Сухотина-толстая (урожд. толстая) графиня татьяна львовна

Татьяна Львовна Сухотина-Толстая

От составителя

Татьяна Львовна Сухотина-Толстая вела Дневник с четырнадцати лет: первая запись сделана ею 28 октября 1878 года в Ясной Поляне, последняя -13 декабря 1932 года в Риме. И за эти пятьдесят четыре года через все записи проходит любовь старшей дочери к отцу и ответное его чувство. «За всю мою жизнь то особенно сильное чувство любви и благоговения, которое я испытывала к отцу, - писала Татьяна Львовна, - никогда не ослабевало. И по тому, что я сама помню, и по тому, что мне рассказывали, и он особенно нежно всегда ко мне относился». Дневник ее, писанный о себе и для себя, проигрывая иногда в полноте и обстоятельности, много выигрывает в искренности и непосредственности. «Если кто-нибудь, когда-нибудь прочтет мой дневник, - заносит она на страницы своей тетради 29 мая 1882 года, - то не осуждайте меня, что я пишу такой вздор и так несвязно. Я пишу все то, что мне только в голову приходит, и искренне надеюсь, что никто, никогда его не прочтет».

Как хорошо, что это не сбылось! Дневник ее много дает читателю для постижения эпохи, среды, быта семьи Толстых и, конечно, главное, сведения, о самом гениальном писателе. Не говоря уж о том, что письма, им написанные, ряд событий, приезды его, отъезды - точно и правильно датируются на основании ее свидетельств.

За первые годы Дневник ее написан по-детски, кратко. О Толстом всего восемнадцать упоминаний, но и они характерны: Лев Николаевич еще страстный охотник, сторонится «светских» знакомых Софьи Андреевны в Туле, «не любит лекарств и никогда, ничем не лечится».

Внутренняя, душевная жизнь отца пока еще незаметна для пятнадцатилетней дочери его.

Дневник молодости более обширен; внимание се главным образом сосредоточено на личной жизни: светских развлечениях, веселье, небольших романах. Но в ней уже постепенно, неуклонно, вполне осознанно начинается внутреннее сближение с отцом, тот процесс, который так искренне отражен на страницах Дневника.

Еще в 1909–1915 годах первый биограф Л. Н. Толстого - П. И. Бирюков, как он пишет в своем предисловии к третьему тому биографии писателя, включил (с разрешения Татьяны Львовны) большие выдержки из ее Дневника (описание, работы с отцом «на голоде», поездку в Петербург к Победоносцеву) в свою книгу, которая вышла в 1921 году на русском языке в Берлине в издательстве И. П. Ладыжникова, а через год была переиздана в Москве. Немного позднее описание ее встречи с Победоносцевым перепечатано в кн.: «Толстой. Памятники творчества и жизни. 3». М., 1923, с. 62–72.

Вскоре после смерти Татьяны Львовны (она скончалась в Риме 21 сентября 1950 года) Дневник был издан отдельной книгой (не целиком):

1) на английском языке в Лондоне, 1950, изд-во Harwill Press.

2) тоже на английском языке, в Нью-Йорке, 1951: «The Tolstoy home. Diaries of Т. Sukhotin-Tolstoy». Columbia University Press.

3) на французском языке с предисловием Андрэ Моруа в 1953 г. Tatiana Tolstoi: Journal. Изд-во Plon. Paris.

В предисловии (стр. X) А. Моруа писал: «Т. Л. Сухотина-Толстая, из скромности, никогда не собиралась печатать свой дневник, начатый ею в 14 лег. Один из ее друзей, писатель и философ, прочитал случайно ее дневник и стал настаивать на его издании. Она согласилась, потому что главным делом своей жизни считала сохранение и распространение идей отца. А Дневник мог этому способствовать. Но она робела и смущалась при мысли, что все будут читать то, что она писала для себя одной».

На русском языке Дневник Т. Л. Сухотиной-Толстой отдельным изданием не выходил ни разу. Выдержки из него Н. Н. Гусев включил в IV том своей биографии Толстого и пользовался им в работе над «Летописью жизни и творчества Л. Н. Толстого».

Отрывки из дневника Татьяны Львовны, начиная с 1970-х годов, стали появляться в газетах и в журнале «Новый мир». Наиболее полная сводка всех предыдущих публикаций - в книге: Сухотина-Толстая Т. Л. «Воспоминания», М., «Художественная литература», 1976, с. 167–240.

В настоящем издании Дневник Т. Л. Сухотиной-Толстой печатается по хранящимся в Государственном музее Л. Н. Толстого в Москве подлинным тетрадям. Их всего двадцать семь: три хранились в Архиве Музея с 1925 года, когда она уехала за границу, остальные двадцать четыре переданы в дар Татьяной Михайловной Альбертини, рожд. Сухотиной, - дочерью Татьяны Львовны, живущей с семьей в Риме.

Дневники Т. Л. Толстой за 1878–1910 годы печатаются с небольшими сокращениями, которые были намечены ею самой. Вторая часть Дневника (1911–1932), когда Л. Н. Толстого уже не было в живых, вошла в настоящую книгу частично, поскольку там есть интересные данные о жизни и творчестве великого писателя.

Считаю приятным долгом принести глубокую благодарность старшему научному сотруднику Государственного музея Л. Н. Толстого, кандидату наук, Эвелине Ефимовне Зайденшнур, которая пятьдесят четыре года плодотворно работает над изучением наследия Л. Н. Толстого. Ее дружеские советы и указания немало помогли мне в работе над Дневником Татьяны Львовны. Ряд сведений о крестьянах я получила летом 1965 года в деревне Ясная Поляна от В. С. Ляпуновой, которая полжизни прожила в семье Толстых и умерла в преклонном возрасте в Ясной Поляне.

Сотрудники Отдела Фондов ГМТ - О.Е.Ершова, Т. К. Поповкина и И. В. Ильенкова - отобрали для Дневника интересные фотографии и помогли мне в датировке их; приношу им мою глубокую благодарность.

В издании сохранена стилистика и орфография автора дневника.

Т. Волкова

Я прожила невероятно, незаслужено счастливую и интересную жизнь. И удачливую.

Нынче я не ходила гулять, потому что у меня шишка в горле. Мама говорит, что ее надо вырезать, когда мы поедем в Москву после Рождества.

У нас есть два осла. Мы на них ездим каждый день. Вперед они всегда идут шагом, а назад, если погнать, то они скачут галопом. Одного зовут Бисмарк, а другого Мак-Магон 1.

Нынче шел град, а снега нет и не было. Папа говорит, что он не помнит года, когда бы в этот день не было снега.

У меня гувернантка m-lle Gachet, а у Маши - Annie англичанка, у мальчиков m-r Nief, а у Андрюши няня. Еще у нас русский учитель Василий Иванович. Он живет во флигеле с женой Елизаветой Александровной, сыном Колюшкой (ему год и 2 месяца); у него же живет падчерица восьми лет Лиза. Она ходит к мама каждый день учиться по-французски. Жена m-r Nief тоже намеревается приехать сюда; m-r Nief уже нанял избушку для нее и для своего мальчика.

Еще к нам приезжают вот какие учителя: учитель рисования Василий Тимофеевич - он маленький, горбатый. Потом учитель греческого - Ульянинский, священник, учитель музыки Александр Григорьевич, немка - Амалия Федоровна.

Нынче мы ездили к баронам2. В семь часов были там у них. Было очень весело. Когда мы приехали, были у них только барон Боде и какие-то маленькие девочки. Мы сначала играли в жмурки, но потом пришли Кислинские.

Коля стал играть. Он отлично играет, но фортепиано у Дельвиг плохое, и маленькие ужасно шумели, так что ничего почти не было слышно. Он играл из оперы «Lucia di Lammermoor» и много сонат Бетховена. Потом мы танцевали вальс. Я танцевала с Колей. Пока мы танцевали, он спросил у меня, танцую ли я [кадриль]. Я сказала, что да, но потом я вспомнила, что это значит, и ответила, что нет. Тогда он меня пригласил на кадриль. Первую кадриль я с ним танцевала, а вторую с Антоном, а вальс со всеми, даже со всеми барышнями.

Варя Кисливская послала за костюмами, чтоб представлять живые картины, но было мало времени; мы так и оставили. Бедный Артурочка болен, мы его не видали. Мне ужасно не хотелось уезжать, но делать было нечего: Андрюша уж и так четыре часа не сосал грудь. Потом мы со всеми простились и уехали. Было очень темно и грязно. Мы купили фонарь, чтобы освещать дорогу, но он не понадобился. Папа вышел к нам навстречу.

Нынче довольно скучный день. Я уроки очень дурно приготовила, а священнику так плохо, что ужас!

Учитель музыки привез скрипку, и он играл, а Сережа аккомпанировал; но он путается, потому что не считает, и не очень хорошо вышло. Кажется, играли они сонату Гайдна. Вечером папа играл с Александром Григорьевичем.

Утром было пошел снег, да перестал, и опять ужасная грязь. Я оттого дурно училась, потому что все читала комедии графа Соллогуба и выбирала, что бы нам играть. Мама выбрала одну: «Мастерская русского живописца», очень смешная и миленькая. Мы с Дельвигами про это поговорим, когда они приедут, и тогда мы выберем еще какой-нибудь водевиль. Они обещали нам привезти еще целую кипу разных водевилей. Если будет мало нас и Дельвигов, то мама хотела пригласить Николая Львовича Боде играть с нами, если папа позволит. Мама даже говорила, что хорошо бы пригласить Колю Кислинского; я бы была очень рада, но потом об этом не было больше речи. Жалко!

В книгу включены воспоминания и избранные страницы из дневника старшей дочери Л. Н. Толстого - Татьяны Львовны Сухотиной-Толстой. Т. Л. Толстая была одаренной художницей, талантливым и ярким человеком, очень близким Толстому по духу, по искреннему сочувствию его взглядам. Ее воспоминания, часть которых публикуется впервые, живо и интересно рассказывают о ее детских и отроческих годах, о друзьях и гостях Толстого, о трагических событиях последних лет жизни писателя. Вступительная статья А. И. Шифмана.

Татьяна Львовна Сухотина-Толстая
Воспоминания

Детство Тани Толстой в Ясной Поляне

С большой любовью вспоминаю я свое детство.

И с чувством горячей благодарности думаю о тех, кто окружал меня в эту счастливую пору моей жизни.

Я выросла среди людей, любящих друг друга и меня.

Мне казалось, что такое отношение естественно и свойственно человеческой природе.

Я так думаю и теперь.

И хотя я за свою длинную жизнь иногда видела злобу и ненависть между людьми, - я знаю, что такое отношение так же неестественно, как болезнь. И, так же, как болезнь, происходит от нарушения самых первоначальных законов человеческой жизни.

Так же естественны были и внешние условия нашей жизни.

После женитьбы1 отец прожил с своей семьей безвыездно в Ясной Поляне восемнадцать лет, только изредка выезжая в город по делам.

Жизнь в деревне дала мне любовь к уединению, к спокойствию и дала привычку наблюдать и любить природу.

Трем людям я особенно благодарна за свое детство:

Отцу, руководившему нашей жизнью и поставившему нас в те условия, в которых мы выросли.

Матери, в этих условиях украсившей нам жизнь всеми теми способами, которые были ей доступны, и - Ханне, нашей английской воспитательнице, прожившей в нашей семье шесть лет и давшей нам столько любви, заботы и твердых нравственных основ.

Среди этих трех людей, занимавших главное место в моей памяти, прошло мое детство.

Ханна уехала из нашего дома, когда мне пошел девятый год. И с ее отъездом кончилось мое детство и кончилось то безоблачное счастье, которым я жила до тех пор.

Началось мое отрочество. О нем я расскажу в другой книге.

С большой любовью вспоминаю я свое детство. И с чувством горячей благодарности думаю о тех, кто окружал меня в эту счастливую пору моей жизни. Я выросла среди людей, любящих друг друга и меня. Мне казалось, что такое отношение естественно и свойственно человеческой природе. Я так думаю и теперь. И хотя я за свою длинную жизнь иногда видела злобу и ненависть между людьми, - я знаю, что такое отношение так же неестественно, как болезнь. И, так же, как болезнь, происходит от нарушения самых первоначальных законов человеческой жизни. Так же естественны были и внешние условия нашей жизни. После женитьбы1 отец прожил с своей семьей безвыездно в Ясной Поляне восемнадцать лет, только изредка выезжая в город по делам. Жизнь в деревне дала мне любовь к уединению, к спокойствию и дала привычку наблюдать и любить природу. Трем людям я особенно благодарна за свое детство: Отцу, руководившему нашей жизнью и поставившему нас в те условия, в которых мы выросли. Матери, в этих условиях украсившей нам жизнь всеми теми способами, которые были ей доступны, и - Ханне, нашей английской воспитательнице, прожившей в нашей семье шесть лет и давшей нам столько любви, заботы и твердых нравственных основ. Среди этих трех людей, занимавших главное место в моей памяти, прошло мое детство. Ханна уехала из нашего дома, когда мне пошел девятый год. И с ее отъездом кончилось мое детство и кончилось то безоблачное счастье, которым я жила до тех пор. Началось мое отрочество. О нем я расскажу в другой книге.

I

Родилась я в Ясной Поляне 4 октября 1864 года. За несколько дней до моего рождения с моим отцом на охоте произошел несчастный случай.

В молодости отец очень любил охоту, и особенно осеннюю охоту с борзыми собаками на зайцев и лисиц. 26 сентября 1864 года он взял свою свору борзых собак, сел на свою резвую, молодую лошадь Машку и поехал на охоту. Недалеко от дома в поле выскочил русак.

Отец спустил борзых. "Ату его!" - закричал он и поскакал за русаком. Машка, непривычная еще к охоте и очень горячая, пустилась вскачь во весь дух за зайцем и собаками.

На пути попалась глубокая рытвина. Машка не сумела ее перепрыгнуть, споткнулась и упала на оба колена. Не справившись, она всей своей тяжестью упала на бок.

Отец упал вместе с лошадью. Рука его попала под лошадь, которая придавила ее всей своей тяжестью. Не успел отец опомниться, как Машка вскочила и, оставив своего седока в рытвине, ускакала домой. С невыносимой болью в руке, почти в бессознательном состоянии, выкарабкался отец на гладкое место.

Что делать? Идти он был не в силах. До шоссе, где он мог бы найти помощь, было около версты.

Наконец он собрался с силами и поплелся.

Он рассказывал потом, что в это время он был почти без памяти: ему казалось, что все было очень, очень давно. Казалось, что когда-то, очень давно, он ехал верхом, когда-то травил зайца и когда-то упал с лошади. Все это было давно, давно…

С трудом прошел он версту, пока не дошел до шоссе. Там силы его покинули, он почувствовал себя плохо и лег на землю у дороги.

Так он лежал, поджидая, пока кто-нибудь пройдет или проедет.

Проехали на телегах мужики. Отец собрал последние силы и стал кричать им:

Стойте! Помогите!

Мужики или не слыхали, или не захотели остановиться и проехали мимо. Отец продолжал лежать у дороги. Наконец прошел какой-то пешеход, который его узнал.

Батюшки родимые, да это наш яснополянский граф! - сказал он. - Что же это такое с ним случилось?

Он остановил первую проезжавшую телегу, уложил в нее отца с помощью ехавшего в телеге мужика и направил его в Ясную Поляну.

Отец страдал ужасно.

Дядя, - сказал он мужику, - ты свези меня не в барский дом, а свези в избу на деревне.

Он думал, что если без всякого предупреждения приедет домой искалеченный, он слишком сильно напугает мою мать.

В яснополянском доме в то время был уже подан обед, и моя молоденькая двадцатилетняя мать вместе с своим деверем графом Сергеем Николаевичем Толстым и своей матерью Любовью Александровной Берс поджидала к обеду своего мужа и его сестру графиню Марию Николаевну Толстую.

Там она нашла своего мужа, сидящего на скамейке в ужасных страданиях. Мужик, хозяин избы, держал его, голую до плеча, руку, а деревенская "бабка" ее растирала. Тут находились уже Агафья Михайловна, старая бывшая крепостная девушка Толстых, и тетенька моего отца Татьяна Александровна Ергольская. Дети в избе кричали, было темно, тесно и душно.

Немедленно за доктором в Тулу! - распорядилась моя мать. Отца перевезли в дом.

Приехавший из Тулы доктор стал пытаться вправить руку. Восемь раз он тщетно принимался крутить и вертеть руку отца. Измучивши его до последней степени и ничего не сделав, доктор уехал. Отец провел ужасную ночь. Мать ни на минуту не отошла от него. На другое утро послали в Тулу за другим доктором, молодым хирургом. Отца захлороформировали и наконец вправили руку2. Лихорадка все же продолжалась, и боль не утихала.

Отец еще не поправился после своего падения, как я появилась на свет.

У моих родителей был уже один сын, полутора лет, Сережа, и они очень рады были дочери. Крестил меня друг моего отца Дмитрий Алексеевич Дьяков, а крестной матерью моей была моя бабушка Любовь Александровна Берс.

А. И. Шифман.

Воспоминания дочери

Сост., вступ. статья и примеч. А. И. Шифмана. Москва, Художественная литература, 1980. OCR Ловецкая Т. Ю.

Автор публикуемых воспоминаний -- старшая дочь Л. Н. Толстого Татьяна Львовна Толстая, в замужестве Сухотина. Она родилась в Ясной Поляне в 1864 году и на протяжении почти полувека, до самой смерти отца, была одним из самых близких ему людей -- близких не только по родственной связи, но и по духу, по глубокому пониманию его творчества, по искреннему сочувствию его взглядам. "За всю мою жизнь, -- пишет она, -- то особенно сильное чувство любви и благоговения, которое я испытывала к отцу, никогда не ослабевало. И по тому, что я сама помню, и по тому, что мне рассказывали, -- и он особенно нежно всегда ко мне относился". Эта близость еще более возросла в последние годы жизни писателя, когда он, переживая тяжелую духовную и семейную драму, особенно нуждался в любви и понимании. "Умная, любезная и обходительная, веселая и остроумная и ко всем доброжелательная, Татьяна Львовна всегда и везде пользовалась всеобщей любовью, -- вспоминал о ней живший в доме Толстого его молодой друг и секретарь В. Ф. Булгаков. -- Она одна, с ее тактом, умела одинаково удачно находить душевный подход и к отцу, и к матери, даже в пору их расхождения" {Вал. Ф. Булгаков. Лев Толстой, его Друзья и близкие Воспоминания и рассказы. Тула, 1970, с. 151.}. Душевно щедрой, одаренной талантом чуткости и доброты она осталась до конца своей жизни. Татьяна Львовна прожила в доме родителей тридцать пять лет, и уже одно это придает ее воспоминаниям большой интерес. А ведь она была не сторонней свидетельницей жизни отца, а ее повседневной заинтересованной участницей. Ценность воспоминаний увеличивает еще и редкая память мемуаристки и ее унаследованный от отца литературный дар. Свои первые дневниковые записи Татьяна Львовна сделала в четырнадцатилетнем возрасте и продолжала их на протяжении почти сорока лет. В ранние годы их иногда читал Лев Николаевич, который поощрял детей к ведению дневников. Прямое влияние отца сказалось в том, что записи Татьяны Львовны носят предельно откровенный, исповедальный характер. Позднее, после его смерти, она написала ряд очерков, которые по своей искренности, достоверности и психологической тонкости занимают одно из первых мест среди мемуаров о Толстом. Большой интерес представляет и обширная переписка Татьяны Львовны с родными и современниками. Л. Н. Толстой считал мемуары ценнейшим литературным жанром и в конце жизни сам обратился к нему ("Воспоминания", 1903). Напомнив пушкинское "Воспоминание" ("Воспоминание безмолвно предо мной свой длинный развивает свиток"), он провозгласил высшим законом мемуаров -- честность и правдивость, решительный отказ от "смешения правды с выдумкой". "Я думаю, -- писал он, -- что самое важное и полезное людям, что может написать человек, это то, чтобы рассказать правдиво пережитое, передуманное, перечувствованное им". Этому требованию полностью отвечают мемуары Т. Л. Толстой. Никто из членов семьи писателя, кроме, пожалуй, С. Л. Толстого ("Очерки былого"), не достиг в своих воспоминаниях той степени правдивости, глубины, исторической объективности, какие мы видим в ее мемуарах. Чуждая личных пристрастий, озабоченная единственно стремлением восстановить истину, старшая Дочь Толстого повествует о прошлом, о пережитом и передуманном, с чувством большой ответственности перед отцом, перед эпохой, перед историей. И это придает ее мемуарам особенный интерес и значение. Мемуары Татьяны Львовны посвящены преимущественно Л. Н. Толстому, и в этом их основная ценность. Они воспроизводят атмосферу яснополянского дома в 1860--1870-х годах и рассказывают о том периоде, когда необходимость отдать подросших детей в гимназию заставила семью писателя в 1880-х годах переехать в Москву. О двадцати годах жизни Толстого в Москве мы многое знаем по его письмам, дневникам и записным книжкам, -- мемуары Татьяны Львовны дополняют их новыми ценными сведениями. Таковы, например, ее рассказы о переезде семьи в Москву, о быте хамовнического дома, о друзьях и гостях писателя, о его творческой и общественной деятельности, наконец, об исподволь нараставшем отчуждении между родителями, об отказе Толстого от собственности; о трагедии последних лет... Наблюдения эти, сделанные человеком чутким, любящим, искренним, чрезвычайно ценны для характеристики этого столь важного времени в жизни писателя. Особенный интерес в мемуарах Татьяны Львовны представляют для нас страницы, на которых рассказано об отце, о его образе жизни, о Толстом в повседневном быту, за работой, в общении с родными, друзьями, с народом. В отличие от многих мемуаристов, Татьяна Львовна изображает отца не отрешенным от жизни схимником, а человеком земным, деятельным, веселым, любящим жизнь. Толстой, в рассказах дочери, не только глубокий мыслитель и гениальный писатель, но при случае умеет придумать шуточную игру, сочинить веселую песенку, протанцевать мазурку. Ничто человеческое ему не чуждо. В обыденной жизни Толстой доступен, душевен, обходителен, создает вокруг себя обстановку теплоты и дружелюбия. Рисуя отца в кругу семьи, в отношениях с женой, детьми и близкими, Татьяна Львовна, однако, не забывает о всей сложности этой необычайно даровитой, но и противоречивой натуры. "Вот каким он был, -- пишет она, -- постоянно в борьбе со своими страстями, погруженный в самоанализ, судящий себя с беспощадной строгостью, требовательный и к себе и к другим. В то же время неисправимый оптимист, никогда не жалующийся, находящий выход из всякого трудного положения, ищущий решения для каждой проблемы, утешения для всякого несчастья или неприятности". Татьяна Львовна рано узнала о литературных занятиях отца и с благоговением относилась к его творчеству. В свою очередь, и он, отвечая на искренний интерес дочери, постепенно приближал ее к своему делу, делясь с ней планами, рассказывая о новых замыслах, поручая ей переписывать рукописи и отвечать на письма. Так Татьяна Львовна с юных лет оказалась сопричастной к писательской деятельности отца и помогала ему до самой его кончины. На страницах публикуемых очерков мы находим множество интересных рассказов о творческой работе Толстого. На глазах Татьяны Львовны рождались и осуществлялись замыслы "Власти тьмы", "Крейцеровой сонаты", "Писем о голоде", "Воскресения", "Отца Сергия", "Хаджи-Мурата" и других произведений. Некоторые из рукописей этих произведений она переписывала по многу раз, и это давало ей возможность убедиться, сколь отец требователен к себе, сколь он строг и взыскателен к каждому слову. По мере своего взросления Татьяна Львовна становится своеобразным поверенным отца в его творческих делах. По ее записям можно узнать, как шла работа над тем или иным произведением, какие трудности вставали перед Толстым. Из других записей мы узнаем, как глубоко, он любил природу, музыку, живопись, как легко он чувствовал себя среди простого деревенского народа, с каким наслаждением он работал в поле, шагая за сохой или кося сено для бедной яснополянской вдовы. Все эти записи, запечатлевшие Толстого в обыденной жизни, озарены светом любви дочери к отцу, исполнены благоговения перед ним. Большой интерес представляет и личность самой мемуаристки, даровитая индивидуальность которой ярко отражена в ее воспоминаниях. В одном из писем 1872 года, характеризуя своих детей, Толстой отметил в восьмилетней Тане незаурядные способности, черты душевной доброты и самоотвержения. У нее, писал он, "механизм головы хороший. Она будет женщина прекрасная" {Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч. в 90-та томах, т. 61. М., Гослитиздат, 1953, с. 334. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием лишь тома и страницы.}. Это предсказание впоследствии полностью сбылось. Татьяна Львовна унаследовала от отца редкую нравственную чистоту, душевную взыскательность в соединении с большим художественным талантом. Как и все дети Толстого, Татьяна Львовна росла под неустанным духовным влиянием отца, и это -- одна из важнейших тем ее воспоминаний. Как она сама писала в старости, ее записи интересны тем, как под влиянием отца из обыкновенной девушки "вышло существо мыслящее и стремящееся к добру" {ГМТ.}. Действительно, по дневнику и воспоминаниям Т. Л. Толстой можно проследить становление и развитие ее незаурядной личности, ту нравственную атмосферу, которая царила в доме Толстых. Влияние Толстого на детей проявлялось отнюдь не в скучных нотациях или в строгих наказаниях. Толстому достаточно было пристально взглянуть на дочь, как она уже сердцем знала, поступила она хорошо или дурно. Отцу нельзя было сказать неправды, от его зорких глаз нельзя было ничего утаить -- это чувствовали все дети Толстого, и уже одно это воспитывало в юной Тане черты правдивости, доброты, душевной открытости. Взаимоотношения Татьяны Львовны с отцом в годы ее отрочества и юности составляют увлекательный "роман", описанный в ее дневнике с большой искренностью и теплотой. Душевно тяготея к отцу, чувствуя, как ей нужна его доброта и ласка, юная Татьяна иногда отчуждалась от него, сама глубоко страдая и заставляя его страдать. Причиной этому бывали неожиданные вспышки детского самолюбия, упрямства, а то и просто свойственная переходному возрасту замкнутость. Толстой чутко улавливал колебания настроений у своих детей и делал все возможное, чтобы восстановить душевный контакт с ними. И тогда в сердце дочери возникало ощущение вины перед ним, чувство стыда и раскаяния, что тоже доставляло ей немалые огорчения. "Папа -- единственное утешение и поддержка в моей жизни, и я часто мучаюсь тем, что мало доставляю ему радости", -- записывает она. С возрастом ее отношения с отцом усложняются. Дочь радует, что отец высокого мнения о ней и возлагает на нее большие надежды. Но иногда ей кажется, что он обманулся в ней, и это становится предметом ее горестных переживаний. "Я всю жизнь чувствовала, что он во мне обманывается, считает меня лучше, чем я есть, и боялась и желала, чтобы у него открылись глаза. И вот теперь я жалею и радуюсь тому, что это произошло. Но сейчас плачу, пиша это". Так, в душевных борениях -- с кратковременными периодами отчуждений и радостными периодами сердечной близости -- проходил этот "роман" дочери с отцом, столь талантливо воспроизведенный в ее воспоминаниях. По дневнику дочери писателя можно проследить, как рано проснулись в ней высокие моральные требования к себе, ощущение несправедливости существующего уклада жизни. "Как это гадко и противно, что за мной... должна ходить тридцатипятилетняя женщина и исполнять все мои капризы за то, что ей платят деньги, на которые тоже я никакого права не имею", -- записывает Таня, чуткая к словам и мыслям отца. "Недавно папа вечером говорил... о том, как он находит хорошим жить, как богатство мешает быть хорошим". "Все, что во мне хорошего, -- это все он". "Он мне всегда напоминает, что хорошо и что дурно". Толстой поощрял свою дочь в ее стремлении к моральному совершенствованию, в желании держать себя "в струне". А когда случалось, что, несмотря на все старания, в ее жизни, под влиянием окружающей среды, кратковременно брали верх эгоистические начала, Толстой своим отеческим словом возвращал ее на правильный путь. Так, в частности, было, когда, переехав с семьей в Москву, восемнадцатилетняя Таня, подобно молодежи ее аристократического круга, пережила период увлечения светскими удовольствиями. Однако вскоре в душе умной, пытливой девушки взяли верх серьезные духовные интересы, и это стало для Толстого большой радостью. "Ай да Таня! Спасибо, милая, за письмо, -- писал он ей 18 октября 1885 года. -- ...Ты в первый раз высказалась ясно, что твой взгляд на вещи переменился. Это моя единственная мечта и возможная радость, на которую я не смею надеяться" (63, 292). По мере приближения к нравственным требованиям отца Татьяна Львовна все чаще убеждалась и в правоте его социальных воззрений. Об этом свидетельствуют воспроизведенные в дневнике ее первые, еще наивные разговоры с ним о том, почему в деревне царит нищета: "почему так много голых, когда так много наготовленных... товаров", "почему у помещиков хлеб преет в амбарах, дожидаясь цен, и столько голодных". Толстой терпеливо отвечал на вопросы дочери, исподволь подводя ее к пониманию сложных, наболевших проблем. Эти серьезные разговоры, доверие к уму и сердцу дочери окрыляли ее, делали еще более восприимчивой к его воззрениям, а также лечили ее душу от ранней неудовлетворенности и хандры. "Если я не унываю, если я стараюсь быть нравственной и честной, то главным образом благодаря ему. Если бы не его любовь, я впала бы в беспросветное отчаяние и, конечно, было бы в тысячу раз хуже, чем теперь". Благодаря возросшей близости с отцом Татьяна Львовна стала серьезно интересоваться общественными проблемами. В эти и последующие годы Толстой все чаще делится с ней своими мыслями о происходящем в России, о растущем народном недовольстве, о назревающих тревожных, но благотворных переменах. Юная Таня вдумчиво воспринимает слова отца. По ее дневникам и письмам этих лет можно проследить, как расширяется ее кругозор, как ее молодая, деятельная натура ищет применения своим силам, с какой искренностью и душевной отдачей она становится единомышленницей и соратницей своего отца. Писательская работа Толстого была всегда неотъемлемой отчего многообразной общественной деятельности. В мемуарах и дневниках Татьяны Львовны много рассказано об участии Толстого в работе издательства "Посредник", выпускавшего популярную литературу для народа. Толстой привлекал к этой работе крупнейших писателей и художников и всячески поощрял участие дочери в нелегком, но шпионом деле. Интересным начинанием "Посредника" было издание -- в квалифицированных переводах и переработках -- лучших произведений мировой литературы. Сам Толстой "пересказал" для массового читателя мысли Сократа, Платона, Амиеля, произведения Руссо, Гюго, Анатоля Франса, Мопассана -- и нуждался в способных помощниках. "Почему ты не возьмешься за какую-нибудь работу для печати народных изданий? -- писал он Татьяне Львовне в 1885 году.-- Я читаю теперь понемножечку "Bleak House" {"Холодный дом" (англ.), роман Ч. Диккенса.} -- очень хорошо, и я думал об "Oliver Twist" {"Оливер Твист" (англ.), роман Ч. Диккенса.} (63, 293). Двадцатилетняя Татьяна Львовна не решилась сразу взяться за сложную литературную работу, но она охотно начала более доступное ей, молодой художнице, дело -- создание иллюстраций к выпускаемым книжкам, издание для народа дешевых репродукций картин русских художников. Она выпустила в "Посреднике" иллюстрированное издание рассказа Толстого "Чем люди живы", альбом репродукций картин Н. Н. Ге и другие аналогичные издания, к подготовке которых привлекла своих учителей и друзей по Школе живописи, ваяния и зодчества. "Как это хорошо, -- писал ей И. Е. Репин, -- что вы взяли вести художественную часть "Посредника"... Я верю в ваш личный вкус и радуюсь, что вы взялись за это дело" {"И. Е. Репин и Л. Н. Толстой. I. Переписка с Л. Н. Толстым В его семьей", М--Л., 1949, с. 83.}. Позднее Татьяна Львовна участвовала в деятельности "Посредника" и как автор и как редактор. Ее перу принадлежит интересная книга об итальянском педагоге Марии Монтессори. До этого ею были составлены альбом картин французских художников, сборники "Восточная мудрость", "250 мыслей философов, поэтов и ученых". Под ее редакцией вышли в свет новые переводы романов Мопассана "Жизнь" и "Монт-Ориоль". Повседневная помощь отцу, совместная с ним работа для "Посредника" были первым проявлением общественной зрелости молодой Татьяны Львовны. Но с особенной силой ее недюжинные способности проявились в 1891--1892 годах во время ее двухлетнего пребывания с отцом в деревнях на голоде. Эти годы, проведенные среди крестьян, сыграли большую роль в формировании личности и духовного облика дочери Толстого. Всенародное бедствие -- голод, охвативший в начале 1890-х годов ряд губерний, участие Толстого в помощи потерпевшим -- одна из знаменательных страниц биография писателя. Много нового об этом периоде мы узнаем из дневника Татьяны Львовны. Ужаснувшись размерам бедствия, Толстой ринулся в гущу голодающих крестьян, чтобы спасти людей от смерти. Не раздумывая, пошла за ним в этот период вся его семья -- жена Софья Андреевна, сыновья Сергей и Лев, взрослые дочери, и первая среди них -- Татьяна Львовна. Записи Татьяны Львовны этого периода -- один из ярких документов эпохи. В работе на голоде раскрылись лучшие черты ее характера, еще более укрепилась ее душевная связь с отцом. Эти записи полны дельных рассуждений о том, где и как открывать столовые, как купить дешевую шерсть, чтобы занять женские руки, как печь хлебы из картофельных и свекольных отходов, как варить дешевый и сытный овсяный кисель... И наряду с этим дневник полон тонких наблюдений над жизнью народа, глубоких раздумий о путях изживания его беды. Вместе с горем и страданиями крестьян дочь Толстого уловила и зреющие в голодающих деревнях "нетерпение, озлобление и ропот на правительство". "Как бы нынешний год не повернул дела круто, -- читаем мы в ее дневнике. -- Меня пугает то, что эта бедность и голод есть способ для очень многих поработить себе людей, и кончится это тем, что или опять будут рабы хуже крепостных, или будет восстание, что, по-моему, по духу времени, вероятно". Как известно, эти наблюдения, схожие с наблюдениями Толстого, оказались весьма верными. Голод 1891--1893 годов, а затем и недород 1899 года в немалой мере содействовали вызреванию в русской деревне тех бунтарских настроений, которые вскоре, в 1905--1907 годах, обернулись первой революционной грозой. Характерно, что с этого временя дочь Толстого попадает под "недреманное око" царской охранки. Как явствует из хранящегося в Музее Л. Н. Толстого объемистого "Дела департамента полиции о графине Татьяне Львовне Толстой" за No 1594, она начиная с 19 ноября 1891 года, то есть с первых дней ее пребывания в Рязанской губернии, была взята под тайный и строгий полицейский надзор. Ее корреспонденция вскрывается, прочитывается, а наиболее "крамольные" места из писем заносятся в ее "дело". В сводной справке, составленной о ней департаментом полиции, мы читаем: "По сведениям, полученным из секретных источников, Татьяна Толстая вполне разделяет политические и религиозные заблуждения своего отца и служит ему посредницей по сношениям с единомышленниками и по распространению его недозволенных сочинена!" {"Дело департамента полиции о графине Татьяне Львовне Толстой", No 1594, л. 1.}. В "деле" Татьяны Львовны зафиксированы ее многочисленные связи с лицами, распространявшими запрещенные сочинения Толстого, с людьми, отказавшимися от военной службы, и другими "неблагонадежными элементами". Особенно много места уделено знаменитому "делу" Марии Холевинской -- тульского врача, к которой Татьяна Львовна направила в 1896 году крестьянина И. П. Новикова за запрещенными произведениями своего отца. Перехватив записку Татьяны Львовны, полиция устроила у Холевинской обыск и нашла у нее сочинения Толстого, в которых, по утверждению охранки, "автор высказывает идеи, направленные к колебанию основ существующего государственного порядка" {Там же, л. 5.}. По указанию свыше тульское жандармское управление арестовало Холевинскую, предало ее суду и намеревалось учинить также расправу над Львом Толстым, как автором, и над Татьяной Львовной, как распространительницей крамольных сочинений. Однако министерство юстиции, "руководствуясь дважды выраженными по означенному предмету высочайшими воззрениями в бозе почившего государя императора", разъяснило, что "ввиду особого занимаемого графом Толстым положения в качестве знаменитого отечественного писателя, возбуждение против него преследования может повлечь за собой крайне нежелательные последствия" {Там же.}. Так, спасовав перед Толстым, царское правительство не решилось тронуть его дочь. Однако оба они остались под строгим надзором полиции. Воспоминания Татьяны Львовны вводят нас в круг молодых художников, с которыми она училась живописи, рисуют дом Толстого как место притяжения видных деятелей искусства. Из очерка "Отрочество Тани Толстой" мы узнаем, что толчком к пробуждению художественного таланта Татьяны Львовны был приезд в Ясную Поляну в 1873 году И. Н. Крамского, его интересные беседы с Толстым, его работа над ставшими знаменитыми портретами Л. Н. Толстого. Девятилетняя дочь писателя внимательно следила за работой великого художника и как чудо воспринимала то, что на ее глазах возникало на холсте. "Вот и глаза папа -- серые, серьезные и внимательные, как настоящие его глаза. Какое чудо!" Отец, заметивший интерес дочери к живописи, сам привез ей из Тулы учителя рисования, а когда семья переехала в Москву, отвел ее в Школу живописи, ваяния и зодчества. Среди учителей, а затем и друзей Татьяны Львовны оказались такие выдающиеся мастера, как И. Е. Репин, Н. Н. Ге, В. Г. Перов, Н. А. Касаткин, И. М. Прянишников, Л. О. Пастернак и другие. Все они, общаясь с Толстым, заинтересованно следили за успехами его дочери и помогали ей овладевать мастерством. И. Е. Репин был в большой дружбе с Татьяной Львовной, поощрял ее к вдумчивому, кропотливому труду. "Не бросайте живописи, -- писал он ей в ответ на жалобу о трудностях и неудачах. -- Голова Марии Львовны и другие этюды Ваши представляют такое уже большое уменье, которому позавидуют многие из профессиональных художников" {"И. Е. Репин и Л. Н. Толстой. I. Переписка с Л. Н. Толстым и его семьей", с. 95.}. Н. Н. Ге писал Татьяне Львовне: "Я надеюсь, что и я послужу вам и многое смогу вам передать в деле, с которым я сжился, занимаясь им целую жизнь. Я рад, что вы хотите заняться искусством, способности у вас большие, и знайте, что способности без любви к делу ничего не сделают" {Письмо от 6 ноября 1892 г.-- "Л. Н. Толстой и Н. Н. Ге. Переписка". М. -- Л, 1930, с. 153.}. Одобряющие письма писали ей также И. М. Прянишников, В. А. Серов, М. П. Ярошенко, Н. А. Касаткин, И. Я. Гинцбург, Л. О. Пастернак и другие художники. Все они возлагали на нее большие надежды. Еще более заинтересованно следил за ростом своей дочери сам Л. Н. Толстой. Исподволь передавая ей свои взгляды на искусство, поощряя ее скромность, он одновременно призывал ее учиться мастерству, укреплял в ней веру в ее силы. "Пиши, пиши хорошенько, и хоть не совсем, но немножко верь тому, что тебе говорил Пастернак", -- писал он ей в 1893 году (66, 404). Молодая художница сделала в живописи заметные успехи. Этому содействовала и вся обстановка отцовского дома. "В Ясной Поляне, -- рассказывает скульптор И. Я. Гинцбург, -- всегда царила любовь к искусству, уважение к художникам и их работе... Душою художников, их постоянным покровителем была Татьяна Львовна; она сама серьезно и успешно занималась живописью как ученица и большая поклонница Репина" {И. Гинцбург. Художники в гостях у Л. Н. Толстого. -- "Голос минувшего", 1916, No 11, с. 195.}. Из воспоминаний Татьяны Львовны мы узнаем, что первыми сюжетами ее рисунков, подсказанными отцом, были любимые яснополянские места -- деревня, ее окрестности, леса, поля, река Воронка,-- она рисовала их с упоением и любовью. Одновременно она, по предложению отца, создала ряд портретов яснополянских крестьян -- своеобразную художественную галерею деревенских типов, столь близких Толстому. Татьяна Львовна с детства дружила с ними, встречалась в поле, в лесу, на деревне, и эта близость к ним отразилась в ее талантливых работах. На других листах мы находим ее зарисовки родных и близких, друзей и единомышленников Толстого, но особенную ценность представляют созданные ею портреты отца -- более тридцати работ, на которых он запечатлен в разные периоды жизни {См. об этом: Л. Щербухина. Лев Толстой в рисунках дочери. -- "Художник", 1965, No 7.}. Толстой никогда не позировал дочери и бывал недоволен, когда она вечерами за столом, с карандашом в руках, устремляла на него свой пристальный взор. Но она все же на лету, незаметно для него, умело схватывала его характерную фигуру, голову, глаза, и эти тонко уловленные черты передают нам внешний облик и внутренний мир писателя. Особенно хорош рисунок Татьяны Львовны, запечатлевший отца за работой. По свидетельству близких, он -- наиболее похожий из всех портретов Толстого последнего периода. В восторге от мастерства своей ученицы, И. Е. Репин писал ей об этом рисунке: "Подержите его у себя до будущего сезона выставок... Уверен, куда бы Вы ни послали это произведение, оно везде будет принято" {"И. Е. Репин и Л. Н. Толстой. I. Переписка с Л. Н. Толстым и его семьей", с. 98.}. Однако неуверенная в себе Татьяна Львовна никуда его не послала, как не выставляла и других своих работ. К сожалению, живопись не стала главным делом жизни молодой художницы. При незаурядном таланте у нее, по-видимому, не хватило упорства, а -- еще важнее -- веры в свои силы, чтобы вырасти в большого мастера. И все же художественное наследие Татьяны Львовны, около трехсот работ, особенно созданная ею галерея портретов отца, представляет бесспорный интерес. Заметное место в мемуарах Т. Л. Сухотиной-Толстой занимают ее воспоминания "Друзья и гости Ясной Поляны" -- о встречах с Тургеневым, Ге, Сулержицким и другими выдающимися современниками. И. С. Тургенева автор мемуаров видела в Ясной Поляне уже тогда, когда, изжив прежнюю неприязнь, оба писателя стремились восстановить былую дружбу. Тургенев в эти годы трижды бывал здесь наездами, недолго, и все же в памяти Татьяны Львовны, тогда еще совсем юной, отложились многие его характерные черты. Как известно, личные отношения между Тургеневым и Толстым были нелегкими. Едва познакомившись и подружившись, они часто оказывались на противоположных краях глубокого "оврага" (выражение Тургенева), который в течение многих лет, при всем взаимном тяготении, им не всегда удавалось перешагнуть. Причин было много -- противоположность натур, несходство характеров и, особенно, различие взглядов, которое с годами становилось все больше и закончилось в 1861 году разрывом. Дочь Толстого не застала этих острых столкновений. На ее долю выпал счастливый период их примирения, когда Тургенев приезжал в Ясную Поляну с искренним намерением засыпать "овраг" былых расхождений. Тем ценнее ее наблюдения над последней фазой этой многолетней дружбы-вражды. В записях Татьяны Львовны чутко уловлена атмосфера последних встреч Толстого и Тургенева -- искренняя теплота и сердечность, глубокое уважение друг к другу и одновременно взаимная неловкость, настороженность, стремление избежать всего, что могло бы вспугнуть или омрачить вновь затеплившуюся дружбу. Тонко подмечены в мемуарах и характерные черты поэтической натуры Тургенева -- его жизнелюбие, душевная открытость, тяготение к молодежи, его возвышенное представление о любви, о женщинах, его любовь к природе, тонкая деликатность в обращении с окружающими. Наблюдения Татьяны Львовны дополняют знакомый нам облик позднего Тургенева новыми ценными штрихами. Еще более ярок в описании Татьяны Львовны портрет Н. Н. Ге -- художника и человека, портрет, написанный с большой и искренней любовью. Н. Н. Ге в последние годы жизни находился под большим идейным влиянием Толстого. Именно Толстой поддерживал художника в его тяготении к евангельским темам, к большим философским обобщениям, а порою и сам подсказывал ему сюжеты будущих картин. Трактовка религиозных замыслов Ге также во многом исходила от Толстого, -- к некоторым его картинам он писал пояснительные тексты. Как мы узнаем из публикуемых мемуаров, Н. Н. Ге был в Ясной Поляне желанным гостем. В большой дружбе с ним находилась и Татьяна Львовна, которой импонировали его щедрый художественный талант, душевная молодость, а главное, необычайная скромность и простота в обыденной жизни. И все же она избежала опасности иконописного изображения художника. Н. Н. Ге вышел из-под ее пера удивительно живым, полнокровным, веселым, озорным и даже чуть-чуть "грешным" человеком. "Надо жить, надо любить, надо обмирать при виде красоты", -- вот символ веры старика Ге, мироощущение которого Татьяна Львовна полностью разделяет. В ее мемуарах мы видим художника то сосредоточенно-углубленным в свои замыслы, то негодующим против "сильных мира сего", а то и просто веселым, перепачканным краской мастеровым, который "сидит далеко от своего рисунка, глаза его улыбаются, торчат его седые волосы, и он кричит во всю глотку: "Voila un tableau!" ("Вот это картина!"). Воспринимая творчество Ге сквозь призму собственных воззрений на искусство, Т. Л. Толстая высказывает и критические суждения о нем. По ее мнению, религиозная символика картин Ге не всегда убедительна, а их формальная незавершенность вредит впечатлению от них. Вместе с тем автор мемуаров восхищен стихийной мощью таланта старого мастера. "Он -- один из редких художников, -- пишет она, -- в произведениях которых видно вдохновение. Форма иногда немного груба и не отделана, но это оттого, что он перестал хорошо видеть, а содержание в его вещах всегда удивительно сильно и трогательно". И далее о своем восприятии его картин: "Когда он развесил свои эскизы углем... и рассказывал нам смысл их, то что-то мне подступило к горлу, -- мне плакать хотелось от восторга..." Портрет Н. Н. Ге в воспоминаниях Татьяны Львовны -- один из самых ярких и достоверных в литературе об этом художнике. Многолетняя искренняя дружба связывала Татьяну Львовну с Л. А. Сулержицким -- странным, беспокойным, богато одаренным человеком. Ему посвящены лучшие страницы ее воспоминаний. Соученик Татьяны Львовны по Школе живописи, молодой друг Льва Николаевича Л. А. Сулержицкий оставил заметный след в различных областях русского искусства. С его именем связаны эстетические искания молодых художников начала века, а затем и многие страницы истории МХАТа. В описании Татьяны Львовны Сулержицкий прежде всего яркий, "солнечный" человек, девиз которого: "Жизнь должна быть прекрасна. Люди должны быть счастливы". Этот свой девиз Сулержицкий пронес через многие тяжкие испытания и остался верен ему до конца. Татьяне Львовне, как и Льву Николаевичу, импонировали разносторонние дарования "Сулера" -- его яркий талант художника и актера, феноменальная жизнестойкость, никогда не покидавшие его бодрость и энергия. В свою очередь, и Сулержицкий относился к семье Толстых с большой нежностью и благоговением. В воспоминаниях Татьяны Львовны упоминаются также В. В. Стасов, Н. Н. Страхов, Д. В. Григорович, А. А. Фет, Н. С. Лесков, А. П. Чехов, А. Ф. Кони и многие другие деятели русской культуры. Не обо всех из них автор рассказывает обстоятельно, некоторые упоминаются лишь мимоходом, но даже и краткие упоминания о них обогащают наши представления о Толстом и его окружении. Особое место в мемуарах Т. Л. Сухотиной-Толстой занимает очерк "О смерти моего отца и об отдаленных причинах его ухода". Он выделяется в мемуарной литературе о Толстом своей искренностью, достоверностью и строгой объективностью. Мотивы ухода Толстого из дома нашли во многих мемуарах неправильное освещение. На первый план в них, -- особенно в известной книге В. Г. Черткова "Уход Толстого", -- выдвигались религиозные причины, якобы вытекавшие из основ духовного учения Толстого. Некоторые утверждали, будто Толстой к концу жизни "смирился", "раскаялся", искал смерти и т. п. И те и другие делали упор на семейный разлад, виновниками которого одни объявляли Софью Андреевну, другие -- В. Г. Черткова. Объективной оценки трагических событий мы не находим в воспоминаниях некоторых детей Толстого, особенно в книге Л. Л. Толстого "В Ясной Поляне. Правда о моем отце и его жизни" (Прага, 1923) и в книге А. Л. Толстой "Отец" (Нью-Йорк, 1953), авторы которых в памятные дни находились во враждующих "лагерях". В отличие от них, Т. Л. Сухотина-Толстая, как и ее старший брат Сергей Львович {См.: С. Л. Толстой. Очерки былого. Тула, 1975.}, дает наиболее точную картину яснополянской трагедии, глубоко анализирует ее причины. Выше отмечалось, с какой любовью и пониманием, с каким проникновением во внутренний мир отца нарисован в мемуарах портрет Льва Николаевича. Столь же ярок и правдив в них и портрет С. А. Толстой. Софья Андреевна справедливо предстает в них как смачная мать, верная жена и заботливая хозяйка большого дома -- "стеклянного, открытого для всех приходящих". Старшая дочь пишет о матери с любовью, как о человеке доброго сердца, неутомимой энергии и незаурядных способностей. Мать тринадцати детей и бабушка двадцати пяти внуков, Софья Андреевна была всегда в тревогах, заботах и хлопотах. Когда дети были маленькими, она не только их растила, но и лечила и учила, следила за их успехами. Подрастая, дети требовали еще большего внимания. А сколько людей проходило через дом Толстого, -- их надо было принять, накормить, устроить на ночлег. На плечах Софьи Андреевны лежало и хозяйство Ясной Поляны -- имение, земля, лес, поля. И при этом она успевала помогать мужу -- переписывать его рукописи, вести дела с издателями, книгопродавцами, отвечать на многочисленные письма. В Ясную Поляну приезжали со всего мира не только выдающиеся деятели -- писатели, художники, ученые, музыканты. Сюда тянулись и тысячи праздных, малоинтересных, пустых, а то и корыстных людей-- "людская пыль", -- вносивших в дом писателя свои никчемные распри. Софья Андреевна по мере сил ограждала мужа от бесконечного потока неприятных посетителей -- псевдопоследователей, открытых и скрытых врагов, которые, не считаясь со временем, возрастом и здоровьем Толстого, рвались к нему, требовали внимания, мешали работать, а порой и отравляли ему жизнь. Современники знали Софью Андреевну и как издательницу сочинений Толстого, и как общественную деятельницу. Когда над головой мужа сгущались тучи, как, например, в 1901 году, во время отлучения его от церкви, Софья Андреевна публично выступила в его защиту, и ее гневные письма в редакции читались всей Россией. Широкий отклик получили и ее публичные обращения к общественному мнению, когда нужно было (как, например, в дни голода 1891--1893 гг.) привлечь внимание людей к важным общественным начинаниям Толстого. В этих случаях Софья Андреевна становилась рядом с мужем и отдавала начатому делу свои силы, средства и недюжинные организаторские способности. Немало ее заслуг и в том, как успешно она боролась за выход в свет запрещенных сочинений мужа, смело отстаивая их в цензуре, в сенате и даже перед самим царем, ограждая их от произвола журналистов и корыстных издателей. В некоторых мемуарах образ Софьи Андреевны нарисован односторонне. Жена писателя предстает в них сварливой Ксантиппой, злым гением своего мужа, губителем его таланта и даже виновницей его смерти. Другие рисуют ее мелким, ограниченным человеком, не способным понять и разделить духовные интересы мужа. Татьяна Львовна решительно опровергает это. Жена Толстого была одаренным человеком, близко причастным к литературе и искусству. Она писала повести, рисовала пейзажи Ясной Поляны, любила музыку, отлично фотографировала. Среди ее друзей были И. С. Тургенев, А. А. Фет и другие писатели и художники. Она искренне стремилась понять и разделить убеждения своего мужа, но не смогла сделать этого. И в этом была ее личная трагедия. Касаясь семейного конфликта, Татьяна Львовна подчеркивает разность натур своих родителей, различия в их характерах и взглядах. "Странное сочетание этих двух людей! -- пишет она. -- Редко можно встретить людей таких различных и вместе с тем крепко привязанных друг к другу". И действительно, несмотря на все различия, Толстой любил свою жену -- и не только в ранние годы сватовства и женитьбы, но и до самого конца жизни, о чем он искренне писал ей в ночь ухода из Ясной Поляны. Что же породило разлад в семье писателя? В чем же заключалась семейная драма Толстого? Почему он после сорока восьми лет семейной жизни вынужден был темной октябрьской ночью тайно покинуть свой дом? Татьяна Львовна дает на эти вопросы убедительный ответ. Драма Толстого состояла в том, что его семья не последовала за ним, когда, пережив глубокий идейный перелом, он пришел к необходимости изменить свою жизнь, отказаться от собственности. "Я не могу, -- заявлял он, -- продолжать жить в роскоши и праздности. Я не могу принимать участие в воспитании детей в условиях, которые считаю губительными для них. Я не могу больше владеть домом и имениями. Каждый жизненный шаг, который я делаю, для меня невыносимая пытка... Или я уйду, или нам надо изменить жизнь: раздать наше имущество и жить трудом наших рук, как живут крестьяне". Татьяна Львовна с объективностью исследователя прослеживает эту драму с момента ее зарождения и до трагического конца. Она с большим пониманием относится к позиции отца, уважая и одобряя его намерения. Вместе с этим она справедливо подчеркивает, что в отказе Софьи Андреевны пойти за мужем не было ни осознанной корысти, ни тем более злой воли. "Это было больше ее несчастьем, нежели виной". Воспитанная в традициях дворянской морали, не свободная от предрассудков своей среды, она просто не могла перешагнуть через самое себя и отказаться от привычного уклада жизни. Она считала, что отказ от прав собственности на сочинения мужа только обогатит алчных издателей и лишит ее детей и внуков средств к существованию. К тому же с годами прогрессировало ее нервное расстройство, особенно усилившееся к концу жизни. На предложение Толстого раздать имущество мужикам и перейти в крестьянскую избу, на его угрозу уйти из дому, она, по словам Татьяны Львовны, отвечала: "Если ты уйдешь, я убью себя, так как не могу жить без тебя. Что же касается перемены образа жизни, то я на это не способна и на это не соглашусь, и я не понимаю, зачем надо разрушать во имя каких-то химер жизнь, во всех отношениях счастливую". Толстой же, любя жену и близких, не желая причинить им боль, долго не решался уйти из дому, хотя пребывание в семье, с ее барским укладом, доставляло ему тяжкие муки. Так постепенно образовался тот заколдованный круг, из которого, казалось, не было выхода... В своих воспоминаниях Татьяна Львовна сосредоточивается на семейном аспекте драмы, в меньшей мере акцентируя духовную трагедию, которую в это время переживал Толстой. Эта трагедия, неотъемлемая от его семейной драмы, состояла прежде всего в том, что условия его личной жизни находились в очевидном противоречии с его проповедью опрощения, в чем его упрекали не только враги, но и друзья. Толстой не раз и устно и письменно разъяснял, что он уже давно -- с 1892 года -- отказался от собственности. Многократно писал он и о том, почему он не уходит из дому, -- это было бы трагедией для близких, своеобразным "насилием" над ними, что противоречит его коренному убеждению в недопустимости противления злу насилием. Однако его разъяснения никого не убеждали и вызывали только новые упреки и нападки. Еще более горестным было увиденное Толстым к концу жизни неустранимое расхождение между его религиозно-нравственным учением, в которое он свято верил, и живой жизнью, которая на каждом шагу опровергала его. Толстой десятилетиями отстаивал идею всеобщей любви и непротивления злу насилием как единственной основы социального переустройства общества. По его учению, только внутреннее, моральное самосовершенствование человека, а не его "внешняя" борьба за свои права, может привести мир к "царству божьему" -- свободе, братству и счастью. А опыт истории, особенно опыт народных масс в первой русской революции, показал, что без жестокой борьбы за освобождение нельзя свергнуть власть богатых, устранить ярмо угнетателей, нельзя получить землю, нельзя приостановить разгул виселицы, топора и плахи... Толстой был бесстрашным мыслителем, он не отбрасывал одолевавших его сомнений, -- они многократно отражены в его дневниках. Но признать неправоту своего учения он не смог, ибо истоки его противоречий заключались не только в его личной мысли, но и в самих условиях русской жизни, особенно жизни крестьянских масс, выразителем идеологии которых он выступал. Это стало под конец жизни все более ощущаемой трагедией. "Главное же, в чем я ошибся, -- записал он в дневнике 13 февраля 1909 года,-- то, что любовь делает свое дело и теперь в России с казнями, виселицами и пр." (57, 200). И незадолго перед смертью: "Чем определеннее и решительнее решаются вопросы о неизвестном, о душе, о боге, о будущей жизни, тем неопределеннее и нерешительнее отношение к вопросам нравственным, к вопросам жизни" (58, 10). Так, нарастая и обостряясь, и создалась в конечном счете та невыносимая для Толстого обстановка, когда он на закате жизни оказался одиноким и вынужден был покинуть родной дом. Его намерением было уйти в народ, в обширный крестьянский мир, где он надеялся обрести покой и осуществить свои многочисленные художественные замыслы. Незадолго перед уходом он даже просил знакомого крестьянина М. П. Новикова найти в его деревне "самую маленькую, но отдельную и теплую хату" (82, 211), где он мог бы спокойно жить и работать. Но, увы, и этой его последней мечте не суждено было сбыться. Жестокая простуда в пути, крупозное воспаление легких, неделя между жизнью и смертью, -- и, наконец, кончина на затерянной в степях станции Астапово -- таков был финал этой большой трагедии. Правдиво воспроизводя события последних лет в Ясной Поляне, Татьяна Львовна из скромности умолчала о своей роли в этих событиях. А роль эта была очень велика. В обстановке обостренной борьбы, то и дело вспыхивавшей между женой писателя и его другом В. Г. Чертковым, -- борьбы, вовлекавшей и других членов семьи, она одна, с ее умом и душевным тактом, умела повсюду вносить успокоение и примирение. Словно на пожар, она много раз мчалась из имения мужа Кочеты в Ясную Поляну, и уже одно ее появление утихомиривало страсти, заставляло людей одуматься. Иногда она забирала отца к себе и этим доставляла ему драгоценные дни покоя и отдохновения. До сих пор не опубликованы письма Татьяны Львовны к родителям, к братьям и сестре, -- из них видно, как велико было ее благотворное влияние на всех участников драмы. Неизменно поддерживая и ободряя отца, считая его желание справедливым и законным, она умела добром воздействовать на мать, успокаивая ее больную душу и раскрывая ей глаза на происходящее. "Вы страдаете, когда ему еда плоха, -- писала она матери в июне 1910 года; -- стараетесь его избавить от скучных и трудных посетителей, шьете ему блузы, -- одним словом, окружаете его материальную жизнь всевозможной заботой, а то, что ему дороже всего, как-то вами упускается из вида. Как он был бы тронут и как он воздал бы это вам сторицей, если бы вы так же заботливо относились к его внутренней жизни" (ГМТ). Без обиняков, со всей силой гнева, осуждала она братьев Андрея и Льва, игравших в яснополянской трагедии неблаговидную роль противников отца. "Это неслыханно, -- писала она Андрею, -- окружить восьмидесятидвухлетнего старика атмосферой ненависти, злобы, лжи, шпионства и даже препятствовать тому, чтобы он уехал отдохнуть от всего этого. Чего еще нужно от него? Он в имущественном отношении дал нам гораздо больше того, что сам получил. Все, что он имел, он отдал семье. И теперь ты не стесняешься обращаться к нему, ненавидимому тобою, еще с разговорами о его завещании" {Цит. по кн.: Валентин Булгаков. Л. Н. Толстой в последний год его жизни. М., ГИХЛ, 1957, с. 42--43.}. Такие же резкие, откровенные письма писала она и В. Г. Черткову, осуждая его за властность, самоуверенность, деспотичность, за грубое отношение к Софье Андреевне. Однако с отъездами Татьяны Львовны временно утихавшие страсти разгорались с новой силой. "Я убежден, -- пишет В. Ф. Булгаков, -- что если бы в 1910 году Татьяна Львовна жила постоянно в Ясной Поляне, то она нашла бы способы предотвратить тяжелую семейную драму, стоившую жизни Толстому" {Вал. Ф. Булгаков. Лев Толстой, его друзья и близкие, с. 151.}. К сожалению, дочь Толстого, обремененная своей семьей, не могла постоянно находиться в доме родителей... В трагические дни конца октября 1910 года, когда Толстой ушел из Ясной Поляны, Татьяна Львовна была одним из немногих членов семьи, кто отнесся к его решению с полным пониманием, чем доставила ему большую радость. Она находилась в Астапове при отце до его последнего вздоха, а после его кончины первой выполнила его волю: отказалась от собственности, передала свою землю крестьянам. Воспоминания Т. Л. Сухотиной-Толстой об уходе и смерти отца -- одно из самых правдивых и объективных свидетельств во всей мемуарной литературе о Толстом. Вся дальнейшая жизнь Татьяны Львовны была посвящена отцу, пропаганде его творчества. Вскоре после его смерти она потеряла мужа и осталась с восьмилетней дочерью -- Татьяной. (Лев Николаевич очень любил свою внучку и ласково называл ее "Татьяной Татьяновной".) Вскоре Татьяна Львовна вернулась из имения мужа в Ясную поляну. После Октябрьской революции она, вместе с Софьей Андреевной, целиком посвятила себя сохранению литературного наследия отца, а также его дома и усадьбы -- этих бесценных памятников русской культуры. В 1920 году Т. Л. Толстая переехала в Москву, где организовала детскую художественную школу. Одновременно она активно включилась в работу Толстовского музея, а с 1923 года стала его директором. В этот период еще более раскрылись незаурядные способности Татьяны Львовны. К этому времени относится ее близкое знакомство с А. В. Луначарским, К. С. Станиславским, В. И. Немировичем-Данченко, В. И. Качаловым, М. В. Нестеровым, И. Э. Грабарем и другими деятелями советской культуры, помогавшими ей в музейной работе. Справедливо возмущенная участившимися устными и печатными выступлениями бывших последователей ее отца, искажавших события 1910 года, Татьяна Львовна прочитала в Москве ряд публичных лекций, в которых восстановила правду о яснополянской трагедии. С намерением широко пропагандировать литературное наследие отца Т. Л. Толстая в 1925 году выехала с дочерью за границу и провела несколько лет в странах Западной Европы, где выступала с лекциями о Толстом. Ее выступления пользовались большим успехом. Оказавшись вдали от родины, она не раз с теплым чувством вспоминала свой родной "дом на Кропоткинской". "Ни одного часа в дне не проходит, чтобы я не думала о вас всех и о моем милом музее",-- писала она из Парижа 20 июня 1925 года (ГМТ). Об этом же писала и ее юная дочь Татьяна Михайловна, до этого также работавшая в музее: "У нас сейчас мрачно. На меня напала такая тоска по Москве, вроде как в первые дни... Мы с большой любовью говорим об улице Кропоткина" (ГМТ). Живя за рубежом, Татьяна Львовна общалась со многими деятелями русской и мировой культуры, видевшими в ней продолжательницу дела отца. Среди них были И. Репин, И. Бунин, Ф. Шаляпин, А. Куприн, М. Цветаева, Л. Пастернак, К. Сомов, Р. Роллан, М. Ганди, А. Моруа и многие другие. В Музее Л. Н. Толстого хранятся письма к ней, из которых видно, как велико было всеобщее уважение к дочери писателя. В 1928 году Татьяна Львовна возглавила за рубежом празднование столетия со дня рождения Л. Н. Толстого. По этому поводу, а также в связи с выходом в свет ее книги об уходе и смерти отца она получила много писем из России и от своих соотечественников за границей. Ф. И. Шаляпин писал ей: "Как ярко оживают в памяти моей Хамовники! Какое великое наслаждение испытал я петь Льву Николаевичу! Как горжусь я этой великой для меня минутой в моей жизни!" (ГМТ). М. И. Цветаева прислала ей книгу своих стихов "в знак внимания и симпатии" (ГМТ). С большой теплотой многократно писал Татьяне Львовне и И. А. Бунин: "Целую Ваши ручки с большой любовью и родственностью: ведь вы, Толстые, истинно как родные были мне всю жизнь" (ГМТ). Последующие годы Татьяна Львовна провела в Риме, где поселилась ее единственная дочь Татьяна Михайловна, вышедшая в 1930 году замуж за известного римского юриста и общественного деятеля Леонардо Альбертини. Привязанная к дочери и внукам, Т. Л. Толстая осталась в Италии, но всеми силами души тянулась в Россию, в родную Ясную Поляну. В одном из писем к брату, Сергею Львовичу, она в 1935 году с грустью писала: "Я часто думаю, как странно, что я никогда уже Ясной не увижу. А как бы вдруг я себя почувствовала дома, легко, тепло, спокойно в своей комнате над девичьей или с корзинкой в Абрамовской посадке за подберезовиками. Иногда попадался бы толстый белый гриб с седой шапочкой; земляника запоздалая на жидких стеблях в тени берез, серые крутобокие сыроежки... Видно, "где родился, там и сгодился" (ГМТ). Но и на чужбине Татьяна Львовна помнила о своем долге перед родиной, перед отцом. Она написала биографию молодого Толстого, издала сборник писем отца, антологию его малоизвестных публицистических выступлений, а также подготовила отдельные сборники его художественных произведений. Одновременно она продолжала писать воспоминания о своем детстве и отрочестве в Ясной Поляне. Нашей горячей благодарности заслуживает и собирательская деятельность Татьяны Львовны. Она кропотливо собирала материалы и документы, относящиеся к жизни Толстого. Вскоре в ее доме образовался маленький музей, который она непрерывно пополняла новыми приобретениями. Эти ценнейшие материалы она сумела сохранить и при фашистской диктатуре Муссолини, а затем, в годы второй мировой войны, некоторые из них завещала Славянскому институту в Париже. Выполняя волю матери, дочь Татьяны Львовны -- Татьяна Михайловна Альбертини передала в дар Музею Л. Н. Толстого в Москве весь зарубежный архив Татьяны Львовны -- ее дневники, переписку с родными, друзьями, а также с деятелями русской и мировой культуры. Т. Л. Сухотина-Толстая умерла в 1950 году в Риме. Ее дочь и внуки свято берегут память о Толстом, о России, являются искренними друзьями нашей страны. Мир Льва Толстого безграничен -- мир глубоких раздумий, страстных поисков правды, вдохновенного творчества. Дочь писателя, естественно, не объяла жизнь отца во всей ее широте, глубине и сложности. Не всегда ее суждения совпадают с нашими представлениями о его взглядах, бытии и творчестве. Будучи единомышленницей отца, Т. Л. Толстая разделяет и его религиозно-нравственное учение, его философские взгляды со всеми их слабостями и противоречиями. Но мы благодарны ей за то, что она проникновенно и правдиво, с горячей любовью к отцу раскрыла нам некоторые стороны многогранной личности Толстого.

4 июня 2015 – 15 марта 2016 Мемориальный музей памяти Л.Н. Толстого «Астапово»

Выставка, посвященная старшей дочери великого писателя Л.Н. Толстого Татьяне Львовне, в замужестве Сухотиной, дает возможность познакомиться с жизнью и творчеством личности талантливой и неординарной.

«Я очень счастлива тем, что я родилась именно в этой семье, что папа мой отец. Нет дня, чтобы я не чувствовала наслаждения и благодарности за то, что вокруг меня столько интересного, столько хороших людей. Столько я слышу нового и хорошего», – записала она в 1889 году в своем «Дневнике».

Огромное духовное влияние оказывал на дочь Татьяну отец. Он первым увидел её склонности к искусству рисования и пригласил учителя, чтобы развивать природный талант. Мать, Софья Андреевна Толстая, признавалась: «Рождение моей дочери Тани было как праздник… Умная, живая, талантливая, веселая и любящая, она умела вокруг себя устроить счастливую духовную атмосферу, и любили же её все – и семья, и друзья, и чужие». Вся её деятельность в сфере духовной, социальной, этической и эстетической органично совпадала с толстовскими идеями «добра, простоты и правды». Вокруг неё возникала атмосфера непринужденной сердечной доверительности. Размышляя о её необыкновенном магнетизме, современники отмечали, что Татьяна Львовна генетически сочетала в себе «прелесть матери и талантливость отца».

На выставке представлены материалы из фондов ГМТ, многие из которых демонстрируются впервые. Рукописи из архива Толстых, фотографии, альбомы и, главное, художественные работы Т.Л. Сухотиной-Толстой дают возможность лучше узнать не только её биографию и творчество, но и противоречивый характер ушедшей эпохи. Обширность интересов, жажда познания, завидное трудолюбие способствовали тому, что она оставила после себя около трёхсот художественных произведений: акварель, живопись, графика, изящные зарисовки в альбомах. Продиктованные любовью к семье, друзьям, родному краю, эти работы оригинальны, ярки, исторически достоверны. Из личных вещей Татьяны Львовны на выставке создан своеобразный уголок, отражающий её интересы и увлечения.

Т.Л. Толстая. Начало 1880-х. Ясная Поляна

В Ясной Поляне и в московском доме Толстых в Хамовниках царил дух творчества и дружелюбия. Кому выпала удача лично познакомиться с Л.Н. Толстым, воспринимали это подарком судьбы. Пребывание в Ясной Поляне позволило И.Е. Репину, Н.Н. Ге, Н.А. Ярошенко, В.Г. Перову, Л.О. Пастернаку, Н.А. Касаткину, П.П. Трубецкому, И.Я. Гинцбургу создать замечательные полотна, скульптурные портреты, известные произведения живописи и графики. Широк был диапазон встреч и дружеского общения – от И.С. Тургенева, И.Е. Репина, И.Н. Крамского, Н.Н. Ге до М. Горького, К.Д. Бальмонта и др. Со многими из них Татьяна Толстая состояла в переписке, среди них: Ф.И. Шаляпин, Н.С. Лесков, И.А. Бунин, Л.Н. Андреев, И.Е. Репин.

На выставке показаны её графические работы: портреты родных, знакомых и друзей семьи Толстых, крестьян Ясной Поляны. Несомненно, самый большой интерес вызовут портреты Л.Н. Толстого, исполненные художницей углем и сангиной. Она так и не решилась написать живописный портрет отца, но блестяще написала копии его портретов работы И.Е. Репина. Дочь Л.Н. Толстого портретировали знаменитые художники, но одним из самых ярких по праву считается портрет кисти Репина. Выполненный акварелью в тёплых оттенках красного и бордового, он передает лёгкость и живость натуры Татьяны Львовны.

Т.Л. Сухотина-Толстая. Портрет яснополянского крестьянина. 1894 г. Бумага, уголь.

В разделах, посвященных общественной жизни Т.Л. Сухотиной-Толстой, демонстрируются фотографии и документы, связанные с её участием вместе с отцом и семьей в помощи голодающим крестьянам в 90-х годах XIX века. 20 декабря 1891 г., находясь в Бегичевке Рязанской губернии, она не гнушалась любой работы и спешно, в минуты отдыха, отмечала в «Дневнике»: «Я хочу записать всё, что мы переживаем за это время. Во-первых, дела у нас стало так много, что нет времени ни думать, ни читать, ни разговаривать… То приходят просить вписать в столовую, то выдать хлеб на дом, то желают отдать выдачу и ходить в столовую, то в столовой не хватило хлеба, то у нас вышла свекла, то надо ввести новые перемены в столовые, вроде пшена и гороха и т.п.».
После революции 1917 г. Татьяна Львовна открыла в Москве в 1922 г. студию живописи и рисования.

Особая страница жизни Сухотиной-Толстой в 1920-е годы – создание музея Л.Н. Толстого в Москве и руководство им.

Она видела так свое нравственное кредо руководителя: «Очень сознательно добивалась, чтобы в музее всё было дружно, близко и открыто. Я всегда, когда могу, нарушаю официальность и перехожу на человеческие отношения… Я по опыту всей жизни пришла к тому, что дело делается только из-за любви к делу, и большие дела делаются маленькими людьми (маленькими не по их ценности, а по их скромности). И в нашем музее были люди, любящие свое дело, работающие на совесть». В первую очередь к ним принадлежала сама Т.Л. Сухотина-Толстая.

В 1925 г. она выехала в командировку с двадцатилетней дочерью Таней Сухотиной в Европу читать лекции об отце. Дочери Льва Николаевича устроили триумфальный прием в Праге, затем в Вене и Париже. Поступили приглашения прочесть лекции об отце из Англии, Испании, Италии, Швейцарии, Польши, Голландии. В течение нескольких месяцев Т.Л. Толстая посетила эти страны. Лекции имели ошеломительный успех.

«Если я прерываю молчание, – говорила Татьяна Львовна, – то это вызвано тем, что в печати появились книги, написанные друзьями моего отца, дающие фальшивую картину отношений моих родителей между собой и пристрастный, искаженный портрет моей матери».

Т.Л. Сухотина-Толстая. Автопортрет. 7 марта 1919 г. Бумага, цветной карандаш

Так сложились обстоятельства, что Татьяна Львовна и её дочь больше никогда не увидели Россию.

Обладая организаторским опытом, энергией, тесными связями с миром искусства и литературы, Т.Л. Сухотина-Толстая создала в Париже Академию искусств. Прежде всего она стремилась помочь русским художникам-эмигрантам, оказавшимся на чужбине без знакомств и средств к существованию. Они связывали свои надежды с личностью старшей дочери Толстого, зная её открытую, восприимчивую душу и доброе сердце. «Вы из… страны правды, которую открыл Толстой», – писал ей Н. Милиоти. В устройстве Академии ей помогали А.Бенуа, К. Сомов, К. Коровин, М. Добужинский, И. Билибин, Б. Григорьев и другие. Бенуа читал слушателям лекции по искусству, Татьяна Львовна – по истории искусства и литературы.

Впоследствии Татьяна Львовна заявила о себе как талантливая мемуаристка. Её воспоминания об отце, о жизни с родителями в Ясной Поляне издавались большими тиражами в России и за границей и пользуются заслуженной популярностью по сегодняшний день.

Еще один раздел – подлинное открытие выставки: это обширное эпистолярное наследие Т.Л. Сухотиной-Толстой, и прежде всего переписка с выдающимися деятелями русской и зарубежной литературы и искусства, с которыми она поддерживала отношения на протяжении всей жизни.

Материалы из семейного архива Татьяны Львовны дают представление о ней как о прекрасной жене, матери, бабушке. Неиссякаемой любовью была воодушевлена дочь Толстого, согревая окружающих и словом, и личным участием в их судьбах. Недаром Лев Николаевич написал о ней: «Когда она тут, я её не замечаю только потому, что она точно часть меня, точно она – это я сам».

Л.Н. Толстой с дочерью Т.Л. Толстой. 1887 г. Ясная Поляна. Фотография С.А. Толстой

У Л.Н. Толстого есть афоризм: «Ребенок знает свою душу, он любит и бережет её, как веко бережет глаз. И без ключа любви никого в неё не пускает».

«Ключ любви» дочь великого писателя сохранила в чистоте и неприкосновенности, уберегала себя от чуждых влияний, доверчиво открывая свою душу лишь хорошим людям. До конца жизни она осталась верна нравственным заветам отца.

Т.Л. Сухотина-Толстая умерла в Италии 21 сентября 1950 года. Её дочь Т.М. Альбертини записала: «…старость моей матери была ясной и счастливой. Она жила с мыслью о родине». Сердцем дочь Толстого всегда была с Россией, Ясной Поляной, со своими соотечественниками.

Воспоминания, документы

«...Смиренно переживать

теперешнее смутное

ПИСЬМА ДОЧЕРИ ЛЬВА ТОЛСТОГО.

1917-1925 ГОДЫ

Татьяна Львовна Сухотина (урожд. графиня Толстая, 1864-1950) - второй ребенок в семье Толстых. Родившаяся в то время, когда Л. Н. Толстой работал над романом «Война и мир» и в семье царили мир и благополучие, Танечка росла в атмосфере любви и счастья. Еще ребенком она нежно, по-матерински заботилась о братьях и сестрах. Заметив это, Лев Николаевич писал своей родственнице, что из Танечки выйдет прекрасная женщина и мать. Именно она умела, как никто другой, примирять родителей, когда в семье возникали конфликты. В детстве у Тани обнаружилось пристрастие к рисованию, и когда Толстые переехали жить в Москву, она поступила в Училище живописи, ваяния и зодчества. Наставниками ее в разное время были Репин, Прянишников, Ге.

Сочувствуя взглядам Льва Николаевича, она помогала ему во многих делах: переписывала рукописи, отвечала на письма, хлопотала за осужденных. В доме, где было достаточно прислуги, Таня под влиянием отца приучилась сама обслуживать себя, выполнять любую работу по дому, познакомилась и с крестьянским трудом.

В тридцать пять лет Татьяна Львовна вышла замуж за человека, которого любила, притом взаимно, уже давно. Михаил Сергеевич Сухотин (1850 -1914), тульский помещик, действительный статский советник, а позднее депутат Первой Государственной Думы, к тому времени был вдовцом с шестью детьми. Замужество дочери не обрадовало родителей, не пожелавших даже присутствовать на венчании. Софья Андреевна записала в дневнике, что, когда дочь уходила в церковь, «Лев Николаевич так рыдал, как будто прощался со всем, что у него было самого дорогого в жизни» (Толстая С. А. Дневники. В 2-х тт. Т. 1. М., «Худ. лит.», 1978, с. 454).

Несмотря на все опасения и тревоги, брак оказался счастливым. У Татьяны Львовны сложились прекрасные отношения не только с мужем, но и с его детьми, а у Льва Николаевича - с зятем. В 1905 году Татьяна Львовна родила долгожданную дочь Таню.

Летом 1914 года, почти сразу после начала первой мировой войны, скончался Михаил Сергеевич Сухотин. С его смертью жизнь Татьяны Львовны резко изменилась. Дети Сухотина к тому времени были уже взрослыми и не нуждались в ее опеке. Вместе с дочерью она переехала жить к матери в Ясную Поляну.

В Ясной застал Татьяну Львовну февраль 1917 года. С надеждой, хотя и робкой, встретила она известия о событиях в Петрограде. Надежды эти разрушились еще до наступления октября. Но дочь Толстого не позволяла себе впадать в отчаяние. С 1917 по 1925 год, год отъезда из России, особенно проявился ее мужественный характер, толстовская закваска. Она возделывала огород, плела из веревок обувь, вязала платки на продажу, зарабатывала на хлеб для себя и своих близких. Вместе с матерью, сестрой Александрой Львовной и братом Сергеем Львовичем она среди всеобщей разрухи и неустроенности занималась созданием музеев Л. Н. Толстого.

Но семья Толстых была не в состоянии самостоятельно поддерживать Ясную Поляну. По их просьбе в 1919 году управление имением взяло на себя «Просветительское общество ”Ясная Поляна“ в память Толстого», созданное в Туле в 1917 году.

Хранителем яснополянского дома была назначена младшая дочь Толстых Александра Львовна, которая к тому времени уже прошла сестрою милосердия по фронтам первой мировой войны и имела боевые награды. Однако в 1919 году она жила преимущественно в Москве, где в неотапливаемом помещении Румянцевского музея, голодная, занималась разбором рукописей отца и подготовкой их к печати. В том же 1919 году Александра Львовна оказалась под следствием по делу Тактического центра, участниками которого среди прочих были С. П. Мельгунов, С. М. Леонтьев, С. Е. Трубецкой. Вина ее заключалась в том, что она была знакома с некоторыми членами Центра и несколько раз предоставляла им для собраний, в которых участия не принимала, свою квартиру в Мерзляковском переулке. Дважды подвергалась она аресту, а 16-20 августа 1920 года Верховный трибунал ВЦИК приговорил ее к заключению в концентрационном лагере сроком на три года.

Ясная Поляна осталась на попечении Татьяны Львовны. 14 декабря 1919 года она вместо сестры заняла должность хранителя. Однако эта должность не давала достаточно прав, чтобы обеспечить сохранность усадьбы, и 13 января 1920 года Т. Л. Сухотина была назначена комиссаром-хранителем.

Одновременно с работой в Ясной Поляне она принимала участие в создании музеев Толстого в Москве. В 1923 году Т. Л. Сухотина была назначена заведующей Толстовским Музеем на Пречистенке, а в 1924 году после его объединения с домом Толстых в Хамовниках стала директором музея.

Татьяна Львовна переехала жить в Москву в сентябре 1921 года, когда вернувшаяся из заключения Александра Львовна вновь стала хранителем Ясной Поляны. В Москве она открыла школу живописи и рисования, в которой сама и преподавала. Находила она время и для литературной работы. В 1923 году вышла книга Т. Л. Сухотиной «Друзья и гости Ясной Поляны».

Гражданская война, разгром имений, тяжелый быт, работа в музеях, школа живописи... Казалось бы, достаточно. Но Татьяна Львовна постоянно была занята заботами о родных, знакомых и незнакомых людях. На свои скудные средства она собирала и отправляла посылки, обивала пороги кабинетов, чтобы выхлопотать для кого-то пенсию, жилье, паек, работу...

С особыми трудностями встречалась Татьяна Львовна в своем стремлении помочь людям, подвергавшимся гонениям и неправедному суду. Множество подобных дел, в которых ей приходилось принимать участие, вынудило Татьяну Львовну в ответ на очередную просьбу оправдываться перед племянницей и объяснять (письмо к Толстой-Полевой А. И. от 3 февраля 1923 г.), почему она не может помогать всем: «Если я буду хлопотать за людей, осужденных на 2 года, да еще мне неизвестных, то у меня будут тысячи таких дел, и Калинин и Енукидзе перестанут меня принимать. Я же должна очень беречь возможность пойти к ним, чтобы хлопотать за осужденных к смертной казни». Многие вопросы ей удавалось решить благодаря тому, что она была дочерью Толстого (именно в эти годы она стала подписываться двойной фамилией: Сухотина-Толстая).

Имя великого писателя, однако, не всегда помогало защитить других, да и самих детей Толстого оно не всегда защищало. Им пришлось испытать на себе все тяготы и невзгоды того бурного времени, которое во всем его многообразии и противоречии оживает на страницах писем Татьяны Львовны Сухотиной.

27 марта 1925 года Т. Л. Сухотина вместе с дочерью уехала из России. Путь ее лежал сначала в Прагу, а затем во Францию, куда она была командирована А. В. Луначарским для чтения лекций о Л. Н. Толстом. В 1930 году ее дочь Таня вышла замуж за итальянца Леонардо Альбертини. Татьяна Львовна вслед за дочерью переехала жить в Рим, где провела остаток своих лет и скончалась в 1950 году.

В публикации использованы только документы, хранящиеся в отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого. В связи с этим часть писем

Т. Л. Сухотиной печатается по черновикам и авторским копиям.

Т. Л. Сухотина - С. Л. Толстому 1

Ты хочешь знать, как в Ясной была встречена революция. Да так же, как и везде: с спокойным чувством удовлетворения.

Мужики, как всегда недоверчивые и осторожные, держатся по отношению к новой власти так, как, бывало, Филипп Родивоныч 2 , говаривавший, что «хвалить надоть погодить». Но старой власти никто не жалеет, и то, что я слышала в последнее время на деревне о царе, царице и пр., доказывало, что недовольство правительством насытило всю Россию до такой степени, что уже больше его никто терпеть не мог.

Можно старую власть искренно поблагодарить за то, что она была настолько плоха, что из-за нее нет борьбы, и поэтому революция проходит так беспримерно мирно.

Если в народе революция прошла спокойно и сдержанно, то у рабочих и железнодорожников большое волнение. На Засеке, всегда пустынной и сонной, страшное оживление: сборища, толки, жадное чтение газет. Станционный жан-

дарм - товарищ и приятель служащих - был со смехом и очень добродушно арестован, или, скорее, сам себя арестовал. Все в восторге и возбуждении.

В воскресенье я еще была в халате, когда услыхала на усадьбе крики «Ура!» и пение «Марсельезы». В окно я увидала собирающуюся со всех сторон толпу людей с красными значками. Через несколько минут ко мне прислали от мама─ 3 сказать, чтобы я шла в тот дом. Я наскоро оделась и побежала. Таня 4 бросилась за мной, очень волновалась, спрашивала, буду ли я говорить с рабочими и не арестуют ли меня, если я скажу что-нибудь «запрещенное». Я ее успокоила, хотя сказала, что даже если меня и арестуют, то бывают минуты, когда надо сказать то, что думаешь, какие бы последствия ни произошли. Решив, что если меня посадят в тюрьму, то и она сядет со мной, она успокоилась. Говорить мне не пришлось. Когда мы прибежали к дому, там стояла толпа в несколько сот человек с красными знаменами и красными значками. На одном знамени было: «Да здравствует Государственная Дума!» На другом: «Вечная память великому борцу за свободу!» На других не разобрала.

Когда мы пришли, мама─ уже сказала свою речь рабочим и все направились к могиле. Мама─ сказала несколько слов в том духе, что «если вы-де пришли к дому Толстого, то вы должны понимать его взгляды и учение, потом говорила о том, что свобода хороша, но должна быть направлена на доброе, а не на злое. Сергей Попов 5 , который присутствовал, говорит, что она хорошо сказала. Бедную поставили на табуретку, чтобы все ее видели. Рабочие все встали на колени и кричали «Ура!». Потом с мама─ сделалось такое сердцебиение, что Душан 6 счел нужным остаться с ней до обеда, не пошел с нами на могилу и даже чай пить ко мне отказался прийти. К обеду мама─ совсем оправилась.

А мы по страшным сугробам, по неистовой метели, при лютом морозе - утром было –20o - все пошли на могилу. Люди шли по пояс в снегу, были девицы в мелких калошах на туфельки. Но все перли против бешеной метели. На могиле пели «Вечную память», благодарили Толстого за то, что он сделал в пользу свободы, потом «снимались» и вернулись к дому за путеводителями по Ясной Поляне, которых раскупили с полсотни. Я забыла сказать, что все эти рабочие были с Косой Горы 7 .

В этот день у них открылась читальня и они просили книг, особенно запрещенных. Я, к сожалению, не могла их удовлетворить, но дала им каталог «Посредника» 8 и экземпляр «Пути жизни» 9 .

Некоторые знакомые нашим горничным молодые люди и девушки зашли к ним напиться чаю, и Ганя 10 потом рассказывала мне о том, что теперь молодежь хочет идти на фронт, а старичков вернуть, говоря, что если старых убьют, то никто не заменит отцов их сиротам, а что они молоды и холосты и готовы идти защищать родину.

Не знаю, исполнят ли и исполнимо ли их намерение, но, во всяком случае, приятно чувствовать то, что первое их движение при новом строе не мысль о себе и о том, чтобы как-нибудь для своей выгоды использовать революцию, а напротив - первое чувство благородное и самоотверженное. Хорошо было бы, кабы так и продолжалось. Но я на это не надеюсь, и хотя ты и не велишь бояться, но я боюсь грабежей и всякого хулиганства. Боюсь больше всего из-за Тани и мама─. Будь я одна - мне бы и горя мало.

У меня к этой революции чувство двоякое. Конечно, нельзя не радоваться тому, что теперь слово будет свободнее, что всякий плохой правитель легко может быть сменен, что про─пасть бессмысленно и зловредно истраченного народного богатства будет сбережено, что теперь можно будет все отцовское печатать без страха цензуры, что можно будет писать и говорить за национализацию земли и единый налог и, может быть, даже против нелепого и губящего всякое улучшение подоходного налога.

Но есть еще власть. Есть накопление громадных богатств. Есть война и войско. И пока это есть, будут неравенство, ненависть, рабство, подкупы и всякая гадость. Будут те же аресты, перлюстрация, цензурные запрещения и пр.

Вот когда люди дорастут до того, что не нужна будет никакая власть, когда перекуются мечи на орала, тогда можно будет заплакать от радости.

Я понимаю, что это сразу произойти не может и что теперешняя революция есть этап и шаг в этом направлении. Потому я ее и приветствую. Но настоящая радость впереди. И если, как это более чем вероятно, я до нее не доживу, тем не менее я верю в наступление такого времени.

Самое лучшее в этой революции - это то, что она такая мирная. Это трогательно и показывает большой духовный рост русского народа. Наш отец всегда верил в русский народ, и, кто знает, не придется ли ему действительно показать пример другим народам?

О Саше 11 я, слава Богу, имею хорошие известия: рана заживает, и температура нормальная. Я написала ей о том, что, по-моему, следовало бы из Толстовского фонда 12 дать хоть 1000 рублей для выпущенных политических. Я думаю, папа этому сочувствовал бы.

Получила сегодня письмо от Булгакова 13 из Минска от 23 февраля. Если он еще не в Толстовском Музее, то на днях будет.

Ну, вот тебе подробный отчет нашей внешней жизни и моих личных переживаний.

А затем прощайте. Целую тебя, Машу 14 и Сергея Сергеевича 15 .

Сестра Татьяна.

P. S. Услыхала сегодня о том, что в Богородицке Бобринский вооружил 400 австрийцев и устроил целую битву против представителей новой власти. Но говорят, что всех австрийцев обезоружили и забрали. Я это слышала от нашей прислуги, которой об этом рассказывал наш урядник. Какое глупое и предательское поведение, если только это правда! И который из Бобринских - не знаю.

1 Толстой Сергей Львович, граф (1863-1947) - старший сын Толстых. Окончил естественный факультет Московского университета. Земский деятель, гласный Московской городской думы, музыковед, мемуарист.

2 Егоров Филипп Родионович (1839-1895) - кучер у Толстых в Ясной Поляне.

3 Толстая (урожд. Берс) Софья Андреевна, графиня (1844-1919) - жена Л. Н. Толстого.

4 Альбертини Татьяна Михайловна (1905-1996) - дочь Т. Л. и М. С. Сухотиных.

5 Попов Сергей Михайлович (1887-1932) - сын петербургского чиновника, педагог, единомышленник Толстого.

6 Маковицкий Душан Петрович (Душанчик) (1866-1921) - друг и единомышленник Толстого из Словакии. С 1904 г. жил в Ясной Поляне в качестве домашнего врача.

7 Косая Гора - поселок вблизи Ясной Поляны. В ноябре 1917 г. рабочие и служащие косогорского металлургического завода охраняли Ясную Поляну.

8 «Посредник» - книгоиздательство, основано в Петербурге в 1884 г. В. Г. Чертковым при участии Толстого.

9 «Путь жизни» - сборник изречений религиозно-философского характера, созданный Толстым в последний год его жизни.

10 Иванова Агафья Терентьевна - горничная Т. Л. Сухотиной.

11 Толстая Александра Львовна, графиня (1884-1979) - младшая дочь Толстых. В 1929 г. уехала в Японию для чтения лекций о Толстом. Затем переехала в США, там занималась фермерским хозяйством, а с 1939 г. возглавляла «Комитет помощи всем русским, нуждающимся в ней» (Толстовский фонд). Александра Львовна узнала о февральской революции в минском госпитале, где находилась по поводу заражения крови и тропической лихорадки, полученной ею на Турецком фронте.

12 Очевидно, имеется в виду фонд, образовавшийся от издания «Посмертных произведений Л. Н. Толстого» и использовавшийся для благотворительных и издательских целей.

13 Булгаков Валентин Федорович (1886-1966) - секретарь Толстого в 1910 г., автор книг и статей о нем, один из организаторов и сотрудников музеев Толстого.

14 Толстая (урожд. Зубова) Мария Николаевна, графиня (1867-1939) - вторая жена

С. Л. Толстого.

15 Толстой Сергей Сергеевич, граф (1897-1974) - сын С. Л. Толстого от первого брака. Лингвист.

Т. Л. Сухотина - А. Н. Дунаеву 1

Все, что вы переживаете, я отлично угадываю. И часто, часто за последние дни я только думаю одно: «Как Александр Никифорович с своим сердцем может еще переносить все то, чем это сердце болеет?» Хорошо, что нет в живых отца и Михаила Сергеевича 2 ! У них сердца бы кровью изошли, глядя на нашу родину, которую они оба (хотя и по-разному) любили всем сердцем.

На днях, когда я показывала отцовские комнаты группе солдат, один сказал: «Как жаль, что Л. Н. не дожил до настоящего момента!» Я не могла удержаться, чтобы не сказать, что я каждый день благодарю Бога за то, что он не дожил до него.

Когда я рассказала, что делается у нас в окрестностях среди мужиков и рабочих, солдат очень спокойно сказал: «Да отчего мужички с конокрадами и ворами не расправляются по-своему: поймал его, так тут же его и прикончил бы».

За последние дни у нас в деревне в разное время увели пять лошадей. На шоссе ограбили и изнасиловали бабу, шедшую в Тулу с 400 рублями для покупки коровы. На шоссе зарезали мужика-сапожника, ехавшего в Тулу за товаром. На Косой Горе убили сторожа. У нашего священника увели лошадей. В Овсянниково 3 (где, к великому моему огорчению и разорению, я завела свое хозяйство) ночью приходила целая толпа человек в 15, и мой садовник и сторож слышали, что они собирались «за ноги вытащить» девушек-работниц, которые живут вчетвером в отдельной избе. Только когда мои люди открыли стрельбу, толпа разбежалась. <...>

Сегодня я получила от кочетовского управляющего 4 письмо. Вот что он пишет: «Подо Мценском у В. Н. Шеншина в имении солдаты разбили винокуренный завод, перепились. 150 человек отравились и умерли, и 5 человек зарезано на полотне железной дороги». У нас в Кочетах пока очень смирно и хорошо. Мужикам сделаны некоторые уступки, как-то: удаление черкеса и урядника из имения. Мужики отвечают сами за порубки и кражи и обещали, что их не будет. Управляющий пишет: «Новосильский уезд к дому Сухотиных и ко Льву Николаевичу Толстову относится доброжелательно. При общем собрании народа в Новосиле из управы портреты всех помещиков повышвыряли, оставили портрет Михаила Сергеевича и пожелали повесить портрет Льва Николаевича». В другом месте он пишет: «Мужики страшно волнуются, собираются ежедневно. Главная беда - некому ими руководить... Мужики наши пока держатся, но, помилуй Бог, один провокатор - и все погибло... Сегодня ожидаем Петра Григорьевича в Кочеты (доктор Дашкевич, сосланный в Сибирь и бежавший оттуда, большой наш друг, чистейший и честнейший человек) в школу поговорить с крестьянами, которые послали за ним и хотят его послушать».

Видите - какая жажда что-либо уяснить себе и что-либо узнать. А что дают им нынешние товарищи: возбуждают низкие инстинкты, озлобление, ненависть и жадность.

Власть теперь более всего в руках рабочих. А что они показали? Начали с шкурного интереса: прибавки жалованья и уменьшения работы.

Солдаты по 24 часа сидят не евши в окопах, и с ними же их офицеры. Миша 5 , брат, говорит, что ему, «буржую», приходилось по два дня не есть. Саша, «буржуйка», по три дня круглые сутки работала сестрой милосердия, когда это бывало нужно...

Вчера при мне соседний мужик ссыпал мне картошку в Овсянникове, а другой мужик, из другой деревни, приходил получать деньги за работу. Так после двух или трех слов они стали с таким озлоблением говорить друг с другом, что только бы подзудить их, и они полезли бы драться. Второй мужик (получавший деньги за работу) имеет мало земли и кормится тем, что малярничает, кровельничает и делает всякие поделушки. Ему было обидно, что первый крестьянин продал картофель за 2 р. 50 к. меру, а за ржаную муку просил 6 р. Он требовал, чтобы тот продавал по твердой цене. А продававший картофель утверждал, что он свободен за свой труд просить сколько ему угодно и что если ему поставят твердые цены на его продукты, то следует и второму мужику поставить твердые цены на его руки и ограничить ему плату.

Я вполне соглашалась с продавцом картофеля и считаю, что «свобода», отнимающая у трудящегося человека плод его труда, далека от настоящей свободы.

Помните, папа─ говорил, что свобода не может быть целью, а есть только последствие доброй и нравственной жизни?

«Товарищи» ничего не понимают и ходят глупые, торжествующие и самоуверенные.

Ко мне ходит очень много народа: рабочих, солдат, мужиков, а теперь и учащихся. На днях на меня вытаращили глаза гимназисты, когда я сказала, что оппортунистские газеты, как «Русское Слово», в былое время печатали на первой странице портреты вешателей и убийц, как Столыпин и компания, а теперь убийц Спиридонову6, Сазонова 7 и других. Разницы в них никакой нет: и те и другие действовали во имя блага народа. Гимназисты мои так смутились, но промолчали. Думаю, может, они назовут меня ретроградкой и приверженицей старого режима, а может быть, это наведет их на здравые мысли и будет им прок. Во всяком случае, «делай, что должно» 8 .

Теперь о деле: посылаю вам свой вкладной билет и прошу вас положить мои деньги опять на год, но из них 5 тысяч рублей перевести на мой текущий счет в Тулу. Пишу об этом отдельное заявление. Остальные же 78 тысяч положите опять у себя на годовой вклад. Хорошо, кабы вы прибавили мне %%. А то деньги утекают у меня, как вода. Надо еще Таньку воспитать. А потом, Бог даст, она сможет заработать.

Ну, прощайте, дорогой друг. Напишите о своем настроении. Как обидно думать, что европейцы теперь с презрением смотрят на нас и только об одном жалеют - это зачем они связались с такой безобразной нацией. А не все мы такие. Я постоянно вижу разумных, добрых, религиозных, идеальных людей. Но их голос сейчас заглушен. У нас есть такие люди, которых европеец и понять не в состоянии. Недаром Тютчев сказал: «Не поймет и не оценит гордый взгляд иноплеменный, что сквозит и тайно светит в наготе его смиренной...»

Будем на них надеяться и сами не грешить.

Т. Сухотина.

P. S. Прибавлю вам еще вот что: что в минуты горя и отчаяния, а главное, осуждения к людям у меня иногда вдруг проходит по сердцу мягкая и радостная волна жалости и прощения к тем людям, которые «не ведают, что творят». И становится ясно то, что люди, держанные поколениями в темноте и рабстве, не могут сразу ясно видеть.

Они не виноваты. Виноваты отчасти мы. И нам надо терпеливо и смиренно переживать теперешнее смутное время, греша как можно меньше злобой и осуждением.

Вероятно, когда-нибудь все «образуется». Ни я, ни вы этого не увидим. Но внуки наши, может быть, дождутся...

1 Дунаев Александр Никифорович (1850-1914) - один из директоров Московского торгового банка, близкий знакомый и единомышленник Толстого.

2 М. С. Сухотин.

3 Овсянниково - имение Т. Л. Сухотиной.

4 Овсянников Петр Иванович - управляющий имением М. С. Сухотина Кочеты.

5 Толстой Михаил Львович, граф (1879-1944) - сын Толстого, земский деятель, во время первой мировой войны служил в Кавказской туземной дивизии. С 1920 г. в эмиграции.

6 Спиридонова Мария Александровна (1884-1941) - член партии эсеров. В 1906 г. убила Г. Н. Луженовского, руководившего подавлением крестьянских восстаний в Тамбовской губ.

7 Сазонов (Созонов) Егор Сергеевич (1879-1910) - член «Боевой организации» эсеров; 15 июля 1904 г. убил министра внутренних дел В. К. Плеве.

8 Любимая французская поговорка Л. Н. Толстого: «Fais ce que dois, advienne, que pourra» («Делай, что должно, и пусть будет, что будет»).