Илья Кабаков в Эрмитаже: Что нужно знать о выставке патриарха московского концептуализма. Илья и Эмилия Кабаковы: В будущее возьмут не всех — журнал «Искусство Кабаков инсталляции

Илья Иосифович Кабаков родился 30 сентября 1933 года в Днепропетровске. Его мать, Берта Солодухина, была бухгалтером, а отец, Иосиф Кабаков, слесарем. В 1941 году вместе с матерью он попал в эвакуацию в Самарканд. В 1943 году его приняли в Художественную школу при Ленинградском институте живописи, скульптуры и архитектуры имени Репина, преподаватели и ученики которой тоже были эвакуированы в Самарканд. Оттуда Кабакова в 1945 году перевели в Московскую среднюю художественную школу (МСХШ). Ее он закончил в 1951 году и тогда же поступил на отделение графики в Суриковский институт (Московский государственный академический художественный институт имени В.И. Сурикова), где занимался в мастерской книги у профессора Б.А. Дехтерева. Окончил институт Кабаков в 1957 году.

С 1956 года Илья Кабаков начал иллюстрировать книги для издательства "Детгиз" (с 1963 года – "Детская литература") и для журналов "Малыш", "Мурзилка", "Веселые картинки". Со второй половины 1950-х стал заниматься живописью "для себя": пробовал силы в таких направлениях, как абстракционизм и сюрреализм.

В 1960-х Кабаков был активным участником диссидентских художественных экспозиций в Советском союзе и за границей.

В 1968 году Кабаков перебрался в ставшую впоследствии знаменитой мастерскую Юло Соостера на чердаке бывшего доходного дома "Россия" на Сретенском бульваре. В том же 1968 году он вместе с Олегом Васильевым, Эриком Булатовым и другими нонконформистами участвовал в выставке в кафе "Синяя птица".

Некоторые работы художника уже в 1965 году попали на выставку "Альтернативная действительность II" (Аквила, Италия), а с начала 1970-х их включали в устраивавшиеся на Западе экспозиции советского неофициального искусства: в Кельне, Лондоне, Венеции.

С 1970 по 1976 годы Кабаков нарисовал 55 альбомов для серии "Десять персонажей". Первым альбомом стал "Полетевший Комаров". Цикл, впоследствии названный журналистами "концептуалистским комиксом", создавался специально для домашнего просмотра: это был нонконформистский, неофициальный проект.

В середине 1970-х Кабаков сделал концептуальный триптих из трех белых холстов и приступил к циклу "альб" - листов с надписями на "коммунальные" темы, а с 1978-го разрабатывал ироническую "жэковскую серию". В 1980 году он стал меньше заниматься графикой и сосредоточился на инсталляциях, в которых использовал обычный мусор и обыгрывал жизнь и быт коммунальных квартир.

В 1982 году Кабаков придумал одну из своих самых знаменитых инсталляций – "Человек, который улетел в космос из своей комнаты", законченную к 1986 году. Впоследствии такие масштабные проекты он стал называть "тотальными инсталляциями".

Лучшие дня

В 1987 году Кабаков получил первый зарубежный грант – от австрийского объединения Graz Kunstverein - и построил в Граце инсталляцию "Ужин". Год спустя он устроил первую "тотальную инсталляцию" из проекта "Десять персонажей" в нью-йоркской галерее Рональда Фельдмана и получил стипендию французского министерства культуры. В 1989 году Кабакову дали стипендию в фонде DAAD (Германская служба академических обменов), и он переехал в Берлин. С этого времени он постоянно работал за пределами сначала СССР, а потом России.

С начала 1990-х годов у Кабакова прошли десятки выставок в Европе и Америке, в том числе в таких крупных музеях, как парижский Центр Помпиду, норвежский Национальный центр современного искусства, нью-йоркский музей современного искусства, кельнский Кунстхалле, а также на Венецианской биеннале и на выставке Documenta в Касселе.

1990-е годы стали временем признания художника: в это десятилетие он получил награды от датского, немецкого и швейцарского музеев, титул кавалера Ордена искусств и литературы от французского министерства культуры.

В 2000-е годы художник стал активно выставляться в России. Так, осенью 2003 года Московский дом фотографии показал проект "Илья Кабаков. Фото и видео документация жизни и творчества". В начале 2004 года Третьяковская галерея устроила программную выставку "Илья Кабаков. Десять персонажей".

В июне 2004 года в Эрмитажев здании Главного штаба открылась выставка Ильи Кабакова и его жены Эмилии (они женаты с 1992 года) "Случай в музее и другие инсталляции", которая "знаменовала их возвращение на родину". Тогда же художники подарили музею две инсталляции, которые, по словам Михаила Пиотровского, положили начало эрмитажному собранию новейшего искусства. В декабре все того же 2004 года московская галерея "Стелла-Арт" показала девять инсталляций Кабакова, сделанных в 1994-2004 годах.

Когда в 2006 году в нью-йоркский музей Гуггенхайма отправилась программная выставка "Russia!", в нее была включена инсталляция Кабакова "Человек, который улетел в космос". Присутствие этой работы в одном пространстве с иконами Андрея Рублева и Дионисия, картинами Брюллова, Репина и Малевичаокончательно закрепило за Кабаковым статус одного из самых важных советских и российских художников послевоенного поколения.

Летом 2007 года на лондонских торгах дома Phillips de Pury & Company картина Кабакова "Номер люкс" была куплена за 2 миллиона фунтов стерлингов (около 4 миллионов долларов). Так он стал самым дорогим русским художником второй половины ХХ века.

В феврале 2008 года работа Кабакова "Жук" (1982) ушла с молотка на аукционе Phillips de Pury & Company за 2,93 миллиона фунтов стерлингов (5,84 миллиона долларов). В апреле того же года альбом "Полетевший Комаров" был продан на нью-йоркских торгах Sotheby"s за 445 тысяч долларов.

В июле 2008 года стало известно о готовящейся в Москве самой большой ретроспективе Ильи и Эмилии Кабаковых, рассчитанной сразу на три площадки: ГМИИ имени Пушкина, центр современного искусства "Винзавод" и новый центр современного искусства "Гараж", который откроет Дарья Жукова при поддержке Романа Абрамовича. Сообщалось, что первоначально выставку должен был финансировать фонд Михаила Прохорова, называлась предназначенная для проекта сумма – 2 миллиона долларов. Но 5 июня фонд отказался от поддержки выставки Кабакова.

Известно, что Илья Кабаков был членом Союза художников, состоял в секции книжной графики. В сентябре 2008 года Кабаков стал лауреатом японской императорской премии Premium Imperiale. Эмилия Кабакова заявила, что денежная часть премии будет поделена на три части, одна из которых предназначена для фонда "Линия жизни" на приобретение оборудования и лечение детей, страдающих сердечными заболеваниями, вторая - на устройство детской библиотеки и третью часть должны передать в дом престарелых.

У Кабакова три дочери.

До 17 ноября в Мультимедиа Арт Музее на Остоженке продлится выставка “Утопия и реальность. Эль Лисицкий, Илья и Эмилия Кабаковы”.Проект инициирован голландским музеем Ван Аббе в Эйндховене и представляет экспозицию работ этих двух художников, привезенных из многих известных музеев мира и частных коллекций. Выставка была уже показана в Ван Аббе в Эйндховене, в Эрмитаже в Санкт-Петербурге, а после Москвы отправится в Австрию, в Музей современного искусства в Граце.

Утопия и Реальность. Диалог двух русских художников, двух знаковых фигур искусства своего времени, — крупнейшего мастера русского авангарда начала 20 века, утописта Эля Лисицкого и гиганта московского концептуализма Ильи Кабакова, работающего последнее время в соавторстве с супругой Эмилией.

Эль Лисицкий. Конструктор (автопортрет). 1924 год. Музей Ван Аббе, Эйндховен

Оба художника известны в России, Европе и США, оба выросли в России. Вот только жили в разное время и никогда не пересекались. Идея их объединить принадлежит голландскому музею Ван Аббе в Эйндховене, где хранится самое большое собрание произведений Лисицкого за пределами России. Искусствоведы музея подметили в работах Лисицкого и Кабакова явные противоречия. Их работы как будто спорили друг с другом.

Один проектировал светлое будущее для потомков, а другой, являясь этим самым потомком, уже получившуюся действительность диагностировал. Первый верил в построение идеального коммунистического будущего, а второй подобных грез уже лишился. Причем, специально для этой выставки Кабаков ничего не придумывал, работы нашлись в его обширном архиве. На каждую авангардную утопию Лисицкого парирует работа Кабакова. Там, где Лисицкий провозглашает “ Быт будет побежден ” и изображает идеальные квартиры-коммуны с изначально встроенной мебелью, куда жильцы будут въезжать только с одними чемоданами, потому что ничего больше не потребуется, Кабаков выставляет невыносимый быт советских коммуналок с жизнью по расписанию, где оговаривает даже время пользования туалетом. “Быт победил” — отвечает он.

Эль Лисицкий. Проект интерьера. 1927. Государственная Третьяковская Галерея

Илья Кабаков.Картина-стенд

Креслам из фанеры Лисицкого Кабаков отвечает жалкими кухонными шкафчиками, покрытыми сверху цветастыми клеенками и заставленными убогой кухонной утварью.

Монтаж кресел, разработанных Эль Лисицким для международных выставок. 1927 год. Государственная Третьяковская галерея

Илья Кабаков. На коммунальной кухне. Часть инсталляции. 1991 год. Галерея Риджина, Москва

Чистоте форм проунов и горизонтального небоскреба противостоят инсталляции Ильи Кабакова, сделанные из обычного мусора.

Эль Лисицкий. Проун.1922-1923. Музей Ван Аббе, Эйндховен, Нидерланды.

Эль Лисицкий. Горизонтальный небоскрёб у Никитских ворот. Фотомонтаж, 1925

Проекту идеального театра — проект утопичной “вертикальной оперы”.

Илья Кабаков. Модель «Вертикальная опера» в музее Гуггенхайма в Нью-Йорке.

Макету “Победы над солнцем” — макет “Дома сна”, адской смеси мавзолея и палаты № 6.

Эль Лисицкий. Победа над солнцем: все то хорошо, что начинается хорошо и не имеет конца. Плакат. 1913 год

Эль Лисицкий. Эскиз к опере «Победа над солнцем»

Трибуне Лисицкого для пролетарского лидера Кабаков отвечает проектом “Памятник тирану”, где сошедший с пьедестала усатый вождь пытается кого-нибудь еще поймать.

Там, где Лисицкий выступал проектировщиком нового мира, где “будут строить монолитные коммунистические города, где будут жить люди всей планеты” (Прямо родной брат с его Лучезарным городом), Кабаков видел прообразы казармы, вагончики, бытовки и бараки, из которых хотелось бежать куда угодно, любыми способами, хоть в космос при помощи катапульты. Только бы стать свободным.

Илья Кабаков. Туалет. Инсталляция. 1992г.

Илья Кабаков. Человек, улетевший в космос из своей квартиры. 1985 год. Национальный музей современного искусства, Центр Жоржа Помпиду, Париж

Его ангел пробивает потолок, пробивает инсталляцию с плакатом Лисицкого “Клином красным бей белых” и… падает с высоты вниз, разбиваясь.

Так рушится и сама утопия.

Почти все архитектурные проекты Лисицкого остались нереализованными. Построено только одно единственное здание по его проекту — это типография журнала “Огонек” в 1-м Самотечном переулке г. Москвы. Здание сейчас входит в Реестр культурного наследия города.

Его знаменитые горизонтальные небоскребы так и не выросли на московских улицах. Но великая идея не умерла и со временем похожие здания появились в других городах и странах. Последователи.

Аппартаменты Parkrand в Амстердаме

И это, конечно же, не все. Есть и другие здания по всему миру.

Эль Лисицкий некоторое время работал с Казимиром Малевичем, они вместе разрабатывали основы супрематизма.

Самый дорогой российский художник. Его картины “Жук” (продана в 2008 году за 5,8 млн.долларов) и “Номер люкс”(продана в 2006 году за 4,1 млн.долларов) стали самыми дорогими когда-либо проданными произведениями российского искусства. Сам художник, конечно же, живет в Америке.

Фотографии взяты из интернета

Значительный объем работ Ильи Кабакова будет храниться и экспонироваться в московском ЦСИ «Гараж». Картины, альбомы, инсталляции вернутся на родину своего автора

Значительный объем работ Ильи Кабакова теперь будет храниться и экспонироваться в московском ЦСИ «Гараж». Картины, альбомы, инсталляции вернутся на родину своего автора.

Илья Иосифович Кабаков родился 30 сентября 1933 года в Днепропетровске. В 1941 году, в начале войны, семья эвакуируется в Самарканд, а в 1943-м 10-летний Илья начинает посещать занятия в Ленинградской академии художеств, тоже эвакуированной в этот узбекский город (Кабаков говорил: «в художественной школе я начал учиться еще до того, как осознал себя художником »). В январе 1944 года Академия выезжает в Загорск. Илья с матерью (отец в 1943-м ушел на фронт) едут за ней и какое-то время живут в Подмосковье. Летом 1945-го Академия возвращается в Ленинград, но Кабаковым не удается получить разрешение на прописку в Ленинграде. Перебраться в Москву тоже не получается, поэтому мать остается в Загорске, а Илья начинает учиться в московской художественной школе и живет в пансионате при ней вплоть до своего поступления в 1951 году в суриковский институт.

Считается, что юность, проведенная в мире общежития, куда Кабаков попал в возрасте 12 лет (не будем об этом забывать), повлияла на восприятие жизни, искусства и на все его творчество. Спустя много десятилетий мотив маленького человека в огромном, давящем на него мире, мире коммуналок и отсутствия личного пространства остается одним из главных (идееобразующих) в его творчестве.

Художник вспоминает, что уже в 16–17 лет очень резко различал жизнь и искусство. Искусство для себя и искусство для других: «Я сразу принял решение жить как нормальный советский человек, по законам этого общества» . В искусстве для себя он может быть свободным, выражать мир и мысли так, как он их ощущает, а в жизни он старается быть как все.

Возможно, в этом лежит ключ к пониманию двойственности натуры художника в советский период его жизни (в 1987 году он эмигрирует из СССР): он довольно известен как книжный иллюстратор, представитель советского официального искусства, и одновременно Кабаков - один из самых ярких новаторов в параллельном мире искусства неофициального.

С 1951 по 1957 год Кабаков учится на графическом факультете МГАХИ им Сурикова. Здесь он во многом определяется как художник, и здесь же начинается его дружба с людьми, которые сегодня признаются столпами советского нонконформизма, - О. Васильевым , Э. Булатовым и др. Защитив диплом - иллюстрации к книге «Блуждающие звезды» Шолом-Алейхема, с конца 1950-х он начинает заниматься книжной иллюстрацией (в основном детской), которая становится его официальной профессией и прикрытием на долгие 30 лет. За это время он выполнил множество иллюстраций для книжек Детгиза и детских журналов, в том числе для «Мурзилки», «Веселых картинок» и т. д. Надо сказать, помимо признания и надежного положения, работа художника-иллюстратора приносила неплохие деньги, что давало ему возможность неофициального творчества. Так, в 1967 году гонорар, который он получил за оформление книги «Дом, который построил Джек», был истрачен на ремонт чердака в доме на Сретенском бульваре, и в 1968 году Кабаков обзавелся мастерской в Москве.

В 1959 году Кабаков становится кандидатом, а в 1962 - членом Союза художников.

Параллельно развивается неофициальное творчество художника. С 1953 года он начинает делать первые работы для себя. По воспоминаниям Кабакова, в период до 1960-х годов, он создал более 500 абстрактных графических работ, частично вошедших затем в его первые альбомы.

Его альбомы - совершенно отдельная история. Поначалу он раскладывал по папкам горы рисунков, более-менее объединяя их тематически, и использовал эти «арт-объекты» в качестве составных частей в разных проектах вплоть до скульптурных. В 1970-е годы Кабаков создает около 20 таких объектов. Позднее те же папки с рисунками изымались из проектов и именовались (да, собственно, во многом и были ими) полноценными книгами художника. Всего известно более пятидесяти его альбомов. Один из них - «10 персонажей», даст впоследствии имя одной из самых первых его инсталляций.

Труды для издательств отнимают от трех до шести месяцев в году, остальное время Кабаков посвящает творческим поездкам, выставкам, работе в мастерской на Сретенском бульваре.

Надо сказать, что в конце 1960-х годов сложился особый круг художников, которые с легкой руки журналиста Иржи Халупецкого теперь называют группой Сретенского бульвара (или «сретенцами»). В этот круг принято включать Э. Булатова и О. Васильева (вместе с ними Кабаков еще в студенческие годы и позже, после окончания института, брал уроки у Р. Р. Фалька), Э. Штейнберга , В. Пивоварова , В. Янкилевского , которые жили по соседству, много общались и были в чем-то близки в своем понимании искусства. И все они составили костяк движения советских художников-концептуалистов. Их работы различны по манере и технике выполнения, но в центре их внимания всегда оказывается не столько форма или цвет, сколько внутреннее содержание объектов изображения, их идея, другим словом - концепт.

Илья Кабаков - активный участник многих выставок «неофициального» искусства, начиная с экспозиций 1965 года в Италии (л’Акуила), 1966 года в Польше (Познань - Сопот) и знаменитой однодневной выставки 1968 года в московском кафе «Синяя птица».

В творческом пути Ильи Кабакова можно обозначить несколько условных (поскольку нет четких дат и границ) этапов.

Как уже говорилось выше, конец 1950х - начало 1960-х - это время абстрактных графических работ.

В конце 1960-х Кабаков увлекается философией и эстетикой монохромного белого пространства, к 1969 году относится его серия белых картин: «Мои белые работы, как правило, представляли собой плохо покрашенные белой краской доски, на которых почти ничего не было нарисовано - лишь какие-то мелкие детали ». Предполагалось, что когда мы смотрим на эту доску, то она воспринимается как экран, на который падает и от которого отражается свет, идущий из какой-то бесконечной дали. Белый у Кабакова - это еще и описание пустоты, которая со всех сторон окружает маленького человека.

Одновременно с монохромным белым цветом в работы Кабакова начинает проникать текст, сперва как вспомогательный прием, затем - как полноценный и даже главный персонаж.

В конце 1970-х Кабаков возвращается на короткое время к фигуративному искусству и еще раз прорабатывает идеи напоминающие соцарт, чтобы потом передать результаты этого переосмысления в своем следующем творческом шаге. К слову, самые дорогие работы Кабакова - «Жук», «Номер Люкс» и «Праздники № 10» - фигуративные вещи с элементами соцарта.

Начиная с конца 1970-х и все последующее десятилетие Кабаков часто обращается к мистификациям, он создает вымышленных персонажей-художников, от лица которых ведет диалог со зрителем. Это не псевдонимы автора, а абсолютно самостоятельные вымышленные лица, со своей биографией и взглядом на мир. Кабаков делает вид, что он куратор и публикатор чужих работ. Так появляются придуманные им герои: художники Кошелев, Розенталь, Спивак. Некоторые из них становятся в дальнейшем персонажами целой серии инсталляций под общим названием «Альтернативная история искусств». Каждая из них рассказывает об изобразительном искусстве сквозь призму придуманной творческой жизни и биографии своего главного героя - вымышленного художника. Интересно, что Кабаков предложил публике и собственный образ в качестве ученика придуманного Розенталя.

В 1980-х в творчестве Кабакова появляются первые ассамбляжи и возникает тема мусора. В это время мусор во всем мире приобретает привлекательные для искусства черты: его использование расширяет границы художественных приемов и дает в руки авторов еще одну метафору… Ведь любая вещь рано или поздно имеет шанс стать мусором. Илья Кабаков: «Для иностранца, который приезжает в Москву, например, все является экспонатом. Он поражается и ищет какой-то смысл в том, что прекрасные дома в центре Москвы превращены в какие-то кучи мусора и т. п. Когда меня посещал советский человек, то он был в ужасе: пройти невозможно, вся лестница залита помоями и прочее. А для иностранца это все был музей… А потом, когда посетитель начинал продвигаться по чердаку, он оказывался просто в центре катастрофы. Затем, когда посетитель проходит весь этот ад и попадает в мастерскую художника, которая представляет собой тоже довольно замусоренное помещение с давно немытыми окнами, то он ожидает наконец увидеть настоящие художественные произведения. И тут с невероятным энтузиазмом и улыбкой на лице доброжелательный художник открывает посетителю ящик, полный того же мусора, который он уже видел до этого на улицах Москвы и на лестнице». Так, по мысли автора, не нужная никому вещь, мусор обретают статус произведения искусства - все дело в контексте.

В 1980–90-х появляется еще один очень узнаваемый и почти повсеместный персонаж Кабакова - муха. Ее можно встретить как в станковых работах, так и в инсталляциях (существует даже целый огромный проект «Жизнь мух»). Муха для него -непременный атрибут времени, нечто столь же всепроникающее, как идея, как его, кабаковское, неофициальное искусство, причем ни муха не имеет никакого личного отношения к тому месту, в котором она находится, ни это место - к мухе. Муха у Кабакова - это еще и маленький человек в тоталитарном обществе: его стараются не замечать при вынужденном и неизбежном совместном сосуществовании, и общество может прихлопнуть его в любой момент, даже не заметив этого.

В начале 1980-х тема коммуналки и совместного существования выходит у Кабакова на первый план (симбиоз ее с темой мусора и мухами очевиден). Создается целая «Кухонная серия», а сам Кабаков период своего творчества между 1978 и 1983 годами называет ЖЭКовским.

К концу 1980-х Кабаков начинает создавать то, что он называет тотальной инсталляцией - трехмерное пространство, находясь в котором зритель вовлекается в творческую среду и становится своеобразным соавтором произведения: «Зритель прогуливается внутри инсталляции, он охвачен ею, а не свободен от нее полностью, как в случае традиционной картины». Один из первых подобных проектов - «Человек, который улетел в космос из своей комнаты» - представляет собой комнату с катапультой в центре и дырой в потолке над ней, через которую вылетел человек.

Создавать инсталляции-пространства, требующие всякий раз нового помещения, в условиях коммуналок и общих на несколько художников студий крайне затруднительно, и вплотную заняться ими художник получает возможность, только когда начинает работать за рубежом, в самом конце 1980-х годов. Следующие двадцать лет работы Кабакова можно назвать периодом масштабных проектов и инсталляций: подсчитано, что в 1990-х и 2000-х он создал более пяти сотен подобных проектов. Вот некоторые из них:

«Десять персонажей» (1986) - первая зарубежная тотальная инсталляция Ильи Кабакова. Объектами искусства в ней становятся не только предметы и пространство вокруг них, но и сами зрители.

«Туалет» (1992) - проект, принесший мировое признание автору, представляет собой типовой общественный туалет с узнаваемыми буквами М и Ж и двумя рядами кабинок вдоль стен. Между ними (и с их непосредственным участием) воссоздан довольно типичный для середины прошлого века интерьер советской двухкомнатной квартиры. Инсталляция многократно и с успехом выставлялась в залах Европы, Америки и в России.

«Школа № 6» (1993) - одна из самых лиричных инсталляций Кабакова, воссоздает во всех подробностях пространство типовой советской школы так, как она запомнилась художнику.

Сегодня Кабаков - всемирно признанный мастер, получивший множество наград. Он стал первым из советских художников, вышедших из границ русского искусства на международную арену и признанных мировым сообществом безотносительно страны происхождения. Его работы находятся в собраниях и постоянных экспозициях многих крупнейших музеев и галерей мира. Он живет и работает со своей женой и соавтором Эмилией Кабаковой в США.

Помимо мирового признания, работы Кабакова имеют и весьма устойчивую рыночную ценность, показателем чего являются его рекордные продажи на аукционах. Самая высокая для Кабакова цена - почти 3 миллиона фунтов стерлингов - была заплачена за работу 1982 года «Жук» на аукционе Phillips в феврале 2008 года.

Надо сказать, что пик популярности Кабакова пришелся на 2008 год, когда в России прошли его самые масштабные выставки, а на мировых аукционах работы достигли рекордных цен.

В последнее время наблюдается новый взлет интереса к его творчеству среди российского арт-сообщества - месяц назад собрание из 40 его работ (в основном ранних) было приобретено для обновленного центра современного искусства «Гараж».

Мария Кузнецова, AI

хорошие жены, а есть невозможные. Я - невозможная» | Журнал Esquire.ru">

В Третьяковской галерее на Крымском Валу открылась выставка Ильи и Эмилии Кабаковых« В будущее возьмут не всех». Это первая масштабная ретроспектива знаменитых русских концептуалистов, в которую вошли около 100 работ из частных коллекций и разных музеев мира — от Тейт Модерн до Центра Помпиду. Эмилия Кабакова, которая приехала в Москву на открытие выставки, рассказала Юлии Панкратовой о том, как воспринимают концептуальное искусство в разных странах и почему никто не покупает работы русских художников.

Thierry Le Fouille / Gamma-Rapho / Getty Images

Ретроспектива — жанр довольно понятный.

Понятный для зрителя и опасный для художника.

Опасный?

Любому художнику страшно увидеть большую часть своих работ в одном месте. Ты живешь, создаешь, понимаешь, что некоторые вещи удались, некоторые не очень. И вдруг видишь всё. А что если это всё плохо? Или кто-то важный для тебя скажет, что плохо, или напишут. От этого погибнуть можно.

«В будущее возьмут не всех» — гастролирующая ретроспектива. Вы сначала делали ее для Tate Modern, потом она прошла в Эрмитаже, теперь — в Третьяковской галерее. Сколько времени вы над ней работали?

С Tate мы разговаривали о ретроспективе, наверное, лет двенадцать — чуть ли не с момента, как построили здание современной галереи. А когда мы уже начали к ней готовиться, кто-то предложил кооперацию с российскими музеями. И почти три года назад мы начали работу с куратором. Куратор пришла со своим отбором. И год между нами шла борьба.

Думаю, так вы не только с ней работали. Как вы вообще строите отношения с кураторами?

Мы работаем c кураторами только в том случае, если они на нашей стороне. А тут был сложный момент: куратор никогда не видела инсталляций Кабакова. У нее все было размечено по планам. А я вижу, что работы просто не помещаются. Пришлось долго объяснять, что инсталляция либо есть, либо нет. Нельзя ничего убрать, укоротить, подвинуть. В итоге мы стали друзьями. Она потом сказала, что многому научилась.

В Англии выставку приняли очень хорошо. Хотя контекст был для них все же чужой, как будто из другой жизни. Конечно, есть то, что объединяет всех: страх, боль, страдание, бедность. Иногда люди выходили из лабиринта и плакали. Но все-таки эти эмоции были от сочувствия к другим — что жизнь этой женщины была тяжелой или как непросто было этому ребенку.

Российским зрителям контекст как раз знаком. Как они реагируют?

В Санкт-Петербурге само ощущение этой экспозиции было другим. Она была на своем месте и в свое время. В 2004-м году, когда мы привозили первую выставку (речь идет о выставке Ильи и Эмилии Кабаковых «Случай в музее и другие инсталляции». — Esquire), было еще не время — слишком близко было советское прошлое. Люди слишком хорошо помнили коммунальное общество, в котором они когда-то жили. Они недоумевали: зачем нам смотреть то, что мы и так знаем? Сейчас другая ситуация: это бабушка, это мама так жила, я так не живу. Но! Я тоже боюсь, я тоже иногда хочу улететь в космос, мне тоже порой не нравится моя жизнь. И да, я хочу перестать бояться, я хочу стать свободным. Вот это общее. А бытовые ситуации и элементы той жизни уже почти забыты, для многих это уже далекое прошлое.

Но иногда «цепляет» не общее, а именно эти элементы. В инсталляции «Альбом матери» вы использовали обои. Советские, ужасные такие. Я эти обои знаю. Только они у нас были поклеены завитушками по вертикали, а у вас по горизонтали. И меня зацепили именно они.

Это хорошо, это заложено. Все учесть — в этом и есть смысл тотальной инсталляции. Обычная двухмерная картина как окно — ты стоишь снаружи и наблюдаешь. В тотальной инсталляции ты участник. Ты входишь в нее и срабатывает твоя память… То есть мы работаем с элементами памяти — культурной, бытовой и даже генетической. Так или иначе вы будете реагировать. Хорошее произведение — это многослойное произведение.

Название выставки «В будущее возьмут не всех» у многих вызвало негативное впечатление. Говорили о том, что оно снобское: что значит не всех? Кто это решает?

Конечно, не всех. Илья в начале 1980-х написал эссе с таким названием. Тогда его восприняли нормально. Это вопрос, заданный художником, которого волнует, кого возьмут, кого не возьмут. Как сделать так, чтобы взяли? Кто это решает? Решает ли история, решает ли куратор, а может, критик или зритель?

Я понимаю, почему сегодня многие недовольны: потому что Кабаков. Какое Кабаков имеет право решать? Но мы не решаем. Мы ставим вопрос.

Вы передаете Третьяковской галерее мастерскую Кабакова на Сретенском бульваре. Место легендарное. Это было их предложение?

Нет, это мы предложили. С мастерской долгая история. В советские времена Союз художников давал мастерские только известным художникам, работавшим в русле партийных установок. Ни Илья, ни Эрик Булатов, ни Олег Васильев, ни Юло Соостер такими не были. Они книжки иллюстрировали, им не полагалось. Но в Москве можно было получить от Союза Художников справку и сделать мастерскую на каком-нибудь пустом чердаке. Ремонт и все прочее — за свои деньги, конечно. Илья построил мастерскую на гонорар от книги. То же самое сделал Соостер. Булатов с Васильевым скинулись и построили одну на двоих. В 1993-м мы окончательно решили остаться на западе и не знали, что делать с мастерской. У нас была мысль организовать там музей. Не музей Кабакова, а музей концептуального искусства. Потом это помещение у нас попросил Иосиф Бакштейн, там шли занятия его института (Института проблем современного искусства. — Esquire). В прошлом году стало ясно, что мастерская уже в аварийном состоянии и ее могут забрать. Тогда мы задумались, что делать, потому что, сказать честно, денег на капитальный ремонт не было. В итоге решили, что только Третьяковская галерея, большая государственная институция, сможет сохранить ее и сделать там, как мы и хотели, музей.

Вы будете принимать участие в этом процессе?

Да, конечно. Илья сделает сейчас все планы. Мы хотим, чтобы мастерская приобрела вид тех времен, когда там работал Илья. Мы подарили работы, которые были там сделаны — и они будут теперь в тех же стенах. Это такая попытка воссоздать эпоху 1970-х в том самом легендарном месте. Там будут проходить выставки концептуального искусства, лекции, вечера памяти.

К концептуализму до сих пор применяют термин «современное искусство». Вам не кажется, что это не очень правильно, да и сам термин уже, кажется, «износился»?

Да, устарел. Сегодня современными можно назвать другие вещи — видео, перфомансы и, конечно же, картины. Я иногда хожу по студиям молодых художников где-нибудь в Бруклине — они делают вещи, которые я порой просто не понимаю. Работают с компьютером и говорят, что он их партнер и что у них происходит диалог. А я не могу принять то, что компьютер может быть собеседником. Мы уже давно история искусства. Мы можем пытаться, как говорит Илья, бежать за паровозом. Но ты не можешь бежать всю жизнь: это прерогатива молодых. Когда тебе за восемьдесят, это уже смешно, задыхаться будем.

Вам удается не задыхаться.

Это мы иллюзию создаем, мы же все-таки персонажи.

То, что вы делаете, еще определяют как «искусство эпохи глобализма». Как вам кажется, будет ли какой-то возврат из этой эпохи к национальному искусству?

Ну, во‑первых, сейчас очень сильная тенденция возврата к национальному. И это трагедия. Потому что национальное — не скажу, что всегда «местечковое», но очень провинциальное. «Выскочить» смогли художники, которые сумели соединить национальное и интернациональное, сумели перевести свой национальный язык в глобальный.

Возврат — это шаг назад. Это трагедия для людей, это трагедия для технологий, это трагедия для художников. Я говорю не только о российских — это могут быть и индусы, и чехи. Мгновенно вписались в интернациональный контекст, наверное, только китайцы. Многие из них невероятно коммерческие, у них есть цель и они идут к ней. Все остальные пытаются идти со стороны искусства. Это очень сложно, потому что ты должен посмотреть сначала на себя и понять, что же у меня не так? Если я не вписываюсь, то почему я не вписываюсь? Тут очень важно посмотреть на себя критическим взглядом.

У вас было так? Критический взгляд на себя?

Конечно. Что ты можешь предложить? И ничего бы не получилось, если бы не была создана тотальная инсталляция.

Igor Russak / NurPhoto / Getty Images

Инсталляция «Комната» на выставке в Эрмитаже, 2017 год.

Как вообще пришла идея делать тотальные инсталляции? Это же просто другая вселенная.

Илье все время чего-то недоставало. Начиналось с рисунка, и рисунка было недостаточно. Пошли картины. Картин стало недостаточно, тогда пошли альбомы — уже как жанр. Он начал их создавать в 1968-м и делал до 1974-го. Потом надоело, бросил. Потом начались разговоры, как выехать, ехать или не ехать, и если уезжать, то какие работы брать?

Дело в том, что московский концептуализм построен на нарративе, рефлексии и разговорах. И все знают контекст: что такое коммунальная жизнь, ЖЭК, дворы. На западе этот контекст неизвестен. Как я буду дальше работать, если контекст, в котором созданы мои работы, совершенно неизвестен? Я должен создать контекст визуально, эмоционально, психологически, чтобы зритель в него погружался. Вот так появилась идея тотальной инсталляции.

Есть какие-то интерпретации ваших произведений, которые вас смущают?

Нет. Мы не просто готовы к любой интерпретации, мы сами их подготовили. Но это очень редкий талант: ты должен уметь смотреть глазами другого. Увы, художникам это редко свойственно. Мы как-то пришли к одному автору в Нью-Йорке. Посидели, поужинали, и начался показ работ. И тут Илья говорит: «А скажи, ты понимаешь, что думает зритель, когда он стоит перед твоей картиной?» На что художник сказал, что все мысли между ним и картиной, между ним и богом, между ним вдохновением. Что думает зритель, его не интересует.

Мы не так много работаем с галереями, и я не думаю, что меня очень любят наши продавцы. Потому что я спокойна: хотите — продавайте, не хотите — не продавайте, мы выживем

У вас особые отношения с музеями. Почему вы предпочитаете работать с ними, а не с галереями, которые как раз продают произведения?

Ну, это к вопросу, кого в будущее возьмут, а кого нет. И если ты попадаешь в коллекцию МОМА, Tate, Третьяковской галереи, Эрмитажа, то да, тебя взяли в будущее.

Мы не так много работаем с галереями, и я не думаю, что меня очень любят галерейщики. Потому что я спокойна: хотите — продавайте, не хотите — не продавайте, мы выживем. Мы выбираем, в каких выставках участвовать, мы выбираем, что продавать, когда и как.

Мы с самого начала решили, что Илья никогда не берет заказы. То есть мы можем сделать по заказу паблик-проект, но не картину в дом.

Очень давно у меня был интересный разговор с одним коллекционером. Он сказал мне: «А вот я хочу картину. Фиолетовую. У меня комната в этих тонах, и мне нужна картина именно такого цвета». Я ему ответила, что Кабаков не подойдет, потому что он все делает в цвете говна. Больше мы этого коллекционера не встречали.

Или, например, компания давала деньги на выставку. После чего приходит ее глава и говорит: «Все жены художников заключают с нами такое соглашение: она покупает платье, а оплату я беру картинами». Я отказалась, конечно. Я не буду обменивать картины своего мужа на платья. У художников есть хорошие жены, а есть невозможные. Я — невозможная.

Я знаю, что вы сейчас выкупаете те произведения, которые продавали на первом этапе жизни за границей. Зачем вы это делаете?

Если картина принадлежит тебе, то ею проще оперировать. К примеру, дарить музеям, давать на выставки. Та же история с мастерской Кабакова: мы хотели отдать картины, мы отдали. Сейчас в США разводилась одна знаменитая и богатая пара. Я попросила их подарить музею одну нашу инсталляцию, которая была куплена, когда они были в браке. Мужчина согласился, но его бывшая жена уперлась. Мы ее убеждаем, что ей эти деньги, если она будет продавать инсталляцию, ну так, на булавки, но она ни в какую. И мы очень переживаем, потому что неизвестно, куда попадет эта работа, что с ней будет.

Мы по-разному сотрудничаем с коллекционерами. В Германии я предложила за одну картину деньги и вдобавок дала одну маленькую работу — на таких условиях коллекционер мне ее продал.

Первые картины, которые я купила, были неподписанными. Я знала, что у Ильи когда-то была герлфренд (это когда я еще была совсем молоденькая). Как-то она позвонила мне и стала жаловаться, что у нее нет денег, не хватает на шубу. Илья говорит: «Повесь трубку. Она сумасшедшая». А она, действительно, не в себе. Но я решила послушать и предложила ей выкупить картины Ильи. По пять тысяч долларов за работу. Почему такая цена? А они никому не были нужны. Она уже пыталась продать их через Sotheby’s, через Christie’s, но они очень ранние, не подписанные и не в стиле Ильи. Но для нас это исторические картины.

Еще одна картина исчезла из нашего поля зрения. Сначала мы знали, кто ее увез и где она находится. Но человек пропал, его дети тоже. Следов нет, ну, мы и плюнули. Вдруг неожиданно мне звонят организаторы одного интернет-аукциона и говорят, что у них есть картина Кабакова, но, возможно, это подделка. Я попросила фотографии и поняла, что скорее всего это та самая работа, которую мы ищем. Выясняется, что какая-то 90-летняя женщина когда-то купила эту работу на школьном благотворительном аукционе за пятнадцать долларов. Естественно, я заплатила аукциону гораздо больше. И знаете, я не удержалась. Уходя, я повернулась к устроителям торгов и сказала, что это первая концептуальная картина Кабакова. Они всполошились, стали спрашивать, почему я сразу это не сказала, но я же не дурочка. Кстати, сейчас у нас эту работу, «Футболист», просят все музеи на все выставки.

Насколько вы погружены в художественную среду США?

Мы очень много общались всегда. У нас был очень хлебосольный дом. Я же готовлю. Приходили поесть, посидеть, поговорить. Мы жили в Гринвиче, и все были рядом. А потом переехали на Лонг-Айленд, и первое время все приезжали, а потом, конечно, перестали — у каждого своя жизнь.

Но мы не выпускаем друг друга из виду, приезжаем вместе на Биеннале, выставки, созваниваемся — особенно, если надо посоветоваться, стоит ли участвовать в той или иной выставке. Сейчас, конечно, уже очень многих нет. Но все равно остается чувство плеча.

Thierry Le Fouille / Gamma-Rapho / Getty Images

На старых фотографиях в мастерской на Сретенке видно, что здесь тоже было братство. Тяжело было его лишиться?

Да, здесь было содружество, очень дорогое для Ильи, но, переехав, мы обрели другое общество. А еще мы сейчас настолько заняты работой, что, честно, ни на что времени не остается. Мы встаем где-то в шесть утра… Вот я сейчас позвонила (в США 6.30 утра), Илья уже в мастерской, он поел и пошел работать.

Я встаю вообще в пять, потому что если ты работаешь с Европой или Японией, у тебя по‑другому не получается поговорить с людьми.

Мы делали по сорок выставок за год. На все выставки ни один художник в мире (это я вам гарантирую) персонально не едет. У нас было, к примеру, 25 персональных, остальные групповые — групповые многие пропускают. Но из-за того, что ты представляешь инсталляцию, ты должен ехать, чтобы на месте ее собрать. Мы по девять месяцев году проводили вне дома. Я думаю, что мы отдыхали за все годы максимум четыре раза.

Поверьте, арт-тусовка везде устроена примерно одинаково. Были люди, которые дружили, сотрудничали. Они находились в таком аду, что сами себе рай создавали. Но когда исчез ад, исчез и рай — и оказалось, что все они не очень-то и друзья. Осталось очень мало людей, которые близки нам. Они есть, безусловно, но их очень мало.

Вы уехали на запад раньше мужа, и у вас, думаю, разные истории «приживания».

Эмигрантская история у каждого своя. У нас разница в том, что после эмиграции я лишилась гражданства. Ты уезжаешь без надежды вернуться, увидеть своих друзей, родителей. Я же не знала, что мои родители смогут выехать. Илья меня провожал, и я думала, что никогда его не увижу. Я его звала. Он отказался, потому что оставались мама, дочка, друзья.

Америка была как другая планета. Я очень хорошо приспосабливаюсь и, где бы я ни была, находятся люди, которые мне помогают. Были, конечно, моменты. У меня характер плохой — я слишком независима. Из-за этого часто оказывалась в тяжелых ситуациях. Ну, ничего: я тут, я жива, и все нормально.

Во всем мире за каждым художником стоит его страна. За русскими не стоит никто: они как собаки бродят по миру бездомные, ободранные и отвечают только сами за себя

Вы сейчас чаще бываете в России. А за событиями в стране следите?

Я вообще не следила за новостями, пока не стала жить с Ильей — даже язык начала забывать. До меня долетали отголоски каких-то политических событий, но так, чтобы пристально интересоваться, — нет, конечно. А Илья, поскольку он намного позже выехал, следил. Моя самая большая ошибка была в том, что в какой-то момент я купила ему пакет русского телевидения. Он начал его смотреть и обсуждать со мной. А я ему говорила, что мне неинтересны эти темы, потому что они заставляют его нервничать. Сейчас я уже спокойна. Что происходит, произойдет все равно. Мы изменить ничего не можем.

С Россией мы сейчас связаны по работе. И да, у нас здесь друзья, и мы, конечно, переживаем и за них.

На ваш взгляд, в чем главная проблема российского арт-рынка?

Тут очень странная ситуация. Во всем мире за каждым художником стоит его страна. За русскими художниками не стоит никто: они как собаки бродят по миру бездомные, ободранные и отвечают только сами за себя. Нашел ты, кто тебе будет помогать, — прекрасно. Не нашел — твоя проблема.

Русские коллекционеры не тратят деньги на русских художников. Когда я прихожу к ним в гости и вижу Дженни Хольцер или Дэмиена Херста, мне обидно. Я думаю: «Ну хорошо, ну Хольцер — ладно. Но Херст! Придет время, когда вы не будете знать, куда это пристроить». Для того, чтобы был рынок, коллекционеры должны покупать своих. Если свои не покупают, чужие покупать не будут. Когда пытаешься разговаривать об этом, тебе отвечают, что в России нет хороших художников. Это неправда. Много хороших. Что ж вы так их бросаете на произвол судьбы?

Молодые российские художники сейчас, возможно, испытывают то, что испытывали Кабаков и его соратники. В стране душно. И многие задумываются о переезде. Что надо понимать прежде всего?

Переехать очень сложно. Лишения, страдания, даже если кто-то готов к ним, не дают гарантий, что потом все окупится. Это очень тяжелый шаг. У меня было много друзей-художников с очень тяжелой жизнью. Моя дочь хотела стать художницей. Я не дала, потому что видела — люди просто голодают. Мне казалось, что она будет сильно зависеть от мужа, только чтобы прокормить себя и своих детей. Я сказала: «Сначала профессия, а потом будешь художницей».

Вы много лет успешно занимаетесь арт-менеджементом. И, как известно, нигде этому не учились. Что вам помогает? Талант? Чутье?

Во-первых, я не считаю это менеджментом. Это наша жизнь, и мы так живем. Я не люблю продавать. Если бы я всерьез занималась каким-то бизнесом, то я бы, наверное, сегодня была бы мультимиллиардером.

Я вообще не сомневаюсь.

Я тоже не сомневаюсь. Было время, когда я думала: если у меня будут деньги, то я устрою жизнь как захочу. Но когда деньги ко мне пришли, то оказалось, что они очень ограничивают. Сейчас я занимаюсь тем, чем хочу, я живу с человеком, с которым хотела быть всегда. Мне было пятнадцать, когда я увидела Илью впервые, и уже тогда я почувствовала, что это единственный человек, с которым я смогу жить, за которого я бы вышла замуж. Нам тридцать лет интересно друг с другом, и мы любим друг друга, работаем вместе и занимаемся тем, о чем мы мечтали.

Меня часто спрашивают, почему я не хочу признать, что я прекрасный менеджер, а не художник. Илья бы не жил с менеджером. То, что я делаю, это не про организацию выставок, не про заработок. У каждого нашего проекта нет границ. Это фантазия. Но эту фантазию можно реализовать. Иногда ты сам не веришь, что проект будет реализован, но встаешь утром и начинаешь делать. И получается. Так что все возможно.

Илья Кабаков родился в 1933 году в Днепропетровске. Мама – бухгалтер, папа – слесарь. В 1941 с мамой он переезжает в эвакуацию в узбекский Самарканд, куда на время переведен и Ленинградский институт живописи, скульптуры и архитектуры им. Репина. В 1943 Илью переводят в художественную школу при Репинском в Самарканде, а в 1945 – в МСХШ: Московскую среднюю художественную школу на Крымском валу, теперь художественный лицей Российской академии художеств. В отсутствие московской прописки Кабаков живет в общежитиях, а мать – в самых невероятных условиях: в школьном туалете, в углах комнат, в сараях. Закончив МСХШ в 1951, Кабаков поступает в Суриковский институт в мастерскую книги к главному художнику издательства «Детгиз» (с 1963 года – «Детская литература») профессору Борису Александровичу Дехтереву. Еще до окончания института в 1957 Кабаков начинает работать иллюстратором в «Детгизе» и для журналов «Веселые картинки» и «Мурзилка». Позже Кабаков рассказывает о гнетущем постоянном чувстве страха, привитом ему уже детстве, в общежитиях, и остро ощущавшимся после. Он говорит, что даже не успел сформироваться, стать собой, а страх уже был, страх несоответствия ожидаемому, правильному, стандарту. Он четко ощущал разделение между собой – слабым, недостаточно привлекательным, неталантливым – и своими выдрессированными автоматическими реакциями на внешние требования. Явственно чувствовал свое несоответствие общественным ожиданиям, но и профессиональным тоже. Отучившись на живописца, Кабаков признается, что абсолютно не чувствовал цвета, мог понимать, но не действовать спонтанно. Отсутствие чувства он заменил натренированностью, знанием. Только этот факт нужно было скрывать, всегда скрывать. Себя он всю жизнь считает недоучкой, говоря, что попал в художественную школу в тот период, когда она была в глубоком дне, многие преподавали, потому что надо, часто были пьяны и не стремились никого ни в чем развивать. Таким, неуверенным и крайне негативно относящимся к государственной машине, к советскому социуму в целом Кабаков выходит в профессиональный мир. В студии Ильи Кабакова на Сретенском бульваре, Фотография: Игорь Пальмин

Начиная с конца 50-х и следующие 30 лет Кабаков занимается детской иллюстрацией. Это была самая нетребовательная с точки зрения цензуры сфера, самое важное было «надрессироваться», рисовать именно так, как хочет художественный редактор, научиться, как рассказывает сам художник, видеть глазами редактора. Кабаков встроился в систему так, стал членом Союза художников и, за 2-3 месяца оформляя 3 книжки, материально обеспечивал себя и семью на год. При этом, чем слабее был материал литературный, тем меньше было угрызений совести. Как говорит он сам, никакой любви к иллюстрации он не питал и занимался ей как минимальным и достаточным способом существовать внутри системы, противиться которой он не видел смысла – для него она выглядела вечной. Тем не менее, этот принцип – внешне говорить общепринятым, банальным языком, но составлять при этом свои собственные смыслы и жить в своем личном мире – становится основополагающим для творчества Кабакова.

Иллюстрация к книге С.Маршака «Дом, который построил Джек », 1967, коллекция Музея АРТ4

В 1957 году в Москве проходит Всемирный фестиваль молодежи и студентов, в Москву приезжает огромное количество ярких, веселых иностранцев, в том числе художников, проводятся совместные выставки и международная изостудия. В 1959 году в Сокольниках проходит Американская выставка. В страну проникают альбомы и книги по современному искусству. Подпольные советские художники взбудоражены.

Неофициальное искусство

В этот период Илья Кабаков начинает неофициальную художественную деятельность. Он входит в «Клуб сюрреалистов», руководимый Юло Соостером и Юрием Соболевым (художественным редактором издательства «Знание»), сюда же примыкают Юрий Пивоваров и Владимир Янкилевский. В мастерской под крышей бывшего страхового общества «Россия» на Тургеневской площади Соостер, по эстонским каналам имевший доступ к малоизвестному в СССР наследию сюрреализма, пишет можжевеловые кусты, рыб, придумывает притчи, выводит из своих снов сложные символические системы. Как рассказывает Кабаков – а определить соответствие его рассказов исторической реальности сложно и совсем необязательно – первые годы после института он стремится написать «абсолютную» картину, «шедевр», прекрасное и совершенное произведение искусства – и через некоторое время полностью отказывается от этой идеи. В этот период в районе Чистых прудов образуется целый кластер мастерских, ставших местами для общения художников, поэтов, театральных и кинодеятелей и проведения неофициальных выставок. Сюда вполне свободно приходят директора музеев, иностранцы, сотрудники дипмиссий, особенно ценятся контакты с левыми активистами из других стран – потому что СССР по политическим причинам обижать их не может. Все это происходит строго неофициально, не приветствуется ни обществом, ни КГБ, но и жесткого контроля не ощущается. В 1962 году на выставке в «Манеже» Хрущев называет художников не-соцреалистов «педерастами» и определяет официальное отношение к ним, «оттепель» подходит к концу. Тем не менее, в 1965 работы основных участников Клуба сюрреалистов попадают на большую выставку «Альтернативная действительность II» в Италии, там же представлены и Хокни, и Магритт, – и оказываются распределены в каталоге по разным категориям. Соостер попадает в «Символическую магию», Соболев и Янкилевский – в «Визионерскую перспективу», Кабаков – в «Выдумку и иронию». После этого Кабакова начинают выставлять за границей как неофициального советского художника – в Венеции, Лондоне, Кельне.

Считается, что начале 70-х Виталий Комар и Александр Меламид придумывают новый способ действия в обязательной среди неофициальных художников необходимости внешней мимикрии: они начинают работать от имен придуманных художников – абстракциониста XVIII века Апеллеса Зяблова, реалиста начала ХХ века Николая Бучумова, «Известных художников начала 70-х годов ХХ века» или смешивая множество стилей разных периодов. Кабаков перенимает от Комара с Меламидом персонажную стратегию и развивает ее. Он же первым теоретически осмысляет персонажность. В написанном в 1985 тексте «Художник-персонаж» Кабаков подчеркивает невозможность непосредственного, прямого творчества, с одной стороны, в засилье официального советского искусства и, с другой, в ситуации отсутствия художественной жизни – выставок, зрителей, критики – для неофициальных художников. И они сами вынуждены для себя придумывать художественный мир, но тот оказывается застывшим, неживым, вечным – ведь текущей художественной жизни именно что нет. В иллюзорном мире художник оказывается внутри всей истории искусств, и его собственное творчество дистанцируется от него в первую очередь этим невероятным временным промежутком. Тот уровень рефлексии, которого требует панорама обозреваемой истории, не оставляет возможности просто взять и написать картину. Нужен художник-персонаж, отдельный, со своей биографией и характером, это он будет производить искусство по своей внутренней необходимости. То есть воображаемый художник – это своеобразный инструмент для адаптации к советской художественной ситуации.

Московский концептуализм

А. Аксинин и И. Кабаков в мастерской Кабакова на Сретенском бульваре. Москва, сентябрь 1979

С 1970-76 годы Кабаков создает 55 графических альбомов о «10 персонажах» («Полетевший Комаров», «Вокноглядящий Архипов», «Математический Горский», «Анна Петровна видит сон», «Мучительный Суриков» и так далее). В каждой черной папке – от 30 до 100 листов, иллюстрирующих взгляды или непосредственно – взгляд основного персонажа и комментарии других участников событий. Часто эти «альбомы» называют концептуалистскими комиксами. Практика просмотра этих альбомов-папок состояла в том, что в домашней обстановке автор декламирует и показывает истории собравшимся посвященным. В «10 персонажах» Кабаков показывает разные способы преодоления реальности, это, собственно, основная тема его творчества. Рассказывая много позже Борису Гройсу о страшной скуке жизни и о такой же скуке искусства, Кабаков говорит о волшебном моменте, когда скучный предмет просто благодаря ему, Кабакову, вдруг переходит в вечное – становится искусством. Только нужно придумать, как – и этот момент будоражит его бесконечно. Тогда же, в середине 70-х, Кабаков начинает работать над «альбомами» о коммунальном быте и ЖЭКе. Коммуналку, хорошо знакомую по собственной биографии, Кабаков рассматривает как квинтэссенцию советского: то, где нельзя жить, но откуда нельзя убежать.

В 1979 году Борис Гройс, недавно переехавший из Ленинграда в Москву, пишет программный текст «Московский романтический концептуализм», определяя, что русские художники, даже будучи концептуалистами и аналитиками, никак не могут, в отличие от европейских и американских, освободиться от духовности и вечности. Гройс приводит в пример краткие разборы деятельности 4 художников, Кабакова среди них нет, но совсем скоро к нему намертво приклеивается обозначение отца-основателя и предводителя московского романтического концептуализма, которым он считается и до сих пор.

Илья Кабаков, «Анна Евгеньевна Королева: Чья это муха? »,1987, из коллекции Музея АРТ4

Илья Кабаков, О взаимодействии слова и картины Кабаков размышляет так: картина – это в некотором роде вынесенное вовне поле сознания. Для ее восприятия необходима работа сознания. С другой стороны, изображение на картине взаимодействует с тем, что стена, на которой та висит, тоже обладает своей визуальностью. А когда на картине соединены разные изображения, как это происходит у Кабакова, вся наблюдаемая сцена делится на разные объектные составляющие, и картина выпадает из сознания наружу, становится объектом. Зато написанные слова сразу прочитываются и прямо попадают вовнутрь сознания, затягивая туда и всю картину. С третьей стороны, слова, которые в картинах использует Кабаков – это прямая речь, будничная, обрывочная. Это речь, которую мы буквально слышим в своем сознании. Те, кто эти слова произносят – а мы всегда знаем их имена и фамилии – как будто стоят рядом. Так речь становится материальной, в некотором роде объектом. Более того, не просто физической, а даже «пространственной». Вокруг каждого постоянно колышется море голосов и слов, пишет Кабаков, и стоит сымитировать кусочек чьей-то речи, и в услышавшем ее всколыхнется его внутреннее речевое море. Так соединение слов и изображений на картине спутывают внешнее и внутреннее зрителя, погружают его в мощные иллюзии.

О взаимодействии слова и картины Кабаков размышляет так: картина – это в некотором роде вынесенное вовне поле сознания. Для ее восприятия необходима работа сознания. С другой стороны, изображение на картине взаимодействует с тем, что стена, на которой та висит, тоже обладает своей визуальностью. А когда на картине соединены разные изображения, как это происходит у Кабакова, вся наблюдаемая сцена делится на разные объектные составляющие, и картина выпадает из сознания наружу, становится объектом. Зато написанные слова сразу прочитываются и прямо попадают вовнутрь сознания, затягивая туда и всю картину. С третьей стороны, слова, которые в картинах использует Кабаков – это прямая речь, будничная, обрывочная. Это речь, которую мы буквально слышим в своем сознании. Те, кто эти слова произносят – а мы всегда знаем их имена и фамилии – как будто стоят рядом. Так речь становится материальной, в некотором роде объектом. Более того, не просто физической, а даже «пространственной». Вокруг каждого постоянно колышется море голосов и слов, пишет Кабаков, и стоит сымитировать кусочек чьей-то речи, и в услышавшем ее всколыхнется его внутреннее речевое море. Так соединение слов и изображений на картине спутывают внешнее и внутреннее зрителя, погружают его в мощные иллюзии.

Свою работу со словом Кабаков называет «укрывательством» – когда говорится то, что не имеется в виду, выводя в поле искусства советскую ситуацию со словом, потерявшим всякий смысл, или с «полосой запрета на высказывание». Интересным образом, Кабаков обращает этот зазор между словом и смыслом и на себя тоже. Он восторженно пишет, что рассматривание своих уже законченных работ вызывало в нем самом активнейшую мыслительную деятельность по их интерпретации. Тут он предполагает, что что-то из того, что он думает только по завершении картины, уже было в нем во время ее создания, даже если и неосознанно – а значит, потенциально, зритель тоже может пуститься в эти разнообразные интерпретации. Но главное именно то, что намерение это не перешло осознанно в картину, значит, сознание Кабакова осталось вне ее, он от нее свободен. Картина «необязательна» не только для зрителя, но и для Кабакова тоже.

Конечно, есть множество других интерпретаций, в том числе и от самого Кабакова. Например, в беседах с Гройсом в 1990-м Кабаков объясняет слова в своих картинах уже опоминавшемся страхом, о котором он в принципе говорит очень много. Литературоцентричному, визуально необразованному советскому субъекту – из страха «не быть адекватно понятым и панического страха невнимания другого» – Кабаков просто говорит, что хотел сказать художник. Он предвосхищает и этим парализует речь смотрящего и его потенциальную негативную оценку.

Новое начало

В 1980-х годах начинается новая линия в искусстве Кабакова: он начинает писать красочную живопись. Текст из нее не уходит, но значительно трансформируется. Теперь реалистично-импрессионистская живопись заполняет собой все поле картины, а текст ненавязчиво существует поверх, больше не претендуя на первенство, как было раньше, а только встраиваясь в мир картинки. Здесь явственно прослеживается переход – точно совпавший с аналогичным переходом во всем западном мире – от критического романтического концептуализма к постмодернизму, к захваченностью образами. Надо заметить, что и вся советская визуальность в этот период трансформируется. Перестройка открывает дверь заграничной массовой культуре, телевидение и журналы становятся красочными, а авангардный в своей основе дидактический язык стенгазет становится устаревшим и непопулярным. Кабаков, реагируя на изменившиеся условия, сохраняет ироническое к ним отношение. Картины пределов советских бытовых мечтаний или ярких фотоиллюстраций комментируются пустыми или повышенно эмоциональными текстами, демонстрирующими отсутствие какой-либо осмысленности по отношению к миру. Самые известные произведения этого цикла – «Номер “Люкс”» (1981) – реклама гостиничного номера, «Гастроном» (1981) – мечта об изобилии, «Аллея» (1982) – советская стройка для новых ячеек общества, «Жук» (1982) – фото жука с детским стишком.

Илья Кабаков, «Номер “Люкс”», 1981

В начале же 1980-х Кабаков начинает создавать свои первые инсталляции. Первая его инсталляция – «Муравей» (1993), обложка детской книжки «Детгиза» и пять страниц написанных от руки размышлений некоторого человека о художественном и интеллектуальном потенциале нехудожественного: этой обложки. Как рассказывает потом Кабаков, конечно, этим муравьем, метафорически и онтологически, как типаж существа, был он сам. Следующая – «Семь выставок одной картины» – предлагает 4 картины, окруженные каждая множеством калиграфически написанных комментариев разнообразных зрителей. Здесь Кабаков реализует тот гул голосов, о котором он тоже много рассказывает, тот гул совершенно разных оценок и отношений, который для него важнее, чем оценки и отношение близких, понимающих людей – потому что случайные голоса – это культура, то, где Кабаков стремится стать расхожим именем – так он определяет влиятельность. Во всех его последующих инсталляциях обязательно присутствует речь других, рычание других, раздраженность присутствием других, настроения коммуналки. С 1982-86 он делает знаменитую «Человек, который улетел в космос из своей комнаты». Пространственное решение основной для Кабакова метафоры советской жизни позволяет ему по-новому работать с тем, что он описывает как советскую мандалу – закрытое пространство, обладающее мощной собственной энергией, направляющей все в ней происходящее. Все социальные институты, знакомые человечеству, находят свое воплощение в пространстве коммуналки.

Илья Кабаков, п роект инсталляции «Красный вагон», 1991

Международное признание

В 1988 году проходит первый московский аукцион дома Sotheby’s – работы неофициальных художников выходят на открытый рынок. В 1989 году Кабаков женится на Эмилии Леках, эмигрировавшей из СССР в 1975 году. С этого момента они работают в соавторстве, и их работы подписываются двойным именем, говорить о работах Ильи Кабакова как индивидуального автора далее неверно. Часто роль Эмилии видится сводимой к точному менеджменту и организации, но, во-первых, в соответствии с кабаковской теорией, художник-менеджер не менее важный типаж, чем все остальные, а во-вторых, они активно настаивают на строго дуэтном авторстве работ.

С 1987 Кабаков, а ему уже 54, начинает активную художественную и выставочную деятельность за границей. В это время интерес к перестроечному искусству в Европе и США находится на пике. Первая инсталляция по гранту сделана для оперного театра в австрийском Граце: «Перед ужином». Следующие работы – в Нью-Йорке, Франции, Германии. В 1989 году Кабаковы переезжают в Берлин и в Россию больше не возвращаются. В 1992 Илья и Эмилия делают сценографию «первой посткоммунистической оперы» – «Жизни с идиотом» Шнитке по рассказу Виктора Ерофеева – в оперном театре Амстердама. Все 90-е годы Кабаковы постоянно выставляются в Европе и США: в парижском Центре Помпиду, в МоМА в Нью-Йорке, в Кунстхалле в Кельне, в Национальном центре современного искусства в Осло, в 1992 на «Документе» IX в Касселе, в 1993 на Венецианской биеннале Кабаковы получают «Золотого Льва» за работу «Красный павильон», в 97-м Кабаковы устанавливают объект «Глядя вверх, читая слова» для Skulptur.Projecte в Мюнстере. Следуют многочисленные награды и французский титул кавалера Ордена искусств.

Илья и Эмилия Кабаковы

Эмилия умело выстраивает маркетинговую сторону художественной деятельности. Она ограничивает количество работ дуэта на рынке, а предпочительными владельцами становятся крупные музеи современного искусства – даже если у них нет бюджета, чтобы заплатить рыночную стоимость. Кабаковы максимально точно отвечают на запросы и законы рынка и быстро становятся не просто успешными постсоветскими художниками, а арт-деятелями мирового уровня. Они создают миф советского человека, понятный западному художественному сообществу. Их работы зрелищны и отлично подходят для крупных площадок. Кабаковы становятся олицетворением мировосприятия советского человека для заинтригованного и воспитанного в определенной эстетической парадигме западно-европейского и американского зрителя.

В 2000-е начинается популярность Кабаковых в России. В 2003 проходит выставка «Илья Кабаков. Фото и видео документация жизни и творчества» в Московском доме фотографии (МАММ), в 2004 – большая выставка «Десяти персонажей» в Третьяковской галерее и совместная с Эмилией «Случай в музее и другие инсталляции»– в Главном штабе Эрмитажа. Кабаковы дарят Эрмитажу 2 инсталляции, и Михаил Пиотровский называет их началом эрмитажной коллекции современного искусства. Дальше последовала выставка 9 инсталляций 1994-2004 годов в Stella Art Foundation. В 2006 и 2008 годах, когда русское искусство уже давно не вызывало международного ажиотажа, но шла вторая волна его удорожания благодаря буму интереса со стороны уже российских коллекционеров, картины «Номер “Люкс”» (1981) и «Жук» (1982) проданы на аукционе Philips de Pury (Лондон) за рекордные для российских произведений искусства суммы.

На сегодня Илья и Эмилия Кабаковы продолжают довольно активную выставочную деятельность, их работы имеются в коллекциях 250 музеев по всему миру, более 50 скульптурных композиций находятся в городских пространствах.