оценить мир Д-го с этой точки зрения.

Здесь же Набоков, не поленившись порыться в мед. справочниках, составляет список психических заболеваний, которыми страдают герои Д-го, что позволяет ему подвергнуть сомнению «реализм» или «человеческий опыт писателя», создавшего целую галерею неврастеников и душевнобольных. При этом надо условиться, что Д-й – прежде всего автор детективных романов, где каждый персонаж… остается тем же самым до конца… все герои в том или ином романе действуют, как опытные шахматисты в сложной шахматной партии . Мастер хорошо закрученного сюжета, Д-й прекрасно умеет завладеть вниманием читателя, умело подводит его к развязкам и с завидным искусством держит читателя в напряжении.

Удивительно, но в романе «Защита Лужина» - одном из самых неоднозначных, выстроенном по законам шахматной партии –упоминается Достоевский, который производит гнетущее действие на психику современного человека, ибо как в страшном зеркале…(с.160) Там герой не в шахматы играет – священнодействует, обдумывая и представляя партии и желая создать такую, чтобы наоборот…

II . «Преступление и наказание» 1866 г. (5 страниц) Оканчивается: Страстная убежденность Д-го в том, что физическое страдание и смирение исправляют человеческую природу, коренится в его личной трагедии: должно быть, он чувствовал, что живший в нем свободолюбец, бунтарь, индивидуалист изрядно стушевался за годы, проведенные в Сибири, утратил природную непосредственность, но упорно считал, что вернулся оттуда «исправленным».

III . «Записки из подполья» 1864 г. (12 страниц) Квинтэссенция Достоевщины, заключающаяся в прекрасном стиле, мастерском и безошибочном ведении партий, в воспроизведении в небольшом заурядном эпизоде полной драмы и трагедии жизни с началом, кульминацией и развязкой сюжета.

Оканчивается: Возвышенные страдания, возможно, лучше, чем дешевое счастье. Вот и все.

IV . «Идиот» 1868 г. (3 страницы) Набоков показывает, как пошло выглядит пересказ романа, который пересказать нельзя, а только прочитать-прожить, строчку за строчкой. Крайняя открытость формулировок уравновешивается крайне резкой формулировкой – религиозные мотивы тошнотворны своей безвкусицей, - чем нейтрализует свои обвинения.

Оканчивается: Однако сам сюжет построен искусно, интрига разворачивается с помощью многочисленных искусных приемов. Правда, иные из них, если сравнить с Толстым, больше смахивают на удары дубинкой вместо легкого касания перстами художника; впрочем, многие критики, возможно, не согласятся со мной.

V . «Бесы» 1872 г. (4 страницы) Оканчивается: («Марсельеза» принуждена с « Mein lieber Augustin » петь в один такт… но смиряется совершенно) « Augustin » переходит в неистовый рев

VI . «Братья Карамазовы» (5 страниц) Оканчивается: Но стоит появиться Алеше, как мы тотчас же погружаемся в совершенно иную, безжизненную стихию. Сумеречные тропы уводят читателя в угрюмый мир холодного умствования, покинутый гением искусства .

История происхождения текста на русском языке не совсем ясна, не указывается источник перевода. Это отмечается несколькими филологами-исследователями, в том числе и А.А.Илюшиным (Philologica 3-1996 ).

Лектор - человек настроения. Сегодня он может говорить одно, завтра - другое, чуть ли не противоположное. Так, он сердится на тех, кто вменяет в заслугу большим писателям простоту их слога: «Запомните: „простота“ - это вздор, чушь. Всякий великий художник сложен» (с. 309). Но, если нужно, лектор готов спеть гимн простоте: «Я утверждаю, что простой <...> человек редко бывает пошляком <...> в России когда-то существовал культ простоты и хорошего вкуса <...> Гоголь, Толстой, Чехов в своих поисках простоты и истины великолепно изобличали вульгарность» (с. 388). Выходит, что простоту уместно клеймить в угоду сложности и превозносить в укор пошлятине.

Достоевский. К нему Набоков относится с откровенной агрессивностью и антипатией, считая его «довольно посредственным» писателем, произведения которого по недоразумению воспринимаются недостаточно просвещенными читателями как нечто более интересное и художественное, чем «всякая дребедень» и «вздор» (с. 176). «Не скрою, - прибавляет лектор, - мне страстно хочется Достоевского развенчать» (с. 176). Именно так: Писареву - Пушкина, Толстому - Данта и Шекспира, Набокову - Достоевского. Давно пора к этому привыкнуть, но всё же не устаешь удивляться. Когда автор «Дара» ниспровергал Чернышевского, он занял более хитроумную позицию: пасквиль на революционера-демократа пишет не он сам, а его герой, причем по крайней мере один из персонажей резонно этот пасквиль осуждает.

Предваряя наши возражения по существу, отметим любопытный курьез, вкравшийся в набоковскую лекцию. Некрасов, изволите видеть, издавал в 1840-х годах «влиятельный литературный журнал „Современник“ <...> Напечататься в „Современнике“ было достаточно, чтобы составить себе имя <...> „Бедные люди“ были напечатаны в некрасовском „Современнике“» (с. 177-178). В действительности от Плетнева к Некрасову и Панаеву «Современник» перешел только в 1847 г., а «Бедные люди» были опубликованы в «Петербургском сборнике» в 1846 г. Если издатели набоковских лекций обратили внимание на содержащуюся в них дезинформацию, почему они оставили ее без комментария, в котором, пусть в предельно мягкой и деликатной форме, исправлялись бы эта и подобные ей ошибки ?

Набоков пишет, что долго не мог понять, что же собственно его так раздражает и коробит в «Преступлении и наказании». Наконец им была обнаружена «фраза, не имеющая себе равных по глупости во всей мировой литературе» (с. 189). Откроем 4-ю (а не 10-ю, как указано критиком) главу четвертой части романа и прочитаем превосходную фразу, которую цитирует и поносит Набоков: «Огарок уже давно погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги». Развенчателю не внятен изумительный ритм этой прозы (заметим, ни одного «спондея», то есть двух ударений подряд). А как тонко писатель срифмовал Раскольникова и Соню - «убийцу и блудницу»! Чем же всё-таки, по мнению критика, плоха приведенная им фраза, «отчего она так груба и безвкусна» (с. 189)? Оттого якобы, что нельзя на одну доску ставить злодея-убийцу и добрую, хорошую девушку, вынужденную продавать свое тело, чтобы прокормить семью. Но ведь это не Достоевский, а Раскольников настаивает, что и он и Соня преступили роковую черту, погубили себя и потому у них много общего. Сам же Достоевский говорит о них как о «странно сошедшихся». Слово странно как будто не замечено критиком, усмотревшим здесь мелодраматизм, фальшь и даже нехристианскую (?) мораль.

Набоков время от времени вспоминает о своей установке не осуждать писателей за нереальность созданного ими мира. Достоевский плох не тем, что его мир нереален, а тем, что он создан поспешно, без чувства меры, так, что в него невозможно и не хочется верить. Но на деле порою получается так, что осуждается именно нереальность: Набоков повторяет за Кропоткиным, что такие, как Раскольников, не убивают, что Порфирий Петрович и Свидригайлов «принадлежат к области романтического изображения» (с. 193); Соня - тоже фигура выдуманная (благородная добродетельная проститутка). В этом чувствуется предвзятость. Нужно слепо отвергать Достоевского, чтобы не увлечься чарующим образом Свидригайлова и даже не упомянуть о Ставрогине в лекции о «Бесах». Предвзятость есть и в оценках стиля. Нелюбимому писателю не прощается то, что прощается любимому: «достоевское» многословие раздражает, толстовское - нет; повторы у Достоевского производят впечатление тошнотворной назойливости, а у Толстого станут «поиском истины наощупь » (с. 309). «Герои никогда ничего не произносят, предварительно не побледнев, не зардевшись» (с. 209), - злобновато-иронично сказано об «Идиоте». «Герои романа удивительно часто краснеют, пунцовеют, багровеют, покрываются румянцем и т. д. (и, наоборот, бледнеют), что вообще было свойственно литературе этого времени» (с. 285), - мягко-добродушно сказано об «Анне Карениной».

Часто ход набоковской мысли, развенчивающей Достоевского, сводится к следующему силлогизму: гениальность несовместима с поспешностью, мелодраматизмом, фальшью, банальностью и т. п.; у Достоевского всё это есть; следовательно, Достоевский не гений. Мы бы предпочли другой, обратный этому, силлогизм: Достоевский гений; он грешит поспешностью, мелодраматизмом и т. п.; следовательно, всё это совместимо с гениальностью. Оба силлогизма основаны на догматико-аксиоматической посылке. Проще и человечнее признать, что и у гениев случаются недостатки и промахи, которые не должны заслонять их достоинств. Впрочем, кое-какие достоинства за Достоевским признает и Набоков: он «великий правдоискатель, гениальный исследователь больной человеческой души» (с. 211), у него мастерски построенные сюжеты, «вспышки непревзойденного юмора» (с. 176)