Литературная деятельность тургенева. Кратко о творчестве Тургенева

Иван Сергеевич Тургенев (9 ноября 1818, Орёл, Российская Империя - 3 сентября 1883, Буживаль, Франция) - русский писатель, поэт, член-корреспондент Петербургской АН (1860).

Детство

Отец Ивана Тургенева - Сергей Николаевич Тургенев (1793-1834), отставной полковник-кирасир, был человек замечательно красивый, ничтожный по своим качествам нравственным и умственным. Сын не любил вспоминать о нём, а в те редкие минуты, когда говорил друзьям об отце, характеризовал его, как «великого ловца пред Господом». Женитьба этого разорившегося жуира на немолодой, некрасивой, но весьма богатой Варваре Петровне Лутовиновой была исключительно делом расчёта. Брак был не из счастливых и не сдерживал Сергея Николаевича (одна из его многочисленных «шалостей» описана в повести: «Первая любовь»).

Он умер в 1834 году, оставив трёх сыновей - Николая, Ивана и скоро умершего от эпилепсии Сергея - в полном распоряжении матери, которая, впрочем, и раньше была полновластною владыкою дома. В ней типично выразилось то опьянение властью, которое создавалось крепостным правом. Род Лутовиновых представлял собою смесь жестокости, корыстолюбия и сладострастия (представителей его Тургенев изобразил в «Трёх портретах» и в «Однодворце Овсяникове»). Унаследовав от Лутовиновых их жестокость и деспотизм, Варвара Петровна была озлоблена и личною судьбою своей. Рано лишившись отца, она страдала и от матери, изображенной внуком в очерке «Смерть» (старуха), и от буйного, пьяного вотчима, который, когда она была маленькой, варварски бил и истязал её, а когда она подросла, стал преследовать гнусными предложениями. Пешком, полуодетая спаслась она к дяде своему, И. И. Лутовинову, жившему в селе Спасском - тому самому насильнику, о котором рассказывается в «Однодворце Овсяникове». Почти в полном одиночестве, оскорбляемая и унижаемая, прожила Варвара Петровна до 30 лет в доме дяди, пока смерть его не сделала её владетельницею великолепного имения и 5000 душ. Все сведения, сохранившиеся о Варваре Петровне, рисуют её в самом непривлекательном виде. Сквозь созданную ею среду «побоев и истязаний» Тургенев пронёс невредимо свою мягкую душу, в которой именно зрелище неистовств помещичьей власти, задолго ещё до теоретических воздействий, подготовило протест против крепостного права.

Жестоким «побоям и истязаниям» подвергался и он сам, хотя считался любимым сыном матери. «Драли меня», рассказывал впоследствии Иван Сергеевич, «за всякие пустяки, чуть не каждый день»; однажды он уже совершенно приготовился бежать из дому. Умственное воспитание его шло под руководством часто сменявшихся французских и немецких гувернёров. Ко всему русскому Варвара Петровна питала глубочайшее презрение; члены семьи говорили между собою исключительно по-французски. Любовь к русской литературе тайком внушил Тургеневу один из крепостных камердинеров, изображенный им, в лице Пунина, в рассказе «Пунин и Бабурин». До 9 лет Иван Тургенев прожил в наследственном Лутовиновском Спасском (в 10 км от Мценска, Орловской губернии).

Учёба и первые литературные опыты

В 1827 году Тургеневы, чтобы дать детям образование, поселились в Москве; на Самотёке был куплен ими дом.

Иван Тургенев учился сначала в пансионе Вейденгаммера; затем его отдали пансионером к директору Лазаревского института Краузе. Из учителей своих Тургенев с благодарностью вспоминал о довольно известном в своё время филологе, исследователе «Слова о Полку Игореве», Д. Н. Дубенском, учителе математике П. Н. Погорельском и молодом студенте И. П. Клюшникове, позднее видном члене кружка Станкевича и Белинского, писавшем вдумчивые стихотворения под псевдонимом - Ф -. В 1833 г.

15-летний Иван Тургенев (такой возраст студентов, при тогдашних невысоких требованиях, был явлением обычным) поступил на словесный факультет московского университета. Год спустя, из-за поступившего в гвардейскую артиллерию старшего брата, семья переехала в Санкт-Петербург, и Иван Тургенев тогда же перешёл в Петербургский университет. И научный, и общий уровень Санкт-Петербургского университета был тогда невысокий; из своих университетских наставников, за исключением Плетнёва, Тургенев в своих воспоминаниях никого даже не назвал по имени.

С Плетнёвым Тургенев сблизился и бывал у него на литературных вечерах. Студентом 3-го курса он представил на его суд свою написанную пятистопным ямбом драму «Стениo», по собственным словам Тургенева - «совершенно нелепое произведение, в котором с бешеною неумелостью выражалось рабское подражание байроновскому Манфреду». На одной из лекций Плетнёв, не называя автора по имени, разобрал довольно строго эту драму, но всё-таки признал, что в авторе «что-то есть». Отзыв ободрил юного писателя: он вскоре отдал Плетнёву ряд стихотворений, из которых два Плетнёв в 1838 году напечатал в своём «Современнике».

Это не было первым появлением его в печати, как пишет Тургенев в своих воспоминаниях: ещё в 1836 году он поместил в «Журнал Министерства Народного Просвещения» довольно обстоятельную, немножко напыщенно, но вполне литературно написанную рецензию - «О путешествии ко святым местам», А. Н. Муравьёва.

В 1836 году Тургенев кончил курс со степенью действительного студента. Мечтая о научной деятельности, он в следующем году снова держал выпускной экзамен, получил степень кандидата, а в 1838 году отправился в Германию.

Путешествие в Германию

Поселившись в Берлине, Тургенев усердно взялся за занятия. Ему не столько приходилось «усовершенствоваться», сколько засесть за азбуку. Слушая в университете лекции по истории римской и греческой литературы, он дома вынужден был «зубрить» элементарную грамматику этих языков.

В Берлине сгруппировался в это время кружок даровитых молодых русских - Грановский, Фролов, Неверов, Михаил Бакунин, Станкевич. Все они восторженно увлекались гегельянством, в котором видели не одну только систему отвлечённого мышления, а новое евангелие жизни. «В философии », говорит Тургенев, «мы искали всего, кроме чистого мышления ».

Сильное впечатление произвёл на Тургенева и весь вообще строй западноевропейской жизни. В его душу внедрилось убеждение, что только усвоение основных начал общечеловеческой культуры может вывести Россию из того мрака, в который она была погружена. В этом смысле он становится убежденнейшим «западником». К числу лучших влияний берлинской жизни принадлежит сближение Ивана Сергеевича со Станкевичем, смерть которого произвела на него потрясающее впечатление.

Возвращение в Москву и начало литературной деятельности

В 1841 году Тургенев вернулся на родину. В начале 1842 год он подал в Московский университет просьбу о допущении его к экзамену на степень магистра философии; но в Москве не было тогда штатного профессора философии, и просьба его была отклонена. Как видно из опубликованных в «Библиографе» за 1891 год «Новых материалов для биографии И. С. Т.», Тургенев в том же 1842 году вполне удовлетворительно выдержал экзамен на степень магистра в Петербургском университете. Ему оставалось теперь только написать диссертацию. Это было совсем не трудно; для диссертаций словесного факультета того времени не требовалось солидной научной подготовки.

Но в Тургеневе уже простыл жар к профессиональной учёности; его все более и более начинает привлекать деятельность литературная. Он печатает небольшие стихотворения в «Отечественных записках», а весною 1843 года выпускает отдельной книжкой, под буквами Т. Л. (Тургенев-Лутовинов), поэму «Параша». В 1845 году выходит тоже отдельною книжкою другая поэма его, «Разговор»; в «Отечественных Записках» 1846 года (№ 1) появляется большая поэма «Андрей», в «Петербургском сборнике» Некрасова (1846) - поэма «Помещик»; кроме того, мелкие стихотворения Тургенева разбросаны по «Отечественным запискам», разным сборникам (Некрасова, Сологуба) и «Современнику».

С 1847 года Тургенев совершенно перестает писать стихи, если не считать несколько небольших шуточных посланий к приятелям и «баллады»: «Крокет в Виндзоре», навеянной избиением болгар в 1876 году. Не смотря на то, что выступление на стихотворное поприще было восторженно встречено Белинским, Иван Тургенев, перепечатав в собрании своих сочинений даже слабейшие из своих драматических произведений, совершенно исключил из него стихи. «Я чувствую положительную, чуть не физическую антипатию к моим стихотворениям», говорит он в одном частном письме, «и не только не имею ни одного экземпляра моих поэм - но дорого бы дал, чтобы их вообще не существовало на свете». Это суровое пренебрежение решительно несправедливо.

У Тургенева не было крупного поэтического дарования, но под некоторыми небольшими его стихотворениями и под отдельными местами его поэм не отказался бы поставить своё имя любой из прославленных поэтов наших. Лучше всего ему удаются картины природы: тут уже ясно чувствуется та щемящая, меланхолическая поэзия, которая составляет главную красоту тургеневского пейзажа. Поэма Тургенева «Параша» - одна из первых попыток в русской литературе обрисовать засасывающую и нивелирующую силу жизни и житейской пошлости. Автор выдал замуж свою героиню за того, кто ей полюбился и наградил её «счастьем», безмятежный вид которого, однако, заставляет его восклицать: «Но, Боже! то ли думал я, когда исполненный немого обожанья, её душе я предрекал года святого благодарного страданья».

«Разговор» написан отличным стихом; есть строки и строфы прямо лермонтовской красоты. По содержанию своему эта поэма, при всём своём подражании Лермонтову - одно из первых в нашей литературе «гражданских» произведений, не в позднейшем значении обличения отдельных несовершенств русской жизни, а в смысле призыва к работе на общую пользу. Одну личную жизнь оба действующие лица поэмы считают недостаточной целью осмысленного существования; каждый человек должен совершить какой-нибудь «подвиг», служить «какому-нибудь богу», быть пророком и «карать слабость и порок».

Две другие большие поэмы Тургенева, «Андрей» и «Помещик», значительно уступают первым. В «Андрее» многоглаголиво и скучно описывается нарастание чувства героя поэмы к одной замужней женщине и её ответные чувства; «Помещик» написан в юмористическом тоне и представляет собой, по терминологии того времени, «физиологический» очерк помещичьей жизни - но схвачены только внешние, смехотворные её черты.

Одновременно с поэмами Тургенев написал ряд повестей, в которых тоже очень ярко сказалось лермонтовское влияние. Только в эпоху безграничного обаяния печоринского типа могло создаться преклонение молодого писателя пред Андреем Колосовым, героем повести того же названия (1844). Автор выдаёт нам его за «необыкновенного» человека, и он действительно совершенно необыкновенный… эгоист, который, не испытывая ни малейшего смущения, на весь род людской смотрит как на предмет своей забавы. Слово «долг» для него не существует: он бросает полюбившую его девушку с большею лёгкостью, чем иной бросает старые перчатки, и с полною бесцеремонностью пользуется услугами товарищей. В особенную заслугу ему вменяется то, он «не становится на ходули». В том ореоле, которым молодой автор окружил Колосова, несомненно сказалось и влияние Жорж Санд, с её требованием полной искренности в любовных отношениях. Но только тут свобода отношений получила весьма своеобразный оттенок: то, что для Колосова было водевилем, для страстно полюбившей его девушки превратилось в трагедию. Не смотря на неясность общего впечатления, повесть носит на себе яркие следы серьёзного таланта.

Вторая повесть Тургенева, «Бреттер» (1846), представляет собою авторскую борьбу между лермонтовским влиянием и стремлением дискредитировать позерство. Герой повести Лучков своей таинственною угрюмостью, за которою чудится что-то необыкновенно глубокое, производит сильное впечатление на окружающих. И вот, автор задаётся целью показать, что нелюдимость бреттера, его таинственная молчаливость весьма прозаически объясняются нежеланием жалчайшей посредственности быть осмеянной, его «отрицание» любви - грубостью натуры, равнодушие к жизни - каким-то калмыцким чувством, средним между апатией и кровожадностью.

Содержание третьей повести Тургенева: «Три портрета» (1846) почерпнуто из семейной хроники Лутовиновых, но очень уж в ней концентрировано все необыденное этой хроники. Столкновение Лучинова с отцом, драматическая сцена, когда сын, стиснув шпагу в руках, злобными и непокорными глазами смотрит на отца и готов поднять на него руку - все это гораздо более было бы уместно в каком-нибудь романе из иностранной жизни. Слишком густы также краски, наложенные на Лучинова-отца, которого Тургенев заставляет 20 лет не говорит ни единого слова с женой из-за туманно выраженного в повести подозрения в супружеской неверности.

Рядом со стихами и романтическими повестями, Тургенев пробует свои силы и на драматическом поприще. Из его драматических произведений наибольший интерес представляет написанная в 1856 году живая, забавная и сценичная жанровая картинка «Завтрак у предводителя», до сих пор удержавшаяся в репертуаре театров. Благодаря, в особенности, хорошему сценическому исполнению пользовались также успехом «Нахлебник» (1848), «Холостяк» (1849), «Провинциалка», «Месяц в деревне».

Автору особенно был дорог успех «Холостяка». В предисловии к изданию 1879 года Тургенев, «не признавая в себе драматического таланта», вспоминает «с чувством глубокой благодарности, что гениальный Мартынов удостоил играть в четырёх из его пьес и, между прочим, пред самым концом своей блестящей, слишком рано прерванной карьеры, превратил силою великого таланта, бледную фигуру Мошкина в „Холостяке“ в живое и трогательное лицо».

Записки охотника

Основная статья : Записки охотника

В 1852 году вышел сборник коротких рассказов Тургенева под общим названием «Записки охотника».

Личная жизнь

Личная жизнь Т., в то время, когда так блестяще развертывалась его творческая деятельность, складывалась невесело. Несогласия и столкновения с матерью принимали все более и более острый характер - и это не только нравственно его развинчивало, но приводило также к крайне стесненному материальному положению, которое осложнялось тем, что все считали его человеком богатым. К 1845 г. относится начало загадочной дружбы Т. с знаменитой певицей Виардо-Гарсия. Неоднократно были сделаны попытки пользоваться для характеристики этой дружбы рассказом Т.: «Переписка», с эпизодом «собачьей» привязанности героя к иностранной балерине, существу тупому и совершенно необразованному. Было бы, однако, грубою ошибкой видеть в этом прямо автобиографический материал. Виардо - необыкновенно тонкая художественная натура; муж её был прекрасный человек и выдающийся критик искусства, которого Т. очень ценил и который в свою очередь, высоко ставил Т. и переводил его сочинения на франц. язык. Несомненно также, что в первое время дружбы с семьёй Виардо Т., которому мать целых три года за привязанность к «проклятой цыганке» не давала ни гроша, весьма мало напоминал популярный за кулисами тип «богатого русского». Но, вместе с тем, глубокая горечь, которой проникнут рассказанный в «Переписке» эпизод, несомненно имела и субъективную подкладку. Если мы обратимся к воспоминаниям Фета и к некоторым письмам Т., мы увидим, с одной стороны, как права была мать Т., когда она его называла «однолюбом», а с другой, что, прожив в тесном общении с семьёй Виардо целых 38 лет, он, всё-таки, чувствовал себя глубоко и безнадёжно одиноким. На этой почве выросло тургеневское изображение любви, столь характерное даже для его всегда меланхоличной творческой манеры. Т. - певец любви неудачной по преимуществу. Счастливой развязки у него почти ни одной нет, последний аккорд - всегда грустный. Вместе с тем, никто из русских писателей не уделил столько внимания любви, никто в такой мере не идеализировал женщину. Это было выражением его стремления забыться в мечте. Герои Тургенева всегда робки и нерешительны в своих сердечных делах: таким был и сам Т. - В 1842 г. Т., по желанию матери, поступил в канцелярию министерства внутренних дел. Чиновник он был весьма плохой, а начальник канцелярии Даль, хотя тоже был литератор, к службе относился весьма педантически. Кончилось дело тем, что прослужив года полтора, Тургенев, к немалому огорчению и неудовольствию матери, вышел в отставку. В 1847 г. Т. вместе с семейством Виардо уехал за границу, жил в Берлине, Дрездене, посетил в Силезии больного Белинского, с которым его соединяла самая тесная дружба, а затем отправился во Францию. Дела его были в самом плачевном положении; он жил займами у приятелей, авансами из редакций, да ещё тем, что сокращал свои потребности до минимума. Под предлогом потребности в уединении, он в полном одиночество проводил зимние месяцы то в пустой даче Виардо, то в заброшенном замке Жорж Санд, питаясь чем попало. Февральская революция и Июньские дни застали его в Париже, но не произвели на него особенного впечатления. Глубоко проникнутый общими принципами либерализма, Тургенев в политических своих убеждениях всегда был, по собственному его выражению, «постепеновцем», и радикально-социалистическое возбуждение 40-х гг., захватившее многих его сверстников, коснулось его сравнительно мало. В 1850 г. Т. вернулся в Россию, но с матерью, умершей в том же году, он так и не свиделся. Разделив с братом крупное состояние матери, он по возможности облегчил тяготы доставшихся ему крестьян.

…

В 1852 г. на него неожиданно обрушилась гроза. После смерти Гоголя Тургенев написал некролог, которого не пропустила петербургская цензура, потому что, как выразился известный Мусин-Пушкин, «о таком писателе преступно отзываться столь восторженно». Единственно для того, чтобы показать, что и «холодный» Петербург взволнован великою потерею, Тургенев отослал статейку в Москву, В. И. Боткину, и тот её напечатал в «Москов. Вед.». В этом усмотрели «бунт», и автор «Записок Охотника» был водворен на съезжую, где пробыл целый месяц. Затем он был выслан в свою деревню и только благодаря усиленным хлопотам гр. Алексея Толстого года через два вновь получил право жить в столицах. Литературная деятельность Тургенева с 1847 года, когда появляются первые очерки «Записок Охотника», до 1856 года, когда «Рудиным» начинается наиболее прославивший его период больших романов, выразилась, кроме законченных в 1851 г. «Записок Охотника» и драматических произведений, в ряде более или менее замечательных повестей: «Дневник лишнего человека» (1850), «Три встречи» (1852), «Два приятеля» (1854), «Муму» (1854), «Затишье» (1854), «Яков Пасынков» (1855), «Переписка» (1856). Кроме «Трёх встреч», которые представляют собою довольно незначительный анекдот, прекрасно рассказанный и заключающий в себе удивительно поэтическое описание итальянской ночи и летнего русского вечера, все остальные повести нетрудно объединить в одно творческое настроение глубокой тоски и какого-то беспросветного пессимизма. Это настроение теснейшим образом связано с унынием, которое охватило мыслящую часть русского общества под влиянием реакции первой половины 50-х годов. Доброю половиною своего значения обязанный идейной чуткости и уменью улавливать «моменты» общественной жизни, Т. ярче других своих сверстников отразил уныние эпохи. Именно теперь в его творческом синтезе создался тип «лишнего человека» - это до ужаса яркое выражение той полосы русской общественности, когда непошлому человеку, потерпевшему крушение в сердечных делах, решительно нечего было делать. Глупо заканчивающий свою умно начатую жизнь Гамлет Щигровского у. («Записки Охотника»), глупо погибающий Вязовнин («Два приятеля»), герой «Переписки», с ужасом восклицающий, что «у нас русских нет другой жизненной задачи, как разработка нашей личности», Веретьев и Маша («Затишье»), из которых первого пустота и бесцельность русской жизни приводит к трактиру, а вторую в пруд - все эти типы бесполезных и исковерканных людей зародились и воплотились в очень ярко написанные фигуры именно в годы того безвременья, когда даже умеренный Грановский восклицал: «благо Белинскому, умершему во время». Прибавим сюда из последних очерков «Записок Охотника» щемящую поэзию «Певцов», «Свидания», «Касьяна с Красивой Мечи», грустную историю Якова Пасынкова, наконец «Муму», которую Карлейль считал самою трогательною повестью на свете - и мы получим целую полосу самого мрачного отчаяния. В силу той же чуткости к колебаниям общественной атмосферы, Т. вслед за наступлением в 1855 г. новой полосы государственной жизни, пишет четыре крупнейших своих произведения; «Рудин» (1856), «Дворянское гнездо» (1859), «Накануне» (1860), «Отцы и Дети» (1862), в которых является самым замечательным выразителем первой половины эпохи реформ. Ярче всех своих сверстников он уловил тот момент единодушия общественных стремлений, когда все хоронили старое и не предвидя никаких осложнений, надеялись на лучшее будущее. Затем Т. первый с необыкновенною силою изобразил и поворотный пункт эпохи, когда начался разброд и из среды сторонников новых веяний выделились два течения - умеренных «отцов» и быстро понесшихся вперёд «детей». В лице Рудина Т. хоронил безволье и бездеятельность поколения 40-х годов, его бесцельное прозябание и бесплодную гибель. Перед нами богато одаренный человек с лучшими намерениями, но совершенно пасующий перед действительностью, страстно зовущий и увлекающий других, но сам совершенно лишённый страсти и темперамента, позер и фразер, но не из фатовства, а потому, что он электризуется собственными словами и в ту минуту, когда он говорит, ему искренно кажутся легко преодолимыми всякие препятствия. Отношение автора к Рудину - двойственное, не свободное от противоречий. Устами Лежнева он то развенчивает его, то ставит на пьедестал. Дело в том, что в лице Рудина переплелись Wahrheit und Dichtung. До известной степени Рудин - портрет знаменитого агитатора и гегельянца Бакунина, которого Белинский определял как человека с румянцем на щеках и без крови в сердце. Живые черты исторического деятеля Т. перемешал с прозою серого повседневного существования - и контраст между проповедью Рудина и его мизерным прозябанием получился поразительный. Явившись в эпоху, когда общество лихорадочно мечтало о «деле», и притом без эпилога, не пропущенного цензурою (смерть Рудина на июньских баррикадах), «Рудин» был понят весьма односторонне. Герой романа стал нарицательным именем для людей, у которых слово не согласуется с делом. Так, между прочим, понял роман Т. Некрасов, который в своей поэме «Саша» печатно раньше изобразил человека рудинского типа, но которому в действительности сюжет поэмы подсказала сданная в редакцию «Современника» рукопись Т. (см. предисловие Т. к изданию его соч. 1879 г.). Точно также отнеслась к Рудину критика 60-х годов, которая нашла в Рудинском «фразёрстве» лишнее орудие для своей борьбы с отживающим поколением. Позднейший читатель никак не может согласиться ни с насмешливым, ни, тем более, с презрительным отношением к Рудину. Надо рассматривать Рудина в связи с общественными условиями его времени - и тогда станет очевидным, что его богатые природные задатки пропали даром не только по его собственной вине. В Западной Европе из Рудиных вырабатываются, блестящие ораторы и вожди общественных групп; а какую общественную «деятельность» мог бы себе избрать Рудин в России 40-х годов?.. Была в то время только одна область, отвечавшая понятию о высшем назначении человека - область слова, литературного, профессорского и кружкового. Искренно произнесенные «пышные» фразы были тогда и делом, сея в душе слушателей то стремление к идеалу, которое подготовляло лучшее будущее России. Это видно из самого романа, где «фразер» Рудин оказывает облагораживающее влияние и на Лежнева, и на молодого энтузиаста Басистова, и на чуткую Наталью, в лице которой выступает новая русская женщина, с её жаждою выбиться из сферы мелких житейских интересов. - Если в «Рудине» Т., чутко идя на встречу нарождающейся потребности в живой деятельности, казнил только праздно болтающих людей поколения сороковых годов, то в «Дворянском Гнезде» он пропел отходную всему своему поколению и без малейшей горечи уступал место молодым силам. В лице Лаврецкого мы несомненно имеем одного из самых симпатичных представителей дворянско-помещичьей полосы русской жизни; он человек и тонко мыслящий, и тонко чувствующий. И тем не менее он не может не согласиться со своим другом, энтузиастом Михалевичем, когда тот, перебрав события его жизни, называет его «байбаком». Вся эта жизнь была отдана личным радостям или личному горю. «Ухлопав себя на женщину», Лаврецкий в 35-40 лет сам себя хоронит, считая своё прозябание на земле простым «догоранием». Он протестует против Михалевича только тогда, когда тот его аттестует как «злостного, рассуждающего байбака». Именно «рассуждающего» байбачества, то есть возведения своего обеспеченного крестьянским трудом безделья в какую-либо аристократическую теорию, у демократа Лаврецкого нет и следа. Лаврецкий - «байбак» только потому, что вся жизнь русская обайбачилась и спала сном глубоким. Не спал один лишь работавший на Лаврецких народ - и именно потому Лаврецкий преклоняется пред «народною правдою». Потеряв за границей своё семейное счастье, он приезжает на родину с твёрдым намерением взяться за «дело». Но увы! это «дело» смутно для него самого, да и не могло быть ясно в эпоху полного застоя общественной жизни. Достаточно было, поэтому, первых проблесков сочувствия к нему со стороны героини романа Лизы, чтобы неутоленная жажда личного счастья снова залила все его существо - а вторичная незадача снова и окончательно надломила мягкого романтика. Правда, в эпилоге мы узнаем, что Лаврецкий как будто обрёл «дело»: он научился «землю пахать» и «хорошо устроил своих крестьян». Но какое же тут «дело» в высшем смысле этого слова? Землю пахал, конечно, не он сам, а его крепостные, и если он их «хорошо» устроил, то это только значило, что он их не притеснял и не выжимал из них последние соки. Положительных элементов для деятельности эти отрицательные добродетели не давали. С ещё большей яркостью отходящая полоса русской жизни сказалась в поэтическом образе Лизы Калитиной. Наряду с Пушкинской Татьяной, Лиза принадлежит к числу самых обаятельных фигур русской литературы. Она вся порыв к добру и героическое милосердие; она относится к людям с тою чисто русскою, лишённою внешнего блеска, но глубоко в сердце сидящей жалостью, которая характеризует древнерусских подвижниц. Выросшая на руках будущей схимницы, Лиза душевными корнями вся в старой, мистической Руси. Простая русская девушка, она даже не умеет формулировать то высокое и доброе, что наполняет её душу; у её нет «своих слов». Не умом, а сердцем она поняла Лаврецкого и полюбила его тою народно русскою любовью, которая слово «любить» заменяет словом «жалеть». Составляя, вместе с тем, органическое звено стародворянской обеспеченной жизни, с её отсутствием общественных интересов, Лиза воплощает собою ту полосу русской общественности, когда вся жизнь женщины сводилась к любви и когда, потерпев неудачу в ней, она лишалась всякой цели существования. Своим зорким творческим оком Т. уже видел нарождение новой русской женщины - и, как выражение новой полосы русской жизни, сделал её центром следующего общественного романа своего: «Накануне». Уже в заглавии его было нечто символическое. Вся русская жизнь была тогда накануне коренных социально-государственных перемен, накануне разрыва с старыми формами и традициями. Героиня романа, Елена - поэтическое олицетворение характерного для начальных лет эпохи реформ неопределённого стремления к хорошему и новому, без точного представления об этом новом и хорошем. Елена не отдаёт себе вполне ясного отчёта в своих стремлениях, но инстинктивно душа её куда-то рвется: «она ждет», по определению влюблённого в неё художника Шубина, в уста которого автор вложил большую часть своих собственных комментариев к событиям романа. Как молодая девушка, она ждала, конечно, прежде всего любви. Но в выборе, который она сделала между тремя влюбленными в неё молодыми людьми, ярко сказалась психология новой русской женщины, а символически - новое течение русской общественности. Как и Лиза Калитина, Елена от природы великодушна и добра; и её с детства влечет к несчастным и заброшенным. Но любовь её не только сострадательная: она требует деятельной борьбы со злом. Вот почему её воображение так поражено встречею с болгарином Инсаровым, подготовляющим восстание против турок. Пусть он во многих отношениях ниже и талантливого шалуна Шубина, и другого поклонника Едены - учёного и благородно-мыслящего Берсенева, будущего преемника Грановского; пусть он, по определению Шубина, «сушь», пусть в нём «талантов никаких, поэзии нема». Но ошибся бедный Шубин, когда, разобрав качества начинавшего возбуждать его опасения Инсарова, он утешал себя тем, что «эти качества, слава Богу, не нравятся женщинам. Обаяния нет, шарму». Все это было бы верно для прежней женщины: новая русская женщина - и в лице её новая русская жизнь - искала прежде всего нравственного обаяния и практического осуществления идеалов. «Освободить свою родину. Эти слова так велики, что даже выговорить страшно», восклицает Елена в своём дневнике, припоминая сказанное Инсаровым - и выбор её сделан. Она пренебрегает приличиями, отказывается от обеспеченного положения и идёт с Инсаровым на борьбу и может быть на смерть, когда Инсаров преждевременно умирает от чахотки, Елена решает «остаться верной его памяти», оставшись верной «делу всей его жизни». Возвратиться на родину она не хочет. «Вернуться в Россию», пишет она родителям - «зачем? Что делать в России?» Действие происходит в глухую пору реакции конца дореформенной эпохи - и что, действительно, было делать тогда в России человеку с таким порывом к реальному осуществлению общественных идеалов? Понял, наконец, теперь Шубин стремление Елены согласовать слово и дело - и печально размышляет над причинами ухода Елены с Инсаровым. Винит он в этом отсутствие у нас людей сильной, определённой воли. «Нет ещё у вас никого, нет людей, куда ни посмотри. Все - либо мелюзга, грызуны, гамлетики, самоеды, либо темнота и глушь подземная, либо толкачи, из пустого в порожнее переливатели, да палки барабанные! Нет, кабы были между нами путные люди, не ушла бы от нас эта девушка, эта чуткая душа, не ускользнула бы как рыба в воду!» Но роман недаром называется «Накануне». Когда Шубин кончает свою элегию возгласом: «Когда же наша придёт пора? Когда у нас народятся люди?», его собеседник даёт ему надежду на лучшее будущее, и Шубин - верное эхо авторских дум - ему верит. «Дай срок, ответил Увар Иванович, - будут.

Будут? Почва! Черноземная сила! Ты сказал - будут? Смотрите ж, я запишу ваше слово». - Всего два года отделяют «Накануне» от последующего и самого знаменитого общественного романа Т., «Отцов и детей»; но огромные перемены произошли за этот короткий срок в общественных течениях. Широкими волнами катилась теперь русская жизнь, все более и более выделяя настроение, которое уже не довольствовалось неопределёнными перспективами на лучшее будущее. Недавнее радостно-умилённое единодушие всех слоев общества исчезло. Нарождалось поколение, далеко ушедшее в своих стремлениях и идеалах от того скромного минимума человеческих прав, который давали стоявшие тогда на очереди реформы. Но как ни резко было по существу обособление этой новой общественной группы, оно ещё было в подготовительном фазисе и никому не приходило на ум констатировать распадение прогрессивного течения на два почти враждебных друг другу лагеря. Когда Т. одному из своих приятелей, человеку очень умному и чуткому на «веяния» эпохи, сообщил план «Отцов и детей», то получил ответ, повергший его в совершенное изумление: «Да ведь ты, кажется, уже представил подобный тип… в Рудине». - «Я промолчал, говорит Т.; что было сказать? Рудин и Базаров - один и тот же тип!» Для поразительно тонкой наблюдательности Т. разделение на два поколения обрисовывалось уже ясными очертаниями; он понимал всю глубину разлада. Впрочем, трудно сказать, чтобы Т. принадлежала только честь первой диагностики, проницательность которой увеличивается тем, что роман, хотя и появился в начале 1862 г., но закончен был уже летом 1861 г., а задуман значит, куда раньше, то есть буквально в самый момент зарождения новых настроений молодого поколения. Тут уже как будто не простое констатирование: в значительной степени роман Т. содействовал самому дифференцированию нового миросозерцания. В «Отцах и детях» достигла самого полного выражения одна из самых характерных особенностей новейшей русской литературы вообще и Т. в частности - теснейшая связь литературного воздействия с реальными течениями общественных настроений. В произведениях Т. литература и жизнь до такой степени сближаются одна с другою, что при анализе того или другого воспроизведённого ими общественного явления часто нельзя отличить, где кончается литературный генезис его и где начинается непосредственное действие общественных сил. И наоборот - при изучении отдельных Тургеневских типов трудно сказать, где отражение действительности и где сфера пророчески литературного творчества. С удивительною чуткостью отражая носившиеся в воздухе настроения и веяния эпохи, Т. сам до известной степени являлся творцом общественных течений. Романами Т. не только зачитывались: его героям и героиням подражали в жизни. Приступая к изображению новоявленных «детей», Т. не мог не сознавать своей отчуждённости от них. В «Накануне» он стоит на стороне молодых героев романа, а пред Еленой, столь шокировавшей своими отступлениями от условной морали людей старого поколения, прямо преклоняется. Такой симпатии он не мог чувствовать к Базарову, с его материалистическим пренебрежением к искусству и поэзии, с его резкостью, столь чуждой мягкой натуре Т. Но отсюда ещё бесконечно далеко до «оклеветания» всего молодого поколения, в котором партийное озлобление видело основной мотив романа, и до полного разрыва с новым течением. В каждом из крупных произведений Т. есть действующее лицо, в уста которого он влагал своё собственное тонкое и меткое остроумие, придававшее такой артистический интерес личной беседе Т. (таковы, например, Пигасов в «Рудине», Шубин в «Накануне», Потугин в «Дыме»). В «Отцах и детях» вся эта ядовитость сосредоточилась в Базарове, у которого уже поэтому одному является масса точек соприкосновения с автором. При всём коренном разногласии со многими воззрениями Базарова, он все же внушал Т. серьёзное уважение. «Во все время писания я чувствовал к Базарову невольное влечение», отмечает Т. в своём дневнике в день окончания романа - и вполне понятно, почему. Ему, летописцу безволия и бессилия пережитого периода, не могло не импонировать то, что с появлением Базаровых исчезает чахлая порода российских Гамлетов и уступает место крепким натурам, знающим, чего они хотят. Во всяком случае, в борьбе двух поколений автор если не на стороне «детей», то и не на стороне «отцов». К Кирсанову дяде он относится полу-иронически; Кирсанов-отец - добрый, но недалекий человек; сравнительно умеренный Кирсанов-сын безусловно пасует пред своим радикальным другом Базаровым. Неудивительно, что чуждая наших партийных споров немецкая критика выражала впоследствии великое удивление тому, как могла партия «радикалов» усмотреть отрицательное отношение в «таком гордом образе, одарённом такой силой характера и такой полной отчуждённостью от всего мелкого, пошлого, вялого и ложного». Поместивший роман в своём журнале Катков писал Т.: «Вы пресмыкаетесь перед молодым поколением». Но роман появился в очень острый момент: вновь ожило старое понятие о «вредных» идеях, нужна была кличка для обозначения политического радикализма. Её нашли в слове «нигилист», которым Базаров определяет своё отрицательное ко всему отношение. С ужасом заметил Т., какое употребление сделали из этого термина люди, с политическими взглядами которых он не имел ничего общего. В литературе враждебное отношение к роману ярче всего сказалось в статье критика «Современника», М. А. Ан

Иван Тургенев родился 9 ноября 1818 года в Орле. Отец, Сергей Николаевич, был отставным полковником-кирасиром. Мать, Варвара Петровна Лутовинова, происходила из богатой дворянской семьи.

Брак был не из счастливых и не сдерживал Сергея Николаевича (одна из его многочисленных «шалостей» описана Тургеневым в повести «Первая любовь»).

Все сведения, сохранившиеся о Варваре Петровне, рисуют ее в самом непривлекательном виде. Она в полной мере унаследовала от рода Лутовиновых их жестокость и деспотизм. До 9 лет Иван Тургенев прожил в наследственном имении Спасское-Лутовиново в 10 км от Мценска Орловской губернии. При этом воспитание его происходило под руководством немецких и французских гувернеров, так как мать его презирала все русское.

Любовь к русской литературе тайком внушил Тургеневу один из крепостных камердинеров, изображе нный им, в лице Пунина, в рассказе «Пунин и Бабурин».

В 1827 Тургеневы, чтобы дать детям образование, поселились в Москве, в доме на Самотёке. Иван учился в пансионе Вейденгаммера, затем его отдали пансионером к директору Лазаревского института Краузе. Тургенев с благодарностью вспоминал своих учителей: известного в то время филолога, исследователя «Слова о Полку Игореве», Дубенского, учителя математики Погорельском и молодого студента Клюшникова, позднее видном члене кружка Станкевича и Белинского, писавшего вдумчивые стихотворения под псевдонимом - Ф -.

В 1833 15-летний Тургенев поступил на словесный факультет Московского университета. Год спустя, после того, как старший брат Ивана поступил в гвардейскую артиллерию, семья переехала в Санкт-Петербург, и Иван Тургенев тогда же перешёл в Петербургский университет. И научный, и общий уровень Петербургского университета был тогда невысок и из своих университетских наставников, за исключением Плетнева, Тургенев в своих воспоминаниях никого даже не назвал по имени. С Плетневым Тургенев сблизился и бывал у него на литературных вечерах.

В 1836 Тургенев кончил курс со степенью действительного студента. Мечтая о научной деятельности, он в следующем году снова держал выпускной экзамен, получил степень кандидата, а в 1838 отправился в Германию. Поселившись в Берлине, Иван взялся за учёбу. Слушая в университете лекции по истории римской и греческой литературы, он дома занимался грамматикой древнегреческого и латинского языков.

В 1841 Тургенев вернулся на родину. В начале 1842 он подал в Московский университет просьбу о допущении его к экзамену на степень магистра философии, но в Москве не было тогда штатного профессора философии, и просьба его была отклонена. Однако, Тургенев в том же 1842 вполне удовлетворительно выдержал экзамен на степень магистра в Петербургском университете. Ему оставалось теперь только написать диссертацию. Но к тому времени Тургенев остыл к учености. В это же время он начал свою литературную деятельность.

В 1842 Тургенев, по желанию матери, поступил в канцелярию министерства внутренних дел. Чиновник он был весьма плохой, а начальник канцелярии Даль, хотя тоже был литератор, к службе относился весьма педантически. Кончилось дело тем, что прослужив года полтора, Тургенев, к немалому огорчению и неудовольствию матери, вышел в отставку.

Как грустный взгляд, люблю я осень.
В туманный, тихий день хожу
Я часто в лес и там сижу —
На небо белое гляжу
Да на верхушки темных сосен.
Люблю, кусая кислый лист,
С улыбкой развалясь ленивой,
Мечтой заняться прихотливой
Да слушать дятлов тонкий свист.
Трава завяла вся... холодный,
Спокойный блеск разлит по ней...
И грусти тихой и свободной
Я предаюсь душою всей...
Чего не вспомню я? Какие
Меня мечты не посетят?
А сосны гнутся, как живые,
И так задумчиво шумят...
И, словно стадо птиц огромных,
Внезапно ветер налетит
И в сучьях спутанных и темных
Нетерпеливо прошумит.
1842

Рисунки Полины Виардо - ее автопортрет и портрет Ивана Тургенева

В книге Ю. В. Лебедева "Тургенев" со слов И. С. Тургенева описано то, как впервые писатель увидел и услышал Полину Виардо.

1843 год в писательской и человеческой судьбе Тургенева оказался роковым: это был год начала его литературного успеха, год знакомства с Белинским и встречи писателя с «центральным светилом» его жизни — двадцатидвухлетней певицей Полиной Виардо-Гарсиа, выступавшей осенью в Петербурге в составе Итальянской оперы. Говорили, что родом она испанка, дочь и ученица знаменитого на всю Европу тенора Гарсиа, выходца из цыганского квартала Севильи. Имя свое Полина получила по крестной матери, княжне Прасковье Андреевне Голицыной, «русские связи» начались для неё с колыбели. Но в Петербург она явилась незнакомкой, и её выхода ждали только с любопытством. Никто не знал, что России она будет обязана славой и успехом, что она, испытывая к России «вечную признательность», назовет её «вторым отечеством» .

Шел «Севильский цирюльник», в котором Виардо исполняла партию Розины. Началась картина первого акта. «Комната в доме Бартоло. Входит Розина: небольшого роста, с довольно крупными чертами лица и большими, глубокими, горячими глазами. Пестрый испанский костюм, высокий андалузский гребень торчит на голове немного вкось. «Некрасива!» — повторил сосед сзади. «В самом деле», — подумал я.

Вдруг совершилось что-то необыкновенное! Раздались такие восхитительные бархатные ноты, каких, казалось, никто никогда не слыхивал... По зале мгновенно пробежала электрическая искра... В первую минуту — мертвая тишина, какое-то блаженное оцепенение... но молча прослушать до конца — нет, это было свыше сил! Порывистые «браво! браво!» прерывали певицу на каждом шагу, заглушали её... Сдержанность, соблюдение театральных условий были невозможны; никто не владел собою. Восторг уже не мог вместиться в огромной массе людей, жадно ловивших каждый звук, каждое дыхание этой волшебницы, завладевшей так внезапно и всецело всеми чувствами и мыслями, воображением молодых и старых, пылких и холодных, музыкантов и профанов, мужчин и женщин... Да! это была волшебница! И уста её были прелестны! Кто сказал «некрасива»? — Нелепость!

Не успела еще Виардо-Гарсиа кончить свою арию, как плотина прорвалась: хлынула такая могучая волна, разразилась такая буря, каких я не видывал и не слыхивал. Я не мог дать себе отчета: где я? что со мною делается? Помню только, что и сам я, и всё кругом меня кричало, хлопало, стучало ногами и стульями, неистовствовало. Это было какое-то опьянение, какая-то зараза энтузиазма, мгновенно охватившая всех с низу до верху, неудержимая потребность высказаться как можно громче и энергичнее.

Это было великое торжество искусства! Не бывшие в тот вечер в оперной зале не в состоянии представить себе, до какой степени может быть наэлектризована масса слушателей, за пять минут не ожидавшая ничего подобного.

Тебе случалось — в роще темной, В траве весенней, молодой, Найти цветок простой и скромный? (Ты был один — в стране чужой.) Он ждал тебя — в траве росистой Он одиноко расцветал... И для тебя свой запах чистый, Свой первый запах сберегал.

И ты срываешь стебель зыбкой. В петлицу бережной рукой Вдеваешь, с медленной улыбкой, Цветок, погубленный тобой. И вот, идешь дорогой пыльной; Кругом — всё поле сожжено, Струится с неба жар обильный, А твой цветок завял давно. Он вырастал в тени спокойной, Питался утренним дождем И был заеден пылью знойной, Спален полуденным лучом. Так что ж? напрасно сожаленье! Знать, он был создан для того, Чтобы побыть одно мгновенье В соседстве сердца твоего.

Первая половина 1843

Иван Тургенев. Художник Э. Лами. 1844

Исповедь Нам тягостно негодованье, И злоба дельная — смешна; Но нам не тягостно молчанье: Улыбка нам дозволена. Мы равнодушны, как могилы; Мы, как могилы, холодны... И разрушительные силы — И те напрасно нам даны. Привыкли мы к томленью скуки. Среди холодной полутьмы Лучи живительной науки Мерцают нехотя... но мы Под ум чужой, чужое знанье — Желанье честное Добра — И под любовь — и под страданье Подделываться мастера. Радушьем, искренней приязнью Мы так исполнены — бог мой! Но с недоверчивой боязнью Оглядывает нас чужой... Он не пленится нашим жаром — Его не тронет наша грусть... То, что ему досталось даром, Твердим мы бойко наизусть.

Как звери, мы друг другу чужды... И что ж? какой-нибудь чудак Затеет дело — глядь! без нужды Уж проболтался, как дурак. Проговорил красноречиво Все тайны сердца своего... И отдыхает горделиво, Не сделав ровно ничего. Мы не довольны нашей долей — Но покоряемся... Судьба!! И над разгульной, гордой волей Хохочем хохотом раба. Но и себя браним охотно — Так!! не жалеем укоризн!! И проживаем беззаботно Всю незаслуженную жизнь. Мы предались пустой заботе, Самолюбивым суетам... Но верить собственной работе Неловко — невозможно нам. Как ни бунтуйте против Рока — Его закон ненарушим... Не изменит народ Востока Шатрам кочующим своим. 31 декабря 1845

Первый снег Здравствуйте, легкие звезды пушистого, первого снега! Быстро на темной земле таете вы чередой. Но проворно летят за вами другие снежинки, Словно пчелы весной, воздух недвижный пестря. Скоро наступит зима,— под тонким и звучным железом Резвых саней завизжит холодом стиснутый лед. Ярко мороз затрещит; румяные щеки красавиц Вспыхнут; иней слегка длинных коснется ресниц. Так! пора мне с тобой расстаться, степная деревня! Крыш не увижу твоих, мягким одетых ковром, Струек волнистого дыма на небе холодном и синем, Белых холмов и полей, грозных и темных лесов. Падай обильнее, снег! Зовет меня город далекий; Хочется встретить опять старых врагов и друзей. 1846

«Записки охотника» — цикл рассказов Ивана Сергеевича Тургенева, печатавшихся в 1847—1851 году в журнале и выпущенных отдельным изданием в 1852. Три рассказа написаны и присоединены автором к сборнику значительно позже.

Программы "Записок охотника"

Аннотация:
Бежин луг. Бирюк. Бурмистр.Чертопханов и Недопюскин
Два помещика. Ермолай и мельничиха. Гамлет Щигровского уезда
Хорь и Калиныч. Петр Петрович Каратаев. Касьян с Красивой мечи
Конец Чертопханова. Контора. Лебедянь. Уездный лекарь
Лес и степь. Льгов. Малиновая вода. Живые мощи
Однодворец Овсянников. Певцы. Мой сосед Радилов
Смерть. Стучит! Свидание. Татьяна Борисовна и ее племянник.

Сборник рассказов :

Реферат на тему:

«Иван Сергеевич Тургенев. Начало творческого пути писателя»

Рождение

Первые литературные опыты

«Записки охотника»

Литература

Рождение

Иван Сергеевич Тургенев по отцу принадлежал к старинному дворянскому роду. Имена предков писателя встречались в описаниях исторических событий со времен Ивана Грозного. Но постепенно древний род Тургеневых беднел и мельчал, теряя одно за другим родовые поместья. Дед писателя служил при Екатерине II и после четырнадцатилетней службы ушел в отставку в чине прапорщика.

Военным был и отец Тургенева - Сергей Николаевич, родившийся в 1793 году. Семнадцатилетним юношей начал он службу в кавалергардском полку и ко времени встречи со своей будущей женой был в чине поручика.

Неподалеку от его родового имения - села Тургенево, Орловской губернии, Мценского уезда, - находилась усадьба Спасское, принадлежавшая богатой помещице Варваре Петровне Лутовиновой.

Трудно сложилась судьба этой женщины. Она рано потеряла отца, а отчим, невзлюбивший ее, обращался с нею так жестоко, что в конце-концов, она вынуждена была бежать из родительского дома.

Немногим легче жилось Варваре Петровне и у дяди ее, Ивана Ивановича Лутовинова, приютившего шестнадцатилетнюю беглянку в Спасском. У него были свои капризы, которым она вынуждена была беспрекословно подчинятся. В Спасском Варвара Петровна, по воле деспотичного старика, жила почти взаперти. Так и прошли ее молодые годы в постоянном одиночестве. Ей было около тридцати лет, когда внезапная смерть Лутовинова сделала ее одной из самых богатых помещиц в округе: несколько имений, сто тысяч десятин земли, тысячи душ крепостных крестьян...

Сергей Николаевич Тургенев, бывший в своем полку ремонтером, приехал однажды в Спасское к Варваре Петровне, чтобы купить лошадей из ее завода для полка. Знакомство, начавшееся с делового визита, кончилось сватовством. Но и сватовство, по-видимому, было вызвано деловыми соображениями.

Варвара Петровна была на шесть лет старше жениха и, в отличие от него, красотой не блистала.

Молодой офицер произвел неизгладимое впечатление на Лутовинову. Отец Сергея Николаевича настойчиво советовал ему добиваться руки Варвары Петровн:

Женись, ради бога, на Лутовиновой, а то мы скоро пойдем с сумой...

На предложение Сергея Николаевича варвара Петровна ответила согласием, и, обвенчавшись в феврале 1816 года в Орле, они поселились в собственном городском доме на Борисоглебовской улице.

Здесь и родился 8 октября 1818 года будущий писатель. Двумя годами старше его был первенец Тургеневых - Николай.

Вскоре Сергей Николаевич вышел в отставку в чине полковника и переселился с семьей из Орла в Спасское-Лутовиново.

Все управление усадьбой Варвара Петровна взяла на себя. Вокруг просторного двухэтажного городского дома были разбиты фруктовые сады, устроены оранжереи, парники, теплицы...

Сам основатель Спасского - Иван Иванович Лутовинов - уже давно покоился в мавзолее, который был воздвигнут им для себя на старом кладбище незадолго до смерти, а в усадьбе шла своим чередом иная жизнь, со своими радостями и огорчениями, страстями и тревогами, бурями и затишьями...

В гостиной по-прежнему изо дня в день тикали бронзовые часы, шли недели, месяцы, проходили зимы и весны, шли годы...

И с каждым годом все шире становился парк - немой свидетель смены поколений. Едва заметные прежде кустики сирени, акаций и жимолости разрослись в сплошные кусты Длинный спуск к пруду весь зарос орешником, рябиной, терновником, из-под которых выглядывал вереск и папоротник.

На всем громадном пространстве парка поразительное разнообразие создавало неуловимые переходы: то словно бы дремучий бор, то тенистые аллеи с песчаными дорожками, то заросли кустарника, то веселые березовые рощицы с овражками и глубокими рвами...

Казалось, не было таких пород деревьев, которых бы не нашлось здесь: могучие дубы, купы столетних елей, лиственницы, сосны, ясени, стройные тополи, каштаны, осины, клены, липы. В укромных местах - крупные ландыши, земляника, темные головки грибов, голубые цветы цикория...

Это был какой-то обособленный мир. И, вспоминая впоследствии, на закате жизни, о ранних годах своего детства, вспоминая, как один из дворовых, восторженный поэт в душе, уводил его в глушь сада читать стихи, Тургенев писал: «Эти деревья, эти зеленые листья, эти высокие травы заслоняли нас от всего остального мира, никто не знает где мы, а с нами поэзия, мы проникались, мы упивались ею...»

Мальчик любил забираться в самые отдаленные уголки парка, уходить на пруд, которым оканчивался Спасский сад. В пруду водилось много рыбы: караси, гольцы, пескари. Он забавлялся здесь кормлением их, бросал им хлебный мякиш, распаренные зерна ржи и пшеницы. В ненастные дни он скучал, жалея, что не удастся побывать на пруду.

Уже лет с семи он научился ловить птиц западней, сеткой. Птицы в изобилии водились в Спасском саду. В одной из комнат господского дома, окрашенной в зеленый цвет, помещался «садок»; там были канарейки, чижи, щеглы, попугаи... Сторож, прозванный за чрезмерную худобу и высокий рост Борзым, заготовлял корм и ухаживал за птицами.

Лесники и охотники Спасского, приметив интерес мальчугана к охоте, рассказывали ему о жизни пернатых, о перелете птиц, о повадках бекасов, куропаток, перепелок, диких уток. В погожие дни они брали его с собой в лес и на болото, научили стрелять из ружья. Так зародилась в нем страсть к охоте, рано сблизившая его с людьми из народа и помогавшая ему воочию наблюдать тяжелую крестьянскую жизнь...

Но любовь мальчика к природе, к родному Спасскому была отравлена рано пробудившимся сознанием того, что существование всех окружающих подчинено какому-то дикому произволу, капризам и прихотям необузданно властных родителей.

Ему запомнилось, как расправился однажды отец с гувернером-немцем, осмелившемся дернуть за вихор Николая, когда мальчик вывел его из терпения шалостями и непослушанием. В эту-то минуту и появился наверху в дверях классной комнаты Сергей Николаевич. Он схватил гувернера за шиворот, подтащил к лестнице и сбросил его в лестничный пролет, крикнув слугам, чтобы они тотчас собрали все вещи немца и вывезли его из имения.

Но обычно отец был замкнут, холоден и сдержан. С жадностью ловили дети те редкие минуты, когда он проявлял к ним хотя бы мимолетную нежность или видимость участия.

Будущность детей не слишком волновала его. Более всего он был занят собою, заботами о своих удовольствиях и покое.

Воспитанием сыновей занималась Варвара Петровна. Горести, выпавшие на ее долю в детстве и юности, отразились на ее характере. Она вся была словно соткана из противоречий. по отношению к детям была порой беспокойной, заботливой и даже сентиментально нежной, но это не мешало ей тиранить их, наказывать по всякому поводу, за любую мелочь.

Мне нечем помянуть моего детства, говорил позднее Тургенев, - ни одного светлого воспоминания. Матери я боялся как огня. Редкий день проходил без розог; когда я отваживался спросить, за что меня наказывали, мать категорически заявляла: «Тебе об этом лучше знать, догадайся...»

Если к своим детям так сурова была Варвара Петровна, то жестокость ее по отношению к крепостным не знала границ. Одно имя барыни наводило ужас на дворовых людей. Их постоянно секли розгами на конюшнях, подвергали издевательствам, ссылали в дальние деревни, отрывая от семьи, от близких.

Каждодневно по утрам Варвара Петровна выслушивала в господской конторе доклад домашнего секретаря, сообщения главного приказчика и бурмистра. Окружающие безошибочно угадывали, в каком расположении духа барыня, - если что-либо начинало досадовать ее, она тотчас принималась быстро и нервно перебирать янтарные четки, и тогда все знали: быть грозе...

Детские и юношеские воспоминания о жизни в Спасском глубоко запали в душу Тургенева и нашли потом отражение во многих его рассказах, повестях и романах.

Портретные черты Варвары Петровны легко различимы и в характеристике барыни в «Муму», и в образе Глафиры Петровны из «Дворянского гнезда», и в описании бабушки в «Пунине и Батурине».

Странно уживалось в Варваре Петровне бессердечие к подвластным ей крестьянам с любовью к театру, живописи и даже к цветам... На столике у нее постоянно лежала книга по цветоводству на французском языке, подаренная сыновьями в день ее именин в 1825 году.

Позднее, Иван Сергеевич вспоминал, что нигде не встречал таких красивых цветов, как в Спасском. Но он помнил также, как жестоко обращалась мать с садовниками. Их наказывала за все и про все.

Каким трагизмом отмечена судьба одного из крепостных мальчиков, родившегося в Спасском, который обратил на себя внимание барыни незаурядными способностями к рисованию! Он был послан в Москву учиться живописи и так искусно овладел мастерством художника, что ему поручили расписывать потолок в Большом театре. А потом Варвара Петровна вытребовала его назад в деревню, чтобы он рисовал для нее цветы с натуры.

Он писал их тысячами, - рассказывал Тургенев, - и садовые, и лесные, писал с ненавистью, со слезами. Они опротивели и мне. Бедняга рвался, зубами скрежетал, спился и умер...

По вечерам в зале главного дома, где были устроены сцена и хоры, ставились домашние спектакли, участниками которых были крепостные актеры, музыканты, танцоры и певчие... Иногда представления давались в саду. Смутно вспоминались впоследствии Тургеневу театральные подмостки в парке под деревьями, где в дни его детства разыгрывались пьесы для гостей при свете плошек и разноцветных фонариков.

В домашней библиотеке Лутовиновых было много книг русских и иностранных писателей. Романы, повести, старинные альманахи, календари... Любознательный мальчик зачитывался сочинениями по истории, мифологии, описаниями путешествий по всем странам света.

Первые литературные опыты

Но вот пришла пора расстаться со Спасским на долгое время. Тургеневы решили переселиться в Москву, чтобы подготовить детей к поступлению в учебные заведения. Поначалу определили их в частный пансион. Ивану здесь отчетливо запомнилось, как однажды надзиратель начал пересказывать воспитанникам на память только что вышедший тогда из печати роман Загоскина «Юрий Милославский». Это растянулось на несколько вечеров. Затаив дыхание слушали они повествование о похождениях Кирши, Алексея, разбойника Омляша. Был момент, когда Тургенев вскочил и бросился бить одного мальчика, который вздумал заговорить посреди расказа.

Кирша, земский ярыжка, боярин Шалонский - все эти лица казались Тургеневу с того времени чуть не родными, и навсегда запечатлелись в его сознании малейшие подробности романа.

По выходе из пансиона Тургенев занимался с домашними учителями, а когда ему исполнилось пятнадцать лет, поступил на словесный факультет Московского университета. Но пробыл он здесь недолго: через год семья переселилась в Петербург и Тургенев был переведен туда на филологическое отделение философского факультета.

Еще в студенческие годы Иван Сергеевич начал писать стихи и поэмы в романтическом духе и занимался переводами стихотворных драм Шекспира и Байрона.

Вскоре стихотворения Тургенева стали появляться время от времени на страницах журналов, а 1843 год был ознаменован в его жизни выходом в свет поэмы «Параша», очень сочувственно встреченной Белинским. Это и было, собственно, началом сорокалетнего творческого пути Тургенева. За «Парашей» последовал еще ряд поэм: «Помещик», «Разговор» и другие.

«Записки охотника»

И все же не стихотворениям и поэмам Тургенева суждено было открыть новую страницу в летописях русской литературы. Она была открыта, как известно, «Записками охотника».

При переходе Тургенева от поэтических опытов к «Запискам охотника» исключительную роль сыграла его дружба с Белинским. Она длилась около пяти лет, и только смерть великого критика в 1848 году оборвала ее. Белинскому не суждено было увидеть полный расцвет литературной деятельности Тургенева. Но он внимательно следил за первыми шагами молодого писателя, отмечая в его произведениях благоуханную свежесть поэзии, оригинальность мысли, свободные переходы от лиризма к иронии, замечательное мастерство пейзажа.

Все усилия Белинского в последний период его жизни были направлены на то, чтобы объединить писателей, продолжавших гоголевские традиции обличения самодержавно-крепостнического строя. К этой литературной школе, которую принято было тогда называть «натуральной», примкнул и Тургенев. Рассказы его явились как бы ответом на призыв Белинского проникнуться сочувствием к угнетенному народу, показать безнравственность рабства, мешавшего прорасти «плодовитому зерну русской жизни».

С некоторых пор писатели, входившие в кружок Белинского, все чаще строили планы издания собственного журнала. По условиям того времени речь могла идти лишь о приобретении одного из существующих журналов, потому что власти не давали разрешений на издание новых, не желая увеличивать их числа.

Некрасов и другие литераторы видели, что редактор-издатель журнала «Современник», основанного еще Пушкиным, плохо ведет дело. В его руках журнал утратил связь с эпохой, захирел и растерял подписчиков.

С ним и решено было вступить в переговоры о покупке «Современника».

Вы уж, пожалуйста, это лето не увлекайтесь там охотой, а пишите, чтобы рассказ ваш не был с куриный носок, напишите как следует; слава богу, времени у вас будет много, достаточно пошалаберничали в Петербурге...

Но увлечение Тургенева охотой, проявившееся с особенной силой именно в это лето и осень, оказалось в высшей степени благотворным для его литературной судьбы.

В Спасском он прожил до глубокой осени и почти все это время не выпускал ружья из рук, а до пера не касался вовсе. «Охота» - это волшебное слово могло заставить его забыть обо всем.

Русские люди, - говорил он, - с незапамятных времен любили охоту. Это подтверждают наши песни, наши сказания, все предания наши. Да где же т охотится, как не у нас: кажется, есть где и есть по чем. Витязи времен Владимира стреляли белых лебедей и серых уток на заповедных лунах... Вообще охота свойственна русскому человеку: дай мужику ружье, хоть веревками связанное, да горсточку пороху, и пойдет он бродить, в одних лаптишках, по болотам да по лесам с утра до вечера. И не думайте, чтобы он стрелял одних уток: с этим же ружьем пойдет он караулить медведя «на овсах». вобьет в дупло не пулю, а самодельный, кой-как сколоченный жеребий - и убьет медведя, а не убьет, так даст медведю себя поцарапать, отлежится, полуживой дотащится до дому и, коли выздоровеет, опять пойдет на того же медведя с тем же ружьем...

Занятие охотой сблизило писателя с людьми из народа, широко открыло перед ним картины деревенской жизни, помогло понять и полюбить душу русского крестьянина.

Охота помогала ему и проникать глубоко в тайны природы, ибо только охотник «видит ее всякое время дня и ночи, во всех ее красотах, во всех ее ужасах».

Тургенев исходил с ружьем вся Орловскую и смежные с нею губернии. Частым спутником его в этих скитаниях по лесам и болотам был крепостной егерь помещика Черненского уезда Афанасий Алифанов, с которым никто в округе не мог сравнится в искусстве ловить весной, в полую воду, рыбу, доставать руками раков, отыскивать по чутью дичь, подманивать перепелов, вынашивать ястребов, добывать соловьев с «лешевой дудкой», с «кукушкиным перелетам».

Писатель привязался к Алифанову, полюбил его, помог выкупиться на волю, и Афанасий поселился в лесу, носившем название высокое, верстах в пяти от Спасского. Сюда нередко захаживал к Афанасию Тимофеевичу Тургенев посидеть за чашкой чая, потолковать об охоте, о жизни.

Заглядывая в глухие деревеньки, в усадьбы степных помещиков, посещая лесные угодья и лесные сторожки, совершая далекие поездки на беговых дрожках по соседним уездам, Тургенев пристально всматривался в крестьянский и помещичий быт, жадно впитывал народную речь.

Так прошло лето и короткая пора первоначальной осени с ее тихой красотой и «пышным увяданьем». Наступили холодные осенние дни, И Тургенева потянуло в Петербург, который он покинул чуть ли не полгода назад.

В середине октября, как только кончились осенние вальдшнепы, Тургенев выехал в Петербург, где его ждала радостная новость: вопрос о приобретении права на издание «Современника» разрешился благополучно. На подготовку первого номера оставалось уже немного времени. Белинский настойчиво убеждал друзей работать не покладая рук, чтобы каждый номер журнала был полон жизни и честного направления».

Он с Тургенева взял слово, что тот будет поддерживать «Современник» всеми силами.

В эти месяцы встречи его с Белинским особенно участились - они видались чуть ли не каждый день. Сначала Белинский огорчался, что Тургенев в Спасском весь отдался охоте и потому не привез с собою, как было условлено, готового рассказа.

Белинский еще не знал тогда, что из деревни Тургенев вернулся вовсе не с пустыми руками и что вскоре, взявшись за работу, он украсит страницы современника первыми рассказами из записок охотника».

Пожалуй, Тургенев и сам не вполне ясно представлял себе эту перспективу - сюжеты будущих отдельных произведений этого цикла еще не складывались в его сознании в нечто единое и целое. Кристаллизация замысла произошла позднее, в самом ходе работы над рассказами.

Наблюдения, вынесенные писателем за время пребывания в деревне, были так изобильны, что материала этого ему хватило потом на несколько лет работы, в результате которой сложилась книга, открывшая новую эпоху в русской литературе.

Тургенев был искренне убежден в том, что не написал бы «Записок охотника», если б остался в России: «Я не мог дышать одним воздухом, оставаться рядом с тем, что я возненавидел... Мне нужно было удалиться от моего врага затем, чтобы из самой моей дали напасть на него. В моих глазах враг этот... был - крепостное право. Под этим именем я собрал и сосредоточил все, против чего я решился бороться до конца - с чем я поклялся никогда не примирятся... Это была моя Аннибаловская клятва...»

Но прежде чем надолго уехать за границу, Тургенев хотел приготовить, по крайней мере, для первых двух номеров «Современника», несколько рассказов, критическую статью и ряд стихотворений. «Работаю изо всех сил, - читаем мы в одном из его писем конца 1846 года. - Я взял на себя некоторые обязательства, хочу их выполнить и выполню». Тургенев рассчитывал, сделав все это, в начале следующего года покинуть Петербург.

Рассказ, написанный им для первого номера «Современника», назывался «Хорь и Калиныч». Подзаголовок рассказа - «Из записок охотника» - был придуман одним из редакторов современника И.И. Панаевым, который считал, что очерк этот, изданный с таким подзаголовком, расположит читателей «к снисхождению».

Но в снисхождении не было никакой нужды. Напротив, и в литературных кругах, и у читателей «Хорь и Калиныч» вызвал единодушное одобрение и сразу же высоко поднял автора в общем мнении.

появление в печати следующих произведений этого цикла («Ермолай и мельничиха», «Льгов», «Однодворец Овсянников») окончательно закрепило успех Тургенева. О них с восторгом заговорили в московской публике. «Нисколько не преувеличу, - писал Некрасов автору, - сказав вам, что эти рассказы сделали такой же эффект, как романы Герцена и Гончарова».

Стало ясно, что Тургенев вступил на свою настоящую дорогу. Эта творческая победа писателя была не только его личным успехом, но и торжеством реалистической эстетики, основы которой неустанно разрабатывал и провозглашал великий критик в своих статьях и беседах с писателями в последний период деятельности.

О том, как Белинский ценил «Записки охотника», красноречиво говорит его предсмертный обзор русской литературы за 1847 год, где он писал: «Не все его рассказы одинакового достоинства: одни лучше, другие слабее, но между ними нет ни одного, который бы чем-нибудь не был интересен, занимателен и поучителен. «Хорь и Калиныч» до сих пор остается лучшим рассказом охотника, за ним «Бурмистр», а после «Однодворец Овсянников» и «Контора». Нельзя не пожелать, чтобы г. Тургенев писал еще хоть целые тома таких рассказов».

Отдельное издание «Записок охотника» вышло в 1852 году и стало настоящим общественным событием. Современники почувствовали антикрепостнический характер сборника и по достоинству оценили его. Так началась карьера большого писателя Ивана Сергеевича Тургенева.

Литература:

1. Брюсов о Тургеневе / Публ. С. С. Гречишкина и А. В. Лаврова // Тургенев и его современники. Л., 1977. С. 175.

2. Зильберштейн И. С., Розыскания о Тургеневе, М., 1970.

3. Иссова Л.Н. Романы И.С.Тургенева. Современные проблемы изучения: Учебное пособие. Калинингр. ун-т. - Калининград, 1999.

4. Клеман М. К., Летопись жизни и творчества И. С. Тургенева, М. - Л., 1934.

5. Михайловский Н. К. Литературная критика и воспоминания. Серия «История эстетики в памятниках и документах» М., «Искусство», 1995.

Реферат на тему:

«Иван Сергеевич Тургенев. Начало творческого пути писателя»

Рождение

Первые литературные опыты

«Записки охотника»

Литература

Рождение

Варвара Петровна была на шесть лет старше жениха и, в отличие от него, красотой не блистала.

Женись, ради бога, на Лутовиновой, а то мы скоро пойдем с сумой...

Здесь и родился 8 октября 1818 года будущий писатель. Двумя годами старше его был первенец Тургеневых - Николай.

Детство

Моя биография, - сказал он однажды, - в моих произведениях.

Первые литературные опыты

«Записки охотника»

С ним и решено было вступить в переговоры о покупке «Современника».

Расставаясь с Иваном Сергеевичем на летние месяцы 1846 года, Белинский просил его не забывать об обещанной литературной «дани» для альманаха, который он предполагал выпустить в свет в ближайшее время.

Он с Тургенева взял слово, что тот будет поддерживать «Современник» всеми силами.

Знакомые и друзья Панаева и Некрасова осаждали их вопросами, будут ли в «Современнике» продолжаться рассказы охотника.

Литература:

1. Брюсов о Тургеневе / Публ. С. С. Гречишкина и А. В. Лаврова // Тургенев и его современники. Л., 1977. С. 175.

2. Зильберштейн И. С., Розыскания о Тургеневе, М., 1970.

4. Клеман М. К., Летопись жизни и творчества И. С. Тургенева, М. - Л., 1934.

Репетиторство

Нужна помощь по изучению какой-либы темы?

Наши специалисты проконсультируют или окажут репетиторские услуги по интересующей вас тематике.
Отправь заявку с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.

Родился Иван Сергеевич Тургенев 28 октября (9 ноября) 1818 года в городе Орел. Семья его и по матери, и по отцу принадлежала к дворянскому классу.

Первое образование в биографии Тургенева было получено в имении Спасском-Лутовинове. Грамоте мальчика учили немецкие и французские учителя. С 1827 года семья переехала в Москву. Затем обучение Тургенева проходило в частных пансионах Москвы, после чего – в Московском университете. Не окончив его, Тургенев перевелся на философский факультет Петербургского университета. Также учился заграницей, после чего путешествовал по Европе.

Начало литературного пути

Учась на третьем курсе института, в 1834 году Тургенев пишет свою первую поэму под названием «Стено». А в 1838 году в печать выходят два его первых стихотворения: «Вечер» и «К Венере Медицейской».

В 1841 году, вернувшись в Россию, занимался научной деятельностью, написал диссертацию и получил степень магистра филологии. Затем, когда тяга к науке остыла, Иван Сергеевич Тургенев служил чиновником в министерстве внутренних дел до 1844 года.

В 1843 году Тургенев знакомится с Белинским, у них завязываются дружеские отношения. Под влиянием Белинского создаются, печатаются новые стихотворения Тургенева, поэмы, повести, среди которых: «Параша», «Поп», «Бретёр» и «Три портрета».

Расцвет творчества

К другим известным произведениям писателя можно отнести: романы «Дым»(1867) и «Новь»(1877), повести и рассказы «Дневник лишнего человека» (1849), «Бежин луг» (1851), «Ася» (1858), «Вешние воды» (1872) и многие другие.

Осенью 1855 года Тургенев познакомился с Львом Толстым , который вскоре опубликовал рассказ «Рубка леса» с посвящением И. С. Тургеневу.

Последние годы

С 1863 года уехал в Германию, где знакомится с выдающимися писателями Западной Европы, пропагандирует русскую литературу. Работает редактором и консультантом, сам занимается переводами с русского языка на немецкий и французский и наоборот. Он становится самым популярным и читаемым русским писателем в Европе. А в 1879 году получает звание почетного доктора Оксфордского университета.

Именно благодаря стараниям Ивана Сергеевича Тургенева были переведены лучшие произведения Пушкина , Гоголя, Лермонтова , Достоевского, Толстого.

Стоит кратко отметить, что в биографии Ивана Тургенева в конце 1870-х – начале 1880-х годов быстро возросла его популярность, как на родине, так и за границей. А критики стали причислять его к лучшим писателям века.

С 1882 года писателя начали одолевать болезни: подагра, стенокардия, невралгия. В результате мучительной болезни (саркомы) он умирает 22 августа (3 сентября) 1883 года в Буживале (пригород Парижа). Тело его было привезено в Петербург и погребено на Волковском кладбище.

Хронологическая таблица

Другие варианты биографии

В юности Тургенев был легкомыслен, тратил много родительских денег на развлечения. За это его мать однажды проучила, выслав вместо денег в посылке кирпичи.
Личная жизнь писателя сложилась не очень удачно. У него было много романов, но ни один из них не закончился браком. Самой большой любовью в его жизни была оперная певица Полина Виардо. На протяжении 38 лет Тургенев был знаком с ней и ее мужем Луи. За их семьей он ездил по всему свету, жил с ними в разных странах. Умерли Луи Виардо и Иван Тургенев в один год.
Тургенев был человеком чистоплотным, опрятно одевался. Писатель любил работать в чистоте и порядке – без этого никогда не начинал творить.
посмотреть все