Проблематика и основные идеи романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы

Разбирая в 1873 г. полотна русских художников, экспонированные в Петербурге перед отправкой на Венскую всемирную выставку, Достоевский высоко оценил «Бурлаков» И. Е. Репина и другие произведения «передвижников» (В. Г. Перова, В. Е. Маковского и других), он заявил, что «наш жанр на хорошей дороге».

Но романист призвал при этом современных ему русских художников, не останавливаясь на достигнутом, завоевать для русской живописи также область исторического, «идеального» и фантастического, ибо «идеал ведь тоже действительность, такая же законная, как и текущая действительность».

Призыв этот, косвенно обращенный не только к русской живописи, но и к литературе 70-х гг., можно рассматривать как эстетическое выражение тех новых исканий, которые привели автора к созданию его последнего, итогового романа «Братья Карамазовы» (1879—1880), где «текущая действительность» выступает в сложном сплаве с исторической и философской символикой и обрамлена «фантастическими» элементами, восходящими к средневековым житиям и русскому духовному стиху.

К моменту, когда Достоевский начал работу над «Карамазовыми», в литературе наметились новые веянья. В 50—60-х гг. в русском романе, повести, рассказе господствовали темы и образы современной жизни, воссозданной во всей присущей ей конкретности и полноте очертаний.

Со второй же половины 70-х и в 80-х гг. русская реалистическая литература вновь зачастую начинает обращаться к «вечным» темам и образам, также подсказанным размышлениями над современностью, но разрабатываемым нередко в формах легенды, аллегории, «народного рассказа» — с использованием соответствующего круга традиционно-поэтических мотивов, которые насыщаются широким и емким символическим смыслом. Эта общая тенденция времени в 70—80-х гг. по-разному проявилась у Тургенева, Салтыкова-Щедрина, Гаршина, Л. Толстого, Короленко.

Не случайно и в «Карамазовых» в отличие от предшествующих произведений Достоевского высокие, поэтические и трагические, «вечные» образы не только служат для романиста символическими ориентирами,призванными осветить для читателя глубинный смысл рисуемых романистом ситуаций (как это было уже в «Преступлении и наказании» с образами Наполеона или Магомета, в «Идиоте» с образом Христа, в «Бесах» с символическим эпиграфом), но им отведено также специальное — обширное — место в кульминационных книгах и главах романа, образующих особую философско-символическую «надстройку» над главами, которые посвящены социально-бытовым коллизиям и типам «текущей» действительности.

Так же как в «Бесах», Достоевский переносит действие «Братьев Карамазовых» из Петербурга в провинцию, — на этот раз не в губернский, а в отдаленный от центра небольшой уездный городок Скотопригоньевск.

Но он избирает местом действия, русскую провинцию не для того, чтобы противопоставить крепость и яркость сохранившегося здесь патриархального бытового уклада, обладающего чертами своеобразной народности, мертвящему формализму крепостнически-бюрократических порядков и тем болезненным социальным процессам, которые вызывало капиталистическое развитие России.

Писатель ведет своего читателя из Петербурга в провинцию с тем, чтобы показать, что болезненные социально-психологические процессы, которые он рисовал в романах 60-х гг., перестали быть «привилегией» Петербурга, что они охватили в большей или меньшей степени всю страну.

Под влиянием ломки привычного уклада жизни, брожения, охватившего многие сотни и тысячи «случайных» семейств, не только в Петербурге, но и за сотни верст от столицы русские люди, как показывает Достоевский, не могут больше жить бессознательно, стихийно подчиняясь заведенному порядку.

Романист отчетливо видит, что в России конца 70-х гг. не осталось ни одного самого тихого уголка, где бы не кипела скрытая борьба страстей и не ощущалась с большей или меньшей силой напряженность существующего положения вещей, острота поставленных им вопросов.

Даже в провинциальном монастыре, где на поверхности царят спокойствие и «благообразие», на деле происходит упорная скрытая борьба «старого» и «нового», сталкиваются между собой дикий, невежественный фанатизм и ростки иного, более гуманного жизнепонимания, суровый, угнетающий формализм и растущее чувство личности.

Рядовое, заурядное на первый взгляд преступление сплетается воедино с вечными проблемами бытия, над которыми бились и бьются столетиями величайшие умы человечества. А в провинциальном трактире никому не известные русские юноши — почти еще «мальчики», — отложив в сторону все свои текущие дела и заботы, спорят о «мировых» вопросах, без решения которых — как они сознают — не может быть решен ни один частный вопрос их личного бытия.

Поставленная в центр романа семья Карамазовых и другие описанные в нем семьи — Хохлаковы, Снегиревы — представляютсобой различные с социальной и психологической точек зрения варианты типа семьи, которую Достоевский охарактеризовал как «случайное семейство». Во всех них нет «благообразия», идет глухая, скрытая или открытая борьба между поколениями.

В семье Карамазовых она приводит к убийству отца. Убийство это симптоматично, с точки зрения романиста, не только в том отношении, что служит свидетельством «неблагообразия» помещичьего быта, распада семьи в новую, пореформенную, буржуазную эпоху. Оно представляет собой внешнее проявление также и другой, более глубокой социально-психологической драмы.

Вместе с неизбежным и закономерным распадом старых нравственных норм в условиях пореформенной эпохи среди различных социальных слоев, по наблюдениям романиста, росло сознание относительности всякой нравственности, усиливались разрушительные, хищнические, антиобщественные стремления, выражаемые анархической формулой «все позволено».

Отец трех братьев Карамазовых, Федор Павлович — разбогатевший приживальщик, близкий Фоме Опискину, Лебедеву и другим уже знакомым нам «шутам» Достоевского.

Черты «римского патриция эпохи упадка» (по авторской характеристике) сочетаются в нем с чертами разбогатевшего выскочки, который (хотя в душе его порою звучит голос совести и религиозного умиления) ни на одну минуту не может забыть о своем прошлом и, сотрясаясь от внутренней злобы, хочет на старости лет нравственно отплатить другим за унижения, испытанные в молодости.

От презрения к отцу и нравственного осуждения его не может освободиться даже младший из Карамазовых, Алеша, несмотря на свои евангельские идеалы. С общим отношением братьев Карамазовых к отцу связаны основная коллизия и нравственная проблематика романа.

Старший из братьев, Дмитрий — человек страстный и увлекающийся, неспособный владеть своими страстями, а потому доходящий порой до безобразных поступков, но в то же время великодушный и благородный в душе. На всех путях своей жизни Митя сталкивается с отцом, и это вызывает у него яростное раздражение: в отчаянии он несколько раз заявляет, что не ручается за себя, так как в гневе может убить Федора Павловича. Однако в решающую минуту Мите все же удается удержать себя от отцеубийства.

Второй из братьев Карамазовых, Иван — по натуре мыслитель. Это человек холодного, отвлеченного ума, атеист и скептик по убеждениям. Испытывая одинаковое презрение и к отцу, и к старшему брату за их нравственное «безобразие», Иван ничего не имеет против того, чтобы отец и брат взаимно истребили друг друга, чтобы «один гад съел другую гадину».

Ни Митя, ни Иван не совершают убийства. Однако скептические рассуждения Ивана, проповедуемое им презрение к общеприняты мморальным нормам, его утверждение, что «умному человеку» «все позволено», находят себе благодарную почву в озлобленном и трусливом лакее Смердякове — четвертом, незаконном сыне Федора Павловича. Считая Ивана своим единомышленником, который хочет смерти отца и в необходимом случае поможет ему скрыть следы преступления, Смердяков совершает убийство Федора Павловича с расчетом, чтобы убийство это было приписано Мите.

Таким образом, фактическим убийцей является Смердяков. Но, как сурово показывает читателю Достоевский, нравственная ответственность за убийство падает и на обоих старших Карамазовых, прежде всего на Ивана. Оба они хотя и не совершили убийства, но в душе осудили отца и желали его смерти.

Иван был непосредственным вдохновителем Смердякова, заронившим в него мысль о преступлении и давшим молчаливое согласие на убийство, — лишь бы его совершил другой, а не он сам. Осознав свою вину, каждый из братьев уже не может остаться прежним человеком.

Гордый и непокорный Иван сходит с ума, а Митя смиряется, признавая не только свою моральную ответственность за прошлое нравственное безобразие, но и свою вину за общее горе и страдания всех тех, о ком он раньше не думал.

Сознание ответственности каждого человека за страдания всех людей символически выражает сон, который снится Мите, обвиненному в убийстве отца и арестованному после предварительного следствия. Во сне он видит стоящих у околицы сгоревшего русского села крестьянских женщин, собирающих подаяние.

У одной из них на руках горько плачет крестьянское «дитё». Плач голодного крестьянского ребенка болезненно отзывается в сердце Мити, заставляет его почувствовать свою нравственную вину перед народом, ответственность за страдания каждого — близкого и далекого — человека.

В «Исповеди горячего сердца» (лихорадочном монологе Дмитрия перед Алешей) он, казня себя, высказывает пессимистический взгляд на современного человека и его нравственную природу. Современный цивилизованный человек — и в этом его беда, утверждает Митя, — «слишком» широк, в его крови живет сладострастное «насекомое», которое заставляет большинство людей колебаться между добром и злом, «идеалом Мадонны» и «идеалом Содомским».

Поэтому единственный выход, возможный для него, — смирение, отречение от своих страстей, влекущих его к хаосу, к преступлению, к мучению и унижению себя и других во имя удовлетворения прихотей своего «я». Столь же антиномично по-своему мышление Ивана, отраженное в главах «Бунт» и «Великий инквизитор» пятой книги.

Иван — носитель отвлеченного, рационалистического, кабинетного типа мысли. Подобный склад мысли, по оценке Достоевского, не представляет собой чего-то данного от века: он порождено пределенными условиями исторической жизни.

Рассудочный, отвлеченный строй мысли, свойственный Ивану, характерен для человека индивидуалистической эпохи, человека, у которого нарушено нормальное равновесие между умом и чувством, интеллектуальным и нравственным началами. Сильный в разложении, в анализе, такой склад мысли, по приговору романиста, слаб и бессилен там, где речь идет о философском и моральном синтезе. Отсюда исторически закономерное блуждание мысли Ивана в мире логических антиномий и нравственных софизмов.

Иван не может найти выход из открывающихся перед его умственным взором бесконечных противоречий. Вся вселенная и вся жизнь человечества предстают перед ним под знаком неразрешимых для него антиномий, под знаком столкновения бесконечного и конечного, абсолютного и относительного начал, добра и зла, Христа и «Великого инквизитора».

И дело здесь не только в личной слабости Ивана. Противоречия, на которые наталкивается его мысль, по мнению Достоевского, объективно неразрешимы, если оставаться в пределах того типа философской культуры, носителем которой является Иван.

Индивидуалистическая цивилизация, трагически разобщающая людей и отрывающая их друг от друга, порождает, согласно диагнозу автора «Братьев Карамазовых», свой, потенциально враждебный человеку, холодный и отвлеченный, формально-логический тип мышления, который является ее необходимым духовным выражением и дополнением.

Кульминация исповеди Ивана — его «бунт», давший название соответствующей главе романа. Иван способен допустить, что для целей, неизвестных человеку, бог мог обречь людей на лишения и страдания, но он не может — даже при допущении будущей гармонии и блаженства за гробом — примириться с мыслью о страданиях детей.

Бросая вызов всем религиям и всем философским теодицеям со времен Лейбница, Иван заявляет, что он отказывается своим земным, «эвклидовским» умом понять мир, где не только взрослые, причастные грехам этого мира, но и невинные дети обречены на социальные унижения, смерть и страдания. Поэтому он почтительно возвращает творцу «билет», дающий человеку право участвовать в поставленном этим творцом земном представлении вместе с будущей, венчающей его «мировой гармонией».

Полный отчаянья и потрясающего богоборческого пафоса рассказ Ивана о смерти затравленного собаками по приказу помещика крестьянского мальчика вызывает не только у Ивана, но и у Алеши сознание невозможности примириться с преступлениями против человечности, рождает у последнего мысль о необходимости отмщения за них. На вопрос Ивана, что следует сделать с помещиком, затравившим ребенка, Алеша, отбросив в сторону свои религиозные идеалы, без колебаний отвечает: «Расстрелять!».

В шестой книге романа («Русский инок») в качестве философской антитезы к идеям Мити и Ивана Достоевский излагает идеалы Зосимы — тот единственный ответ, который человечество, по мнению писателя, могло в то время дать на религиозные сомнения, мучившие его на протяжении всей жизни и вложенные романистом в уста обоих главных героев.

Не отвергая по существу трагических вопросов, выдвинутых Иваном, Зосима утверждает, что от самого человека зависит, является ли мир для него адом или раем. В любых обстоятельствах он прежде всего должен быть чист душой и жить в мире со своей совестью.

Для того, кто верен этому моральному идеалу, теоретические сомнения Ивана теряют свою остроту. Душевная открытость чудесам окружающего мира, труд, кроткое и терпеливое любовное служение людям избавляют его от неразрешимых вопросов, терзающих Ивана, дают возможность обрести душевное равновесие, постоянную ясность духа. Таков не теоретический (ибо такой ответ, по мнению писателя, дать невозможно!), но практически удовлетворяющий человека ответ на вопросы Ивана.

Несмотря на большое искусство и упорный труд, вложенные романистом в книгу «Русский инок», представляющую собой образец тонкой художественной стилизации, она не вполне удовлетворила Достоевского. Как свидетельствуют его письма и заметки в записной книжке 1880—1881 гг., Иван, а не Зосима, оставался в его сознании важнейшим героем романа. «Проклятые» вопросы, столь остро сформулированные от лица Ивана, никогда не умолкали в его собственной душе.

Философская вершина «Братьев Карамазовых» — рассказанная Иваном Карамазовым Алеше в пятой главе книги «Pro и contra» легенда «Великий инквизитор».

Эта фантастическая «поэма», как определяет жанр ее Иван Карамазов, напоминающая средневековые мистерии и «видения», представляет, если верить автору романа, юношеское произведение Ивана — наподобие статьи Раскольникова в «Преступлении и наказании». В то же время «Легенда» — одно из наиболее волнующих и грандиозных, насыщенных тревожной философской мыслью художественных созданий Достоевского.

Действие «Легенды» отнесено условно к XVI веку — к эпохе наивысшего торжества инквизиции. В один из тогдашних дней, отмеченных пытками и казнями, в городе, который считался твердыней инквизиции, Севилье, появляется Христос — в том виде, в каком он обрисован на страницах Евангелия.

Народ сразу узнает и восторженно приветствует его, но увидевший Христа Великий инквизитор приказывает заключить его в темницу как нарушителя общественного спокойствия и порядка. Ночью Инквизитор является в темницу к Христу и обращается к нему с речью, на которую Христос отвечает скорбным молчанием.

Пораженный этим всепонимающим молчанием, Инквизитор, согласно задуманному Иваном окончанию «Легенды», отказываетсяют первоначального намерения — утром сжечь Христа публично как еретика — и отпускает его из темницы, с тем чтобы впредь он «никогда, никогда» не приходил и не нарушал его власти, как и законов других церковных и светских властей, — не приходил даже в час, возвещенный в Апокалипсисе.

Таково краткое содержание «Легенды», глубокий, обобщающий философско-символический смысл которой раскрыт в речи Инквизитора.

Достоевский противопоставляет в «Легенде» нарисованный в Евангелии образ Христа и содержание его проповеди всем позднейшим известным ему властям Запада — духовным и светским. По евангельскому рассказу, Христос отверг искушения злого духа, отказавшись утвердить свою власть над людьми ценой насилия над их свободой.

Позднейшие же духовные и светские власти Западной Европы, начиная с императорского и католического Рима, по мысли автора «Легенды», отвергли завет Христа и утвердили свое господство на «чуде», «тайне» и «авторитете». Развратив своих подданных, они заставили их бояться свободы и отдать ее в обмен на «хлебы», пожертвовать своим человеческим достоинством и независимостью во имя сытости и материального комфорта.

Поэтому Инквизитор Достоевского признает себя в «Легенде» слугой не Христа, а искушавшего его дьявола. И в то же время, как всякий человек, строящий свою власть на насилии над другими людьми, Инквизитор глубоко несчастен, ибо подобная власть, по мысли автора «Легенды», не только бесчеловечна и несправедлива. Она обрекает неизбежно того, кто пользуется ею, на муки одиночества и страдания, отделяет его от остального человечества.

Это тайное страдание Инквизитора понимает Христос; поэтому в «Легенде», прежде чем уйти из темницы, он «тихо целует его в его бескровные девяностолетние уста» как одного из своих самых потерянных, но одновременно и несчастных, сбившихся с пути детей, — детей, добровольно предавшихся дьяволу.

Как во всех своих поздних произведениях, Достоевский в «Легенде» выражает неверие в борьбу за политические свободы, противопоставляя ей в качестве идеала нравственную свободу духа.

И все же «Легенду», без сомнения, следует рассматривать как одно из проявлений высшего накала свойственных писателю бунтарских, протестующих настроений. Все известные ему формы политической и церковной власти, начиная с Римской империи и вплоть до его времени, Достоевский здесь рассматривает как родственные друг другу формы насилия над человеческой свободой и совестью. В этом отношении они существенно не отличаются, по суровому приговору писателя, от средневековой инквизиции.

Гневно осуждая любое проявление насилия, Достоевский нераздельно сливает воедино дорогой ему образ Христа с представлением о его близости народу и мыслью о свободе, выдвигая их в качестве лучезарной нравственной силы будущего противмрачных исторических сил принуждения, воплощенных в ненавистном писателю образе фанатика-инквизитора.

Вульгарным «двойником» Ивана является Смердяков, фигура которого вырастает в глубокое социально-художественное обобщение. Образ мысли этого тупого и расчетливого лакея телом и духом, мечтающего открыть на деньги, украденные после убийства, прибыльный ресторан в Париже и презирающего простой народ за его «глупость», отражает тлетворное влияние денег на душу городского мещанина, отравленную «соблазнами» цивилизации.

Так же как параллель между Раскольниковым и Лужиным, сопоставление Ивана и Смердякова позволяет Достоевскому установить, что при всем различии их культурного и нравственного уровня между горделивым индивидуалистом Иваном и лакеем Смердяковым существует социальная и психологическая общность, внутреннее «сродство душ». В этом убеждается, с ужасом отшатываясь от убийцы Смердякова, сам Иван.

Мысль о мелком и низком начале, скрывающемся на «дне» души индивидуалистически настроенного интеллигента — как бы рафинирован он ни был, — углубляется с новой стороны в предпоследней, замечательной по силе и глубине главе «Черт. Кошмар Ивана Федоровича». Это идейно-художественная кульминация одинадцатой книги и одна из вершин всего творчества Достоевского.

Опираясь на изучение данных современной ему научной психологии, которые он подвергает своей художественной интерпретации, Достоевский пользуется сценой галлюцинаций Ивана, вызванных ощущением его морального банкротства, для того чтобы дать возможность читателю вынести Ивану последний, окончательный приговор. Фантастический собеседник Ивана — черт, живущий на дне его души, — является в изображении автора «Карамазовых» проекцией всего того мелкого и низкого, что скрывается в душе оторванного от народа утонченного интеллигента, но обычно спрятано в ней под покровом горделивых индивидуалистических фраз.

Опираясь на традицию гетевского «Фауста», символические приемы средневековых легенд и мистерий, Достоевский объединяет в сцене беседы Ивана с чертом беспощадный по своей правдивости и трезвости психологический анализ и грандиозную философскую символику.

Образ Ивана, беседующего с чертом, иронически соотносится Достоевским с Лютером и Фаустом, для того чтобы тем разительнее показать мизерность души мнящего себя свободным интеллигентного индивидуалиста конца XIX в., комические и жалкие черты «искусителя», прячущегося на дне его души.

Особое место в романе принадлежит «мальчикам» — представителям будущей России. Рисуя трагическую судьбу любящего, самоотверженного и в то же время гордого, мстительного Илюши Снегирева, раскрывая присущее ему раннее мучительное сознание социального неравенства и несправедливости, изображая привлекательный образ четырнадцатилетнего «нигилиста», умного, ищущегои энергичного Коли Красоткина, Достоевский освещает те сложные и разнообразные превращения, которые психология ребенка претерпевает в реторте городской жизни.

Но рассказ о «мальчиках» позволяет автору не только дополнить свою картину вздыбленной и потрясенной русской городской жизни новыми яркими штрихами. Нравственное объединение прежде разъединенных товарищей Илюшечки у постели умирающего товарища является своего рода идеологическим завершением романа; оно представляет собой попытку художественным путем утвердить социально-утопические мечтания Достоевского.

«Союз», отныне объединяющий навсегда товарищей Илюши, выражает мечту писателя о движении человечества к светлому будущему, к новому «золотому веку», выражает его надежду на новые поколения русской молодежи, которым суждено сказать свое слово в жизни России и вывести человечество на иные, светлые пути.

Достоевский собирался продолжить «жизнеописание» Алексея Карамазова, посвятив второй роман о нем жизни его в «миру». Уйдя из монастыря, любимый герой Достоевского должен был, судя по воспоминаниям современников, погрузиться в гущу политических страстей эпохи народовольчества, стать на время атеистом и революционером, а возможно, и дойти до мысли о цареубийстве. Замысел этот, который писателю не дано было осуществить, — характерное отражение постоянного живого взаимодействия между творческой мыслью романиста и бурной исторической действительностью его времени.

Еще в середине 60-х гг. у Достоевского сложился взгляд на газету и вообще текущую периодическую печать как на ничем не заменимый для художника и психолога источник познания современности.

«В каждом нумере газет, — писал он, — вы встречаете отчет о самых действительных фактах и о самых мудреных. Дня писателей наших они фантастичны; да они и не занимаются ими; а между тем они действительность, потому что они факты. Кто же будет их замечать, их разъяснять и записывать? Они поминутны и ежедневны, а не исключительны <...> Мы всю действительность пропустим этак мимо носу».

История русской литературы: в 4 томах / Под редакцией Н.И. Пруцкова и других - Л., 1980-1983 гг.

«Братья Карамазовы» Достоевского Ф.М.

Годы «братского общения» со всей Россией (так называл издание своего «Дневника» сам Достоевский) очень многое дали и читателям, и автору. Обогащенный этим опытом, он приступает к созданию своего последнего и самого великого романа — « » (1879—1880). Действие его происходит в маленьком провинциальном городке Скотопригоньевске, в котором как бы соединяются, концентрируются все главные человеческие типы, важнейшие проблемы тогдашней России.

В центре романа — судьба семьи помещика Федора Павловича Карамазова. У циничного и развращенного старика, хитреца и эгоиста, три сына. Старший, отставной офицер Дмитрий, средний — интеллектуал и философ Иван и младший — Алеша. Есть еще слуга — лакей Павел Смердяков, который, как утверждает молва, тоже является незаконнорожденным сыном старика Карамазова.

Интрига первоначально завязывается вокруг конфликта между Митей, страстно влюбленным в местную красавицу Грушеньку Светлову, и Федором Павловичем, который решил на старости лет на этой Грушеньке жениться; ее благосклонность он намерен купить за три тысячи, припасенные для нее в специальном пакете. Ho этого готов любыми средствами не допустить Дмитрий. Между тем что-то свело Смердякова с Иваном Карамазовым, и тот (как мы узнаем позже) излагает глуповатому лакею свои «передовые» теории, привезенные из столицы.

Суть этих теорий сводится к следующему: человеку не дано знать, есть ли Бог или нет, потому что Бог никак не проявляет Своего участия в делах людей: мир живет во зле, множатся страдания, войны, болезни, мучения невинных детей. Если же Его нет, то для сильного духом и осознавшего это человека «все позволено». Ведь все системы нравственности и морали, вышедшие из религиозных представлений о богоустроенном мироздании, теряют смысл. Можно представить, с каким восторгом слушал все это молодой Смердяков, до которого снизошел «столичная штучка», блестящий и умный Иван. Честолюбию же Ивана подобная власть над человеческой душой тоже льстила (правда, на словах он Смердякова презирал).

Конфликт между Федором Павловичем и Дмитрием осложняется тем, что Дмитрию крайне нужны деньги; между тем отец, как считает Митя Карамазов, должен ему по причитающейся доле наследства как раз три тысячи, но отдавать их отказывается. От Смердякова Дмитрий узнал, что старик Карамазов отложил эти три тысячи для Грушеньки! Обезумев от ревности, он грозится убить отца.

Ситуация накаляется до предела. Страшно обеспокоенный этим, младший, Алеша, советуется с Иваном, как предотвратить убийство. На что Иван с плохо скрытой ненавистью дает ему понять, что такой исход его вполне бы устроил: «один гад съест другую гадину, обоим туда и дорога». Кроме того, существуют еще два обстоятельства, в которых Иван не хочет себе признаваться. Если Дмитрий убьет отца, его лишат всех прав, и тогда наследство придется делить не на троих, а на двоих, и «официальная» Митина невеста Катерина Ивановна станет свободна — в нее Иван уже давно тайно влюблен...

Единственный, кто интересует его в семье, — брат Алеша, который ушел послушником в монастырь и стал учеником просветленного старца Зосимы. Доброта и открытость брата не могут оставить Ивана равнодушным; кроме того, его, не очень уверенного в правоте своих «теорий», беспокоит стойкая и искренняя вера Алеши. Он предпринимает попытку обратить Алешу в свою веру. Их беседа, в которой обсуждаются многие мировые проблемы, происходит в маленьком скотопригоньевском трактире под возгласы пьяных и официантов, за тарелкой ухи — Достоевский умел совмещать масштабы.

«Дети, за что же они-то страдают», — вопрошает Иван. И как все это понять и оправдать? Можно ли принять такую «божественную» гармонию, которая была бы оплачена хотя бы одной слезинкой одного ребенка? В заключение Иван рассказывает Алеше, как некий генерал на глазах у матери затравил собаками ее сына только за то, что тот камнем зашиб лапу его любимой охотничьей собаке. «Ну... что же его? Расстрелять? Для удовлетворения нравственного чувства расстрелять? Говори, Алешка!» — «Расстрелять!» — отвечает Алеша. Иван торжествует: вот какого ответа удалось добиться от будущего монаха! Ho Алеша, только на миг поддавшись давлению Ивана, сразу же возвращается на твердую почву. Если Христос, Сам будучи абсолютно безгрешен и потому имеющий право осудить людей, тем не менее простил их и претерпел ужасающие муки ради них, то как же мы, грешные, имеем право не прощать таких же грешных, как мы сами? Мир стоит не на слезинке ребенка; краеугольный камень, на котором стоит мир, — Христос, и этим определяется все.

Ho Иван ждал такого ответа и приготовил для Алеши сочиненную им некогда легенду о Великом инквизиторе. В ней рассказывается о том, как в XV веке в пору разгула в Испании инквизиции, ежедневно сжигавшей еретиков, вновь приходит на землю Христос. Ho вдруг появляется всесильный Великий инквизитор. Он приказывает страже схватить Христа и отвести Его в камеру. Вечером инквизитор приходит к Пленнику и обвиняет Его в том, что Он переоценил человека. А людям, говорит инквизитор, не нужна свобода, она им тягостна, ибо свобода означает выбор, означает ответственность. «Ошибку» Христа исправила небольшая группа избранных во главе с Великим инквизитором. Взяв право решать и ответственность на себя, они оставили всем остальным лишь возможность рабского подчинения. А значит, спокойного и счастливого существования. И вот теперь, когда все уже достигнуто, Христос своим приходом может эту систему разрушить. Поэтому опять же во имя счастья людей необходимо вновь казнить Его. Ничего не отвечает на это Христос — Он лишь, подойдя к старику инквизитору, тихо целует того. Потрясенный инквизитор открывает дверь камеры и говорит Христу: «Иди и не приходи больше». Христос уходит, а инквизитор остается в камере в глубокой задумчивости.

Иван думает, что своей поэмой наносит удар по христианской идее, доказывает, что людям не нужна дарованная Христом свобода. Ho Алеша реагирует совсем иначе: «...поэма твоя есть хвала Иисусу, а не хула... как ты хотел того». Более того — и этого не учел Иван — свобода, дарованная человеку Богом, отрицает жесткую зависимость: грех — наказание, добрый поступок — награда. Ведь это напоминало бы дрессировку рабов. Ho вместе со свободой человек обретает и ответственность, которую он несет за страдания и разрушения, причиненные себе и близким, в том числе и детям.

Вот основная идейная система романа, в сюжетном отношении построенного очень сложно, с виртуозным мастерством. Читатель напряженно следит за судьбами героев, каждого из которых автор испытывает на излом. Кто-то не выдерживает — как, например, Иван, который своими теориями вольно или невольно соблазнил Смердякова (тот убивает Федора Павловича и кончает с собой). Иван сходит с ума. Кто-то, напротив, принимает удар на себя. Так, невинный Митя отправляется в Сибирь по ложному обвинению в отцеубийстве, чем хочет спасти свою душу. Тем более что в смерти отца виноваты, пусть косвенно, все три брата.

Мудрый Алеша, которого старец Зосима благословил идти в «мир», жить и действовать за пределами монастыря, предостерегает порывистого Митю: надо рассчитать свои духовные силы, хватит ли их на то, чтобы с таким же настроением вынести все эти годы каторги? А если нет — может, лучше согласиться на побег, организуемый друзьями? Мы не знаем, как решится этот вопрос.

Ho параллельно с трагедией в семье Карамазовых развивается еще один сюжет, который в конце книги становится главным, теснит все остальные линии, — о мальчике Илюше. В свое время Митя, узнав, что отставной капитан Снегирев, глава большого, живущего в нищете семейства, за деньги взялся помочь Федору Павловичу в интриге против него, Мити, публично поколотил капитана. Это видел маленький сын капитана Илюшечка, что явилось для мальчика (и без того болезненного) страшным потрясением.

Илюша умирает. Ho смерть его послужила очищающим потрясением для остальных мальчиков, его одноклассников, и в день похорон Илюши они, собравшись вокруг Алеши Карамазова, клянутся всю будущую жизнь служить добру. Конечно, впереди у каждого своя жизнь и не всегда можно будет быть верным детской клятве. Ho, как писал опять же сам Достоевский, одно или два ярких и светлых впечатления, вынесенных из детства, могут спасти человека во всю жизнь.

Деятельность Алеши в миру Достоевский намеревался показать во втором томе, но не успел его написать. Однако и первая, законченная часть романа по сей день вызывает яростные споры среди читателей и ученых.

ХРИСТИАНСКИЕ МОТИВЫ В РОМАНЕ

Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО «БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ»

Курсовая работа по истории литературы

I. Вступление. Обзор критической литературы.
II. Христианские мотивы в романе Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание».
III. Христианские мотивы в романе Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы».
1) Анализ влияния христианских источников на структуру романа.
2) Анализ эпиграфа к роману.
3) Анализ стиля повествователя.
4) Проблема ответственности за преступление.
5) Образ Ивана Карамазова. Разговор Ивана и Алеши.
6) «Легенда о Великом Инквизиторе».
7) Черт и Смердяков – «двойники» Ивана Карамазова.
8) Алексей Карамазов как идеал автора.
IV. Заключение.

Введение

Современное отечественное литературоведение методологически радикально перестроилось после долгих лет застоя и безраздельного господства вульгарно- социологического схематизма и всякого рода идеологического диктата. Теперь оно внимательно относится к опыту зарубежного литературоведения, широко использует разработки русских ученых, попавших в эмиграцию и живших в изоляции от родины, отделенной от них железным занавесом. Смелее и исторически объективнее решаются теперь компаративистские проблемы, без наклеивания ярлыков.

Одной из запретных для изучения до недавнего времени была область религии, с которой якобы литература не имеет никакой связи. В литературных произведениях, в том числе и в романах Ф.М. Достоевского, выделялись социальный, психологический, философский планы. Всякое упоминание религии и связанных с ней понятий называлось «реакционным», «ошибочным». Достоевского представляли как пропагандиста социалистических идей. Примером служат, например, следующее высказывания. А.А. Белкин: «Необходимо подчеркнуть, что эта [философская и политическая] проблематика определяет одновременно как его прогрессивные гуманистические стороны, так и его реакционные, религиозно-идеалистические идеи». Г. Фридлендер: «Но и сегодня произведения Достоевского-гуманиста, его гневная критика крепостничества и собственнического буржуазного мира, его уверенность в необходимости братства и нравственного единения людей продолжают служить великому делу социального и нравственного обновления человечества…». Безусловно, в произведениях писателя звучит критика капиталистического строя, призыв к единению людей, но с совершенно иных, чем у социалистов, позиций. Нельзя приравнивать «мировую систему социализма» к «всечеловеческому братству»
Достоевского. Вот как формулирует писатель свое понимание социализма:
«Главная мысль социализма – это механизм. Там человек делается человеком механикой. На все правила. Сам человек устраняется. Душу живую отняли».
Кроме того, свидетельством непринятия Достоевским социализма является его полемика с Н.Г. Чернышевского и его «теорией разумного эгоизма».

В последнее время вышел ряд интересных, на наш взгляд, статей, посвященных изучению христианских мотивов в творчестве Ф.М. Достоевского.
Перечислим лишь некоторые из них: Д.Д. Григорьев – «Достоевский и религия»;
Л.Г. Кришталева – «Нравственная значимость поступка в романе Ф.М.
Достоевского “Братья Карамазовы”»; Н.О. Лосский – «Достоевский и его христианское миропонимание»; Р. Лаут – «К вопросу о генезисе «Легенды о
Великом инквизиторе»: заметки о проблеме взаимоотношений Достоевского и
Соловьева» [ст. и ФРГ]; И. Миндлин – «Вера или неверие? Заметки о
Достоевском»; Г.Б. Курляндская – «Ф.М. Достоевский и Л.Н. Толстой: к проблеме религиозно-нравственных исканий». Наиболее интересными нам показались следующие статьи, содержания которых мы бы хотели коснуться более подробно.

Статья А.М. Буланова «Святоотеческая традиция понимания «сердца» в творчестве Ф.М. Достоевского» охватывает как религиозную, так и психологическую проблематику произведений писателя. «Тайна человека», которую писатель разгадывал всю жизнь, заключала в себе тайну соотношения
«ума» и «сердца». Об этом роман «Преступление и наказание». Рассудочная логика вступает в борьбу с непосредственным чувством: переступить через кровь по совести означает исключить «сердце» из собственного «я».

В романе «Идиот» предпринята попытка создания идеального человека, в котором достигалась бы гармония между «умом» и «сердцем», – это «князь
Христа», князь Мышкин. Этот образ анализируется А.М. Булановым именно с таких позиций.

В последнем своем романе, «Братьях Карамазовых», диалектика взаимоотношений «ума» и «сердца» углубляется на примере «бунта» Ивана
Карамазова.

Автор, подводя итоги своего анализа творчества Ф.М. Достоевского, делает вывод о «движении основополагающих идей восточной христианской аскетики в творчестве автора «Братьев Карамазовых». Одной из них и была идей о единении «ума» и «сердца», выраженная русским гением во всей ее принципиальной для православия противоречивости и преобразующей силе.

В работе С.В. Головой «Историко-мировоззренческие системы: культура, цивилизация и язычество в художественном мире Достоевского» затрагивается общечеловеческая проблематика творчества Достоевского.
Христианство в мире писателя обладает исключительной способностью созидать почву и культурную атмосферу общества. По мнению автора, представители христианской культуры (Соня Мармеладова, князь Мышкин, старец Зосима) являются хранителями чистоты идеала в обществе, пораженном языческой страстью и вседозволенностью и идеей цивилизации о необходимости примата земных ценностей над духовными в процессе построения секуляризованного рая на Земле, то есть, словами Достоевского, Вавилона.

Через практическую деятельность представители цивилизации познают, что с ними нет Творца. Рациональный, идущий от цивилизации склад ума Ивана сказался в поэме о Великом Инквизиторе, в подборе материала о страданиях детей, в протесте против мира Божьего. Так и представители культуры через деяние познают волю Божью. Именно таким «деятелем» в миру становится Алеша
Карамазов.

Автор статьи заключает, «что культурообразующим в мире Достоевского является только христианство. Культура, цивилизация и язычество – основные составляющие русской соборной души. Личность отдельного героя так же полиструктурна в мире писателя, как и соборная душа, но в ней всегда преобладает ипостась соборного духа».

ХРИСТИАНСКИЕ МОТИВЫ В РОМАНЕ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО «Преступление и наказание»

В творчестве Ф.М. Достоевского христианская проблематика получает свое главное развитие в романах «Преступление и наказание» и «Братья
Карамазовы». В «Преступлении и наказании» затронуты многие проблемы, получившие затем развитие в «Братьях Карамазовых».

Главная мысль романа «Преступление и наказание» проста и ясна. Она есть воплощение шестой заповеди Божьей – «Не убий». Но Достоевский не просто декларирует эту заповедь. Он доказывает невозможность совершения преступления по совести на примере истории Родиона Раскольникова.

Как нам известно из первого сна Раскольникова, в детстве главный герой верил в Бога и жил по его законам, то есть жил так, как велела ему его совесть (а совесть, по мнению Достоевского, образно говоря, есть сосуд, в котором находится нравственный закон, и он есть в каждом человеке, что составляет незыблемую основу бытия). В юности же, приехав в Петербург,
Родион увидел страшную картину нищеты, вопиющую социальную несправедливость, и все это поколебало его веру в Бога. В Раскольникове, юноше утонченном, чувствительном, существующая общественная система вызвала протест, бунт, что выразилось в создании своей теории, объясняющей все течение мировой истории. Мысли, подобные мыслям главного героя, в России в тот период витали в воздухе (свидетельство тому – разговор в трактире, услышанный главным героем). Это идеи об убийстве одного паука ради блага тысяч людей. Правом на уничтожение обладает особый класс людей –
«сверхчеловеки», которые являются создателями нового в мире, они
«двигатели» человечества. Примерами таких людей служат Наполеон и Ньютон.
Остальные же не способны оценить деятельность наполеонов, их открытия. Их
Раскольников называет «тварями дрожащими». Следствием этих идей становится намерение главного героя убить старуху процентщицу. Конфликт усиливается тем, что она не вызывает симпатий ни у автора, ни у читателей. Так
Достоевский провоцирует нас на согласие с Раскольниковым.

Целью убийства сам Раскольников в начале романа называет облагодетельствование тысяч несчастных петербургских бедняков. Однако истинная цель преступления формулируется главным героем позже, во время диалогов с Соней Мармеладовой. Эта цель – определение принадлежности
Родиона к первому или второму разряду людей.

Итак, Раскольников после долгих сомнений (все-таки совесть в нем жива) убивает старуху. Но во время совершения убийства в квартиру неожиданно входит Лизавета, сестра процентщицы, забитое, беззащитное существо, одна из тех, чьим благом прикрывается Родион. Он убивает и ее.

После совершения убийства главный герой потрясен, но не раскаивается.
Однако «натура», полностью заглушенная разумом во время подготовки и совершения убийства, снова начинает восставать. Символ этой внутренней борьбы в Раскольникове – физическое недомогание. Раскольников страдает от страха разоблачения, от ощущения «отрезанности» от людей, и, главное, он мучается от понимания того, что «убить-то он убил, но не переступил и на этой стороне остался».

Свою теорию Раскольников все еще считает верной, потому свои опасения и волнения по поводу совершенного преступления главный герой трактует как признак совершенной ошибки: он замахнулся не на свою роль в мировой истории
– он не «сверхчеловек». Соня уговаривает Родиона сдаться в полицию, где он признается в убийстве. Но это преступление воспринимается Раскольниковым сейчас не как грех против Христа, а именно как нарушение принадлежности к
«тварям дрожащим». Истинное раскаяние приходит только на каторге, после апокалипсического сна, в котором показываются последствия принятия всеми людьми теории «наполеонизма» как единственно правильной. В мире начинается хаос: каждый человек считает себя истиной в последней инстанции, и поэтому люди не могут договориться между собой.

Таким образом, в романе «Преступление и наказание» Достоевский опровергает бесчеловечную, антихристианскую теорию и тем самым доказывает, что историей движет не воля «сильных» людей, а духовное совершенство, что люди должны жить, следуя не «иллюзиям ума», а велению сердца.

Христианские мотивы в романе Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы»

1) Анализ влияния христианских источников на структуру романа

Именно "Братья Карамазовы", этот последний и итоговый (хотя, в сущности, написанный лишь наполовину) роман Достоевского и вызвал главные споры в вопросе о мировоззрении писателя. Тема веры и неверия, вины и ответственности, свободы и рабства человека решается здесь на многих уровнях и планах.

Влияние Библии и других христианских источников ощущается в самом сюжете «Братьев Карамазовых». Достоевский рассказывает о трех сыновьях
Федора Павловича. Дело в том, что фольклорные числа (три, семь), как и многие другие элементы фольклорной поэтики, были в свое время усвоены христианской литературой и приспособлены к ее целям. Три брата – это и сказочный, и христианский (житийный) элемент сюжета. Кроме того, писатель изображает трех братьев как духовное единство. Это соборная личность в тройственной своей структуре: начало рассудка воплощается в Иване: он логик и рационалист, прирожденный скептик и отрицатель; чувственное начало представлено Дмитрием; начало воли, как идеал, намечено в Алеше. Братья связаны между собой и на чисто сюжетном, событийном уровне: они вырастают из одного родового корня: биологическая данность – карамазовская стихия – показана в отце их. У законных сыновей Федора Павловича есть незаконный брат Смердяков: он их воплощенный соблазн и олицетворенный грех.

В одном из дневников Ф.М. Достоевского сказано, что самой дорогой для писателя частью Библии Является книга Иова (это связано с некоторыми моментами биографии Достоевского).

Происхождение книги Иова таинственно. Неизвестны точно ни дата написания, ни автор ее. Иов, праведник, богобоязненный человек, становится жертвой жестокой проверки Бога на верность. Господь насылает великие несчастия на своего верного раба: его стада погибают, умирают дети Иова.
«Тогда Иов встал, и разодрал верхнюю одежду свою, и пал на землю, и поклонился, и сказал: наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь.
Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно!» (Книга
Иова, 1:20,21). Тогда пришло второе испытание Иова: насланы на него были страшные телесные мучения. Древние иудеи считали, что за грехом неизбежно следовало наказание, отчего грешник страдал, то есть без греха нет наказания и страдания, следовательно, всякий страдающий – грешник. И жена, и друзья Иова убеждают его признать за собой прегрешения. Однако Иов не признает за собой никаких грехов, он начинает сомневаться в справедливости
Яхве: «Все одно; поэтому я сказал, что Он губит и непорочного, и виновного»
(Книга Иова, 9:22). Страдания невинных – основной мотив предания об Иове – занимает важное место в философии Достоевского. Иван Карамазов видит только страдания, поэтому не может принять Божий мир. Бог молчит и не откликается на плач невинно страдающих. Иов говорит: «В городе люди стонут, и душа убиваемых вопиет, и Бог не воспрещает того» (Книга Иова, 24:12). О том же говорит и Иван: «Понимаешь ли ты это, когда маленькое существо, еще не умеющее даже осмыслить, что с ней делается, бьет себя в подлом месте, в темноте и в холоде, крошечным своим кулачком в надорванную грудку и плачет своими кровавыми, незлобивыми, кроткими слезами к «Боженьке», чтобы тот защитил его, – понимаешь ли ты эту ахинею, друг мой и брат мой, послушник ты мой Божий и смиренный, понимаешь ли ты, для чего эта ахинея так нужна и создана! Без нее, говорят, и пробыть бы не мог человек на земле, ибо не познал бы добра и зла. Для чего познавать это чертово добро и зло, когда это столького стоит? Да весь мир познания не стоит тогда этих слез ребеночка к “Боженьке”» (1, 291-292). Иван восстает против такого устройства мира, при котором люди, и тем более невиновные, должны страдать.

Старец Зосима придерживается диаметрально противоположной точки зрения. Обращаясь к Иову, Зосима приходит к выводу о необходимости быть искренним с самим собой, что приводит к искренности веры. Иов не скрывал от себя, что у него все отнято, вследствие чего Господь, отобравший все, остался в его честной душе. Он не избегал мыслей об этом, все было потеряно, поэтому душа его спокойно отдыхала, до того момента, как объяснение Господа опять пришло к нему и нашло его сердце, как хорошо обработанную почву. Зосима предлагает свой ответ на вопрос о страданиях, прямо противоположный тоталитарной идее Великого Инквизитора, изображенного
Иваном Карамазовым, государству, где нет страданий и лишений, но где люди несвободны. Решение Зосимы основано на приятии и даже необходимости страдания ради искупления и на красоте, морали и эстетике Божьего мира – понятия, уходящего глубокими корнями в русскую традиционную культуру. Божий мир так же нужен человеку для пути к Богу, как и Священное писание.

2) Анализ эпиграфа к роману

В эпиграф романа «Братья Карамазовы» Достоевский выносит слова Христа:
«Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода».
(Евангелие от Иоанна, 12:24.). Введение в эпиграфе можно было опустить, но почему-то Достоевский его оставляет. И, думается, не случайно. Истинность нравственных ориентиров и ценностей Царства Божия для автора романа абсолютна и несомненна. Все же остальное «именно в наш текущий момент» приводит его в «некоторое недоумение». Для Достоевского важно значение эпиграфа. Конец цитаты в эпиграфе: «Если пшеничное зерно...» – суть романа, вывод по результатам исследования писателя.

Мы полагаем, что следует особенно отметить источник эпиграфа:
Евангелие от Иоанна. Почему Достоевский ссылается на Евангелие от Иоанна, а не от Матфея, или Луки? Контекст в Евангелии от Иоанна – эллины пришли к
Иисусу. Подчеркнем, что не иудеи, а язычники, то есть весь остальной мир, все человечество. Иисус говорит: «Пришел час прославиться Сыну
Человеческому...». И далее (Иоанн. 12:26): «Кто Мне служит, Мне да последует, и где Я, там и слуга мой будет; и кто мне служит, того почтит
Отец Мой». Несколько ранее в этой главе фарисеи говорят между собой:
«Видите ли, что не успеваете ничего? Весь мир идет за Ним». Ключевые слова у Иоанна: «душа, мир». Слова эпиграфа вводятся в Евангелие словами о часе славы Сына Человеческого. Час славы – это и есть Царство. Матфей приводит притчу полностью, и контекст иной. Иисус учит народ, говоря притчами.
Притча о сеятеле: глава 13, стихи 3 - 8. Христос заключает ее словами: «Кто имеет уши слышать, да слышит!» Ученики спрашивают, почему Он говорит притчами? Потому что «вам дано знать тайны Царствия Небесного, а им не дано, ... потому говорю им притчами, что они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют». Далее Он раскрывает значение притчи о сеятеле, говоря, что семя – это «слово о Царстве». Итак, Евангелие от Матфея 13:3 – семя есть Царство Небесное, там же 13:31 – Царство Небесное подобно зерну.
Семя же – вера (Матфей. 17:20 «...если вы будете иметь веру...»). У Луки семя, принесшее плод, – «это те, которые, услышавши слово, хранят его в добром и чистом сердце и приносят плод в терпении». В одном семантическом поле оказываются слова эпиграфа и у Луки: «терпение» и «умрет» («скорбь» в
Евангелии от Марка). Слово «умрет» в Евангелии от Иоанна встречается еще дважды в 11 главе, предшествующей цитате из 12 главы. Иоанн 11:25, 26: «Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет; И всякий живущий и верующий в меня не умрет вовек». Интересно то, что в обоих случаях и у Луки, и у Иоанна слова негативной окраски имеют позитивную коннотацию. В цитате из Иоанна конкретное противопоставление: если не умрет
– плохо, но если умрет – хорошо. «Земля», или «почва», в которую попадает семя – «сердце человеческое», душа.

Рискнем предположить, что Евангелие от Иоанна – наиболее соответствует духу Православной церкви, поэтому, самое «русское», обращенное к
«таинственной русской душе», наиболее отвечающее христианским взглядам самого Достоевского: «Дабы всякий верующий... не погиб» (Иоанн. 3:16).
Книга эта наиболее светло, возвышенно и победоносно возвещает о реальности
Царствия Божия уже и сейчас, и о нем, еще только грядущем. «Христианство
Достоевского, – по словам Н. А. Бердяева, – не мрачное христианство, это белое, иоанново христианство. Именно Достоевский много дает для христианства будущего, для торжества вечного Евангелия, религии свободы и любви». Несомненно то, что Достоевский избрал эпиграфом к роману цитату, наиболее отвечающую своему «Я верую».

Таким образом, самим эпиграфом Достоевский определяет общую тему
«Братьев Карамазовых», поле своего творческого исследования. Можно выделить понятия, относящиеся к этому полю: Царство Божие (Царство Небесное) – «не от мира сего». В противоположность ему – мир, не разумеющий, не слышащий, бесплодный. Душа, по мнению Достоевского, «неопределенное, невыяснившееся».
Но при этом идеал «почвы» для восприятия слова Божия, для принятия Царства
Божия Достоевскому вполне очевиден – чистое, терпеливое сердце, человек,
«ненавидящий душу свою в мире сем». Но главное – не эти абстрактные понятия, а сам процесс отречения от плотского «я» для принесения высшего плода.

Можно выделить и другой аспект эпиграфа. Идея жертвенности, выраженная в ней иносказательно, детализируется далее в Евангелии и трактуется в плане альтруистическом: «Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную» (Евангелие от Иоанна, 12:25). Такова диалектика жертвенности, высказанная в крайней форме. Чтобы сохранить душу свою в «жизнь вечную», надо не только пренебречь личным, преодолеть эгоизм, но и, жертвуя собой, страдать, надо с радостью принять вину всех на себя, надо уметь жертвовать собой в пользу всех. Эти мысли составляют символ веры, нравственное кредо Достоевского.

3) Анализ стиля повестовователя

Теперь проанализируем стиль повествования в романе «Братья
Карамазовы». Житийная ориентация повествователя Достоевского определенно сказывается во вступлении к «Братьям Карамазовым» («От автора»), где повествователь в тоне интимной беседы с читателем объясняет ему причину, побудившую его взяться за роман, и назидательную цель своего рассказа, а также сомнения и беспокойства, которые в нем предстоящий труд вызывает:
«Начиная жизнеописание героя моего, Алексея Федоровича Карамазова, нахожусь в некотором недоумении. А именно: хотя я и называю Алексея Федоровича моим героем, но, однако, сам знаю, что человек он отнюдь не великий, а посему и предвижу неизбежные вопросы Ну а коль прочтут роман и не увидят, не согласятся с примечательностью моего Алексея Федоровича? Говорю так, потому что с прискорбием это предвижу. Для меня он примечателен Дело в том, что это, пожалуй, и деятель, но деятель неопределенный, невыяснившийся.
Впрочем, странно бы требовать в такое время, как наше, от людей ясности.
Одно, пожалуй, довольно несомненно: это человек странный, даже чудак...»
(1, 31). В отличие от житийного вступления вступление «Братьев Карамазовых» лишь меняет характер существенных для жития формул и модернизирует их. Так, беспокойство житийного повествователя относится только к слабости его самого и никогда не распространяется на житийного героя, тогда как повествователь Достоевского считает нужным настаивать на «примечательности»
Алексея Федоровича, волнуется, что читатель ее не заметит или не примет.

Доверительный тон вступления, обращенный к читателю, указание дидактической установки рассказа, так же как и в житийном повествовании, соотносятся с теми отступлениями, где рассказчик переходит к новой теме или посвящает читателя в свои писательские намерения: «Об этом [жизни Мити до
«катастрофы»] я теперь распространяться не стану, тем более что много еще придется рассказывать об этом первенце Федора Павловича, а теперь лишь ограничиваюсь самыми необходимыми о нем сведениями, без которых мне и романа начать невозможно» (1, 40); «Но, пока перейду к этому роману нужно еще рассказать и об остальных двух сыновьях Федора Павловича, братьях Мити, и объяснить, откуда те-то взялись» (1,41); «...и вот жаль, что чувствую себя на этой дороге не довольно компетентным и твердым. Попробую, однако, сообщить малыми словами и в поверхностном изложении…» (1, 42). Приведенные примеры переходов от одной темы к другой или от отступления к основному повествованию представляют модернизацию незатейливых переходов житийного рассказа.

Общий взволнованный тон повествователя Достоевского, чрезвычайно взволнованного в тех обстоятельствах «катастрофы», которые он излагает, не только не противоречат его житийной ориентации, но, напротив, ее, продолжает. Дело в том, что агиографическое (житийное) повествование, в отличие от летописного (несмотря на всю их, близость), не может быть бесстрастным. Оно проникнуто: выраженным отношением к предмету – либо благоговейным и сочувственным (если речь идет о «положительных героях» жития), либо явно отрицательным. Оно же с большим основанием и широтой, чем летопись, включает религиозно-философские рассуждения, моралистические сентенции и тирады.

Наконец, повествователь «Братьев Карамазовых», как и житийный повествователь, при всей его близости к главным героям романа, на всем его протяжении от них отделен. Он не допускается до непосредственного общения с ними, которое неизбежно снизило бы их, равно как и всю произошедшую с ними
«катастрофу», до уровня ординарного уголовного происшествия и потому помешало бы высокой авторской задаче, его стремлению представить в главных своих героях некий морально-философский синтез современной ему России.

В то же время в характер житийного повествователя «Братьев
Карамазовых» привнесены черты современного автору интеллигентного обывателя и резонера, хорошо осведомленного в вопросах «текущей действительности».
Автор сознательно соединяет эти архаичные и новейшие элементы в своем вымышленном рассказчике на основании наивности и простодушия того и другого характеров, составляющих его образ. В сообщение о скандальной подробности биографии того или иного героя он вставляет житийное «повествуют» или «по преданию», в спокойную неприхотливую житийную фразу – современное слово:
«...люди специальные и компетентные утверждают, что старцы и старчество появились у нас, по нашим русским монастырям, весьма лишь недавно, даже нет и ста лет, тогда как на всем православном Востоке, особенно на Синае и на
Афоне, существуют далеко уже за тысячу лет» (1, 58, 59). Таким образом, не только проблематика, но и стиль романа «Братья Карамазовы» связаны с христианством и христианскими источниками.

4) Проблема ответственности за преступление

В этом последнем романе писатель, как и прежде, демонстрирует глубокое проникновение в душу каждого из своих героев, вскрывает подлинные, а не мнимые мотивы их поступков. Вновь, как и в "Преступлении и наказании", возникает вопрос о возможности преступления, о разрешении преступления по совести. Конфликт обостряется тем, что на этот раз в виде жертвы выступает
Федор Карамазов – человек в высшей степени развращенный, циничный, отвратительный, но – отец. Братья Карамазовы несут на себе тяжкий крест – карамазовскую натуру. А она, как говорит на суде прокурор, безудержна: ей нужно одновременно и ощущение низости падения, и ощущение высшего благородства. «Две бездны, две бездны, господа, в один и тот же момент – без того мы несчастны и неудовлетворены, существование наше неполно. Мы широки, широки как вся наша матушка Россия, мы все вместим и со всем уживемся» (2, 414).

Но тема ответственности за преступление решается Достоевским в
«Карамазовых» на ином, если можно так сказать, более евангельском уровне, чем в «Преступлении и наказании». Братья, каждый по-своему, переживают единую трагедию, у них общая вина и общее искупление. Не только Иван со своей идеей «все позволено», не только Дмитрий в своем безудержьи страстей, но и «тихий мальчик» Алеша ответственны за убийство отца. Все они сознательно или полусознательно желали его смерти, и их желание толкнуло
Смердякова на злодеяние: он был их послушным орудием. Убийственная мысль
Ивана превратилась в разрушительную страсть Дмитрия и в преступное действие
Смердякова. Они виноваты активно, Алеша – пассивно. Он знал – и допустил, мог спасти отца – и не спас. Общее преступление братьев влечет за собой и общее наказание. Автором судится не только и не столько сам поступок, сколько мысль, желание. Непосредственный убийца Смердяков, поднявший руку на своего отца, в сущности, даже не предстает перед судом. Он осужден уже заранее, изначально, потому-то и кончает жизнь, как Иуда, – в петле.
Дмитрий искупает свою вину ссылкой на каторгу, Иван – распадением личности и явлением черта, Алеша – страшным духовным кризисом. Ибо подлинному суду подлежат не только дела, но и помыслы человеческие. «Вы слышали, что сказано древним: не убивай, кто же убьет, подлежит суду. А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: «рака», подлежит синедриону; а кто скажет: «безумный", подлежит геенне огненной» (Евангелие от Матфея, 5:21, 22).

Но роман, как и всегда у Достоевского, говорит еще и об очищающей силе страдания. И Митя, приговоренный к каторге юридически безвинно, осознает, что духовная его вина перед убитым отцом неоспорима и что именно за эту невидимую миру вину наказывает его Господь видимым образом. И хотя роман обрывается как бы на полуслове планами брата Ивана и Катерины Ивановны освободить Митю с этапа и вместе с Грушей отправить в Америку, читатель явственно ощущает, что этим планам не суждено будет сбыться. Да и слишком уж русский человек Митя Карамазов, чтобы найти свое счастье в Америке.
«Ненавижу я эту Америку уже теперь!.. Россию люблю, Алексей, русского Бога люблю, хоть я сам и подлец!» (2, 487, 488) - говорит он брату на свидании после суда.

И действительно, бежать с каторги Мите Карамазову было не суждено. Во второй, ненаписанной, части романа, по воспоминаниям Анны Григорьевны
Достоевской, «действие переносилось в восьмидесятые годы. Алеша уже являлся не юношей, а зрелым человеком, пережившим сложную душевную драму с Лизой
Хохлаковой, Митя же возвращался с каторги» (2, примечания, стр. 501). По сути дела, именно Митя Карамазов является героем, сознательно приносящим себя в жертву. Или, во всяком случае, сознательно соглашающимся на такую жертву, сознательно идущим по пути искупления собственного греха и греха своих братьев.

5) Образ Ивана Карамазова. Разговор Ивана и Алеши

С каждым из братьев ассоциируется тот или иной мотив, связанный с проблематикой религиозности и атеизма. Дмитрий (о котором было сказано ранее) олицетворяет собой жертвенную личность, Иван – «бунтарь», богоборец,
Алеша же воплощает образ инока в миру, кроме того, с ним связана житийная линия романа.

Иван, второй сын Федора Павловича, рос в чужой семье угрюмым отроком и рано обнаружил блестящие умственные способности. Алеша признается Ивану в трактире: «Брат Дмитрий говорит про тебя: Иван – могила. Я говорю про тебя:
Иван загадка. Ты и теперь для меня загадка» (1, 277). Алеша чувствует, что
Иван занят чем-то внутренним и важным, стремится к какой-то цели, может быть, очень трудной. «Он совершенно знал, что брат его атеист». Так загадочно вводится автором фигура «ученого брата». Поведение его непонятно и двусмысленно: почему, будучи атеистом, он пишет о теократическом устройстве общества? Почему он «твердо и серьезно» принимает благословение старца и целует его руку?

Опытный, умеющий понимать людей Зосима сразу отгадывает тайну молодого философа. Ивана «Бог мучает»; в его сознании происходит борьба между верой и неверием. Старец говорит ему: «Идея эта еще не решена в вашем сердце и мучает его… В этом ваше великое горе, ибо настоятельно требует разрешения…
Но благодарите Творца, что дал вам сердце высшее, способное такою мукой мучиться, «горняя мудрствовати и в горних искати, наше бо жительство на небесах есть» (1, 105). Иван не самодовольный безбожник, а высокий ум,
«сердце высшее», мученик идеи, переживающий неверие как личную трагедию.
Зосима заканчивает пожеланием: «Дай вам Бог, чтоб решение сердца вашего постигло еще на земле, и да благословит Бог пути ваши» (1, 105). Праведник благословляет «неустанное стремление» грешника и предсказывает ему падение и восстание. Автор «Легенды о Великом инквизиторе» не погибает. В эпилоге
Митя пророчествует «Слушай, брат Иван всех превзойдет. Ему жизнь, а не нам.
Он выздоровеет» (2, 486), в нем есть «такая сила, что все выдержит» (1,
315). Это «карамазовская… сила низости карамазовской» (1, 315).

Иван – традиционная для Достоевского трагически раздвоенная личность.
Он, логик и рационалист, делает удивительное признание. «Я знаю заранее, – говорит он, – что паду на землю и буду целовать камни и плакать над ними…
Собственным умилением упьюсь» (1, 279). Атеисту Ивану доступны слезы восторга и умиления! И он, как Алеша, способен пасть на землю и обливать ее слезами. Но карамазовская любовь к жизни сталкивается в его душе с безбожным разумом, который разлагает и убивает ее. Он отрицает умом то, что любит сердцем, считает свою любовь бессмысленной и неприличной. Разве достойно человека любить «нутром и чревом» то, что разумному сознанию его представляется «беспорядочным, проклятым и, может быть, бесовским хаосом»?
В Иване завершается многовековое развитие философии от Платона до Канта…
«Человек есть существо разумное» – это положение для Ивана важнее всего на свете. Иван горд своим разумом, и ему легче отказаться от Божьего мира, чем от разума. Рационалист не желает примиренья с какой-то «ахинеей». Здесь-то и начинается трагедия. В мире есть иррациональное начало, зло и страдание, которое непроницаемо для разума. Иван строит свою аргументацию на самом выигрышном виде несправедливости – страдании детей, которые не успели в своей жизни совершить никаких грехов, за которые их могла бы наказать кара
Божья. «Не стоит она [мировая гармония] слезинки, хотя бы одного только замученного ребенка, который бил себя кулачками в грудь и молился в зловонной конуре своей неискупленными слезками своими к «Боженьке» (1,294),
– заявляет Иван и насмешливо заключает: «Слишком дорого оценили гармонию, и не по карману нашему вовсе столько платить за вход. А потому свой билет на вход спешу возвратить обратно… Не Бога я не принимаю, Алеша, я только билет
Ему почтительнейше возвращаю» (1, 295). Иван допускает существование Бога:
«Я не Бога не принимаю, пойми ты это, я мира, Им созданного, мира-то
Божьего не принимаю и не могу согласиться принять» (1, 284). Он принимает
Бога, но лишь для того, чтобы возложить на него ответственность за созданный Им «проклятый хаос» и чтобы с невероятной «почтительностью» возвратить Ему билет. «Бунт» Ивана отличается от наивного атеизма XVIII века: Иван не безбожник, а богоборец. Он обращается к христианину Алеше и вынуждает его принять свой атеистический вывод. «Скажи мне сам прямо, – говорит он, – я зову тебя – отвечай: представь, что это ты сам возводишь здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им, наконец, мир и покой; но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь только крохотное созданьице, вот того самого ребеночка, бившего себя кулачком в грудь, и на неотмщенных слезках его основать это здание, согласился ли бы ты быть архитектором на этих условиях, скажи и не лги!» (1, 295). И Алеше, истинно верующему человеку, приходится ответить:
«Нет, не согласился бы». Это означает, что принять архитектора, построившего мир на слезах детей, нельзя; в такого Творца верить нельзя.
Иван торжествует: своей логической цепочкой он «затягивает» «инока» в сети своих рассуждений и заставляет его согласиться с идеей «бунта». Ведь Алеша не мог ответить по-другому, иначе он бы не имел права называться Человеком.
Иван отрицает Бога из любви к человечеству, выступает в роли адвоката всех страждущих против Творца. Однако в этом самозванстве кроется обман, так как в устах атеиста воззвания к благородным человеческим чувствам – это чистая риторика. Иван говорит: «На всей земле нет решительно ничего такого, чтобы заставляло людей любить себе подобных… если есть и была до сих пор любовь на земле, то не от закона естественного, а единственно потому, что люди уверовали в свое бессмертие…» (1, 290). Иван не верует в бессмертие, а потому не может любить людей. Он, надевая маску человеколюбия, пытается поставить себя на место человеколюбца-Творца. Якобы он бы создал более справедливое устройство мира. Что же означает «бунт» на самом деле?
Существование зла в мире доказывает, что Бога нет. Христианство признает грехопадение и верит в наступление Страшного Суда; Иван отрицает первое и отвергает второе: он не желает возмездия за невинные страдания. В христианстве все человечество грешно: все «зачаты в беззаконии и рождены в грехах». Иван отрицает наличие первородного греха, считая, что человек рождается невинным. Поэтому страдания детей несправедливы и Страшный Суд бессмыслен. Ответственность за зло возлагается на Бога. Но злой Бог не есть
Бог, – что и требовалось доказать. Вся сила христианства и личности Христа, победителя греха и смерти. Но если нет греха, то нет и искупления.
Диалектика неизбежно ведет атеиста к столкновению с Богочеловеком. Алеша, подавленный аргументами Ивана, вынужденный разделить его «бунт», вспоминает, что «есть Существо, которое может все простить, все и вся и за все, потому что само отдало неповинную кровь свою за всех и за все»...
(1,296). Иван ждал этого «напоминания»; он знал, что все его доказательства окажутся бессильными, если ему не удастся ниспровергнуть дело Христа.

6) «Легенда о Великом Инквизиторе»

Разрушив идею грехопадения и возмездия, атеист должен уничтожить и идею искупления. В чем обвинить «Единого Безгрешного»? Богоборец, понимая сложность борьбы, представляет вместо логических доводов религиозный миф, действие которого происходит в Испании в XV веке. «Легенда о Великом
Инквизиторе» – величайшее создание, вершина творчества Достоевского.
Спаситель снова приходит на землю.

В Севилье в период разгула инквизиции, Он появляется среди толпы, и люди узнают Его. Лучи света и силы текут из его очей, Он простирает руки, благословляет, творит чудеса. Великий Инквизитор, «девяностолетний старик, высокий и прямой, с иссохшим лицом и впалыми щеками» (1,300), приказывает посадить его в тюрьму. Ночью он приходит к своему пленнику и начинает говорить с ним. «Легенда» – монолог Великого Инквизитора. Христос остается безмолвным. Взволнованная речь старика направлена против учения
Богочеловека. Обвиняя Его, он оправдывает себя, свое духовное предательство. «Страшный и умный дух, дух самоуничижения и небытия» (1,
302) искушал Христа в пустыне, и Он отверг его. Инквизитор утверждает, что искуситель был прав. «Ты хочешь идти в мир, – говорил он Христу, – и идешь с голыми руками, с каким-то обетом свободы, которого они, в простоте своей и в прирожденном бесчинстве своем, не могут и осмыслить, которого боятся они и страшатся, ибо ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы! А видишь ли сии камни в этой нагой и раскаленной пустыне? Обрати их в хлебы, и за Тобой побежит человечество, как стадо, благодарное и послушное...» (1, 303). Спаситель отверг совет злого духа, потому что не пожелал хлебом купить послушание, не пожелал отнять у людей свободу. Инквизитор пророчествует: во имя хлеба земного восстанет на Христа дух земли, и человечество пойдет за ним; на месте храма воздвигнется Вавилонская башня; но, промучавшись тысячу лет, люди вернутся к римской церкви, «исправившей» дело Христа, принесут ей свою свободу и скажут: «Лучше поработите нас, но накормите нас» (1, 304). Первое искушение в пустыне – пророческий образ истории человечества; «хлебы» – символ безбожного социализма; искушенью «страшного и умного духа» подпадает не только современный социализм, но и римская церковь. Достоевский был уверен, что католичество, рано или поздно, соединится с социализмом и образует с ним единую Вавилонскую башню, царство Антихриста. Инквизитор оправдывает измену Христу тем же мотивом, каким Иван оправдывал свое богоборчество, – человеколюбием. По словам Инквизитора, Христос ошибся в людях: «Люди малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики... Слабое, вечно порочное и вечно неблагодарное людское племя... Ты судил о людях слишком высоко, ибо, конечно, они невольники, хотя и созданы бунтовщиками...
Клянусь, человек слабее и ниже создан, чем Ты о нем думал... Он слаб и подл» (1, 307). Так Христову учению о человеке противополагается учение антихристово. Христос верил в образ Божий в человеке и преклонялся перед его свободой; Инквизитор считает свободу проклятием этих жалких и бессильных бунтовщиков и, чтобы осчастливить их, провозглашает рабство.
Лишь немногие избранные способны вместить завет Христа. Неужели же Он не подумал о миллионах и десятках тысяч миллионов слабых, которые не в силах предпочесть хлеб небесный хлебу земному?

Во имя этой же свободы человека Христос отверг и два других искушения
– чудом и земным царством; Он «не захотел поработить человека чудом и жаждал свободной веры, а не чудесной» (1, 307). Инквизитор принял все три предложения «умного духа». «Мы исправили подвиг Твой и основали его на чуде, тайне и авторитете... Мы взяли меч кесаря, а взяв его, конечно, отвергли Тебя и пошли за ним» (1, 309). Свобода приведет людей к взаимному истреблению и антропофагии... Но наступит время, и слабосильные бунтовщики приползут к тем, кто даст им хлеб и свяжет их бесчинную свободу. Инквизитор рисует картину «детского счастья» порабощенного человечества: «Они будут расслаблено трепетать гнева нашего, умы их оробеют, глаза их станут слезоточивы, как у детей и женщин... Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы, мы устроим им жизнь, как детскую игру с детскими песнями, хором, с невинными плясками. О, мы разрешим им и грех... И все будут счастливы, все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих ими...
Тихо умрут они, тихо угаснут во имя Твое, и за гробом обрящут лишь смерть...» (1, 310, 311). Инквизитор умолкает; пленник безмолвен. «Старику хотелось бы, чтобы тот сказал ему что-нибудь, хотя бы и горькое, страшное.
Но Он вдруг молча приближается к старику и тихо целует его в его бескровные, девяностолетние уста. Вот и весь ответ. Старик вздрагивает. Что- то шевельнулось в концах губ его; он идет к двери, отворяет ее и говорит
Ему: «Ступай и не приходи более. Не приходи вовсе... Никогда, никогда!» И выпускает Его на «темные стогна града» (1, 314).

В чем же тайна Великого Инквизитора? Алеша догадывается: «Инквизитор твой не верует в Бога, вот и весь его секрет». Иван охотно соглашается.
«Хотя бы и так! – отвечает он.– Наконец-то ты догадался. И, действительно, так, действительно, только в этом и весь секрет...» (1, 313).

Символика «легенды» многопланова: на поверхности лежит обличении
«антихристова» начала римской церкви и современного социализма. Достоевский был соблазнен фантастической идеей о том, что Вавилонская башня, воздвигаемая безбожным социализмом, будет увенчана Римом. Но это несправедливое и нехристианское осуждение католичества – только внешний покров религиозного мифа. Под ним скрывается глубочайшее исследование метафизического смысла свободы и власти.

Герой легенды Великий Инквизитор изображен с огромным искусством.
Старик кардинал – лицо величественное и трагическое. Он отдал свою жизнь на самоотверженное служение Христу, на подвиг в пустыне – и вдруг на закате дней потерял веру. «Неужели же не довольно хоть одного такого, чтобы вышла трагедия?» (1,313) – спрашивает Иван. Действительно, потеря веры – глубочайшая трагедия Инквизитора: не веря в Бога, он берет на себя ложь и обман и принимает это страдание «из любви к людям». Автор пренебрегает общедоступным оружием борьбы с атеизмом: он не изображает своего героя злодеем и извергом. Инквизитор – аскет, мудрец и филантроп. В этой концепции гениальное прозрение Достоевского. Антихрист выступает против
Христа во имя Христова завета любви к ближним. Он выдает себя за Его ученика, за продолжателя его дела. Антихрист – лже-Христос, а не анти-
Христос.

Автор «Карамазовых» представляет богоборчество во всем его демоническом величии: Инквизитор отвергает заповедь любви к Богу, но становится фанатиком заповеди любви к ближнему. Его могучие духовные силы, уходившие раньше на почитание Христа, обращаются теперь на служение человечеству. Но безбожная любовь неминуемо обращается в ненависть. Потеряв веру в Бога, Инквизитор должен утратить и веру в человека, потому что две эти веры неразделимы. Отрицая бессмертие души, он отвергает духовную природу человека. И сразу же человек превращается для него в жалкое, слабое и подлое существо, история человечества – в бессмысленное нагромождение бедствий, злодейств и страданий. Если человек – только земная тварь, то судьба его – действительно «дьяволов водевиль»; если люди «за гробом обрящут только смерть», то воистину они «недоделанные, пробные существа, созданные в насмешку» (1, 311). Тогда для филантропа остается одна цель: облегчить этим несчастным созданиям их короткую жизнь, «устроить» на земле это непокорное стадо. Человеку дано только мгновение земной жизни, пусть же он проживет его в довольстве и покое. И Инквизитор устраивает «всеобщее счастье»: он накормит людей («хлеб»), свяжет их бесчинную волю « дом, тайной и авторитетом», возьмет меч Кесаря и соберет малосильных бунтовщиков в единое стадо. Тогда воздвигнется великая Вавилонская башня и воссядет на звере блудница – и уже навеки. Иван утверждал, что без веры в Бога и в бессмертие нельзя любить человечество. Великий Инквизитор доказывает и это.
Он начал с человеколюбия и кончил превращением людей в домашних животных.
Чтобы осчастливить человечество, он отнял у него человеческое. Герой
«Легенды» кончил идеей «безграничного деспотизма».

Монолог Инквизитора – шедевр ораторского искусства; выводы логически следуют из предпосылок, заключения поражают своей неотразимостью; но отрицательная аргументация вдруг оборачивается положительной: обвинительная речь становится величайшей в мировой литературе теодицеей. «Легенда» завершает дело всей жизни Достоевского – его борьбу за человека. Он вскрывает в ней религиозную основу личности и неотделимость веры в человека от веры в Бога. С неслыханной силой утверждает он свободу как образ Бога в человеке и показывает антихристово начало власти и деспотизма. Без свободы человек – зверь, человечество – стадо; но свобода сверхъестественна и сверхразумна, в порядке природного мира свободы, есть только необходимость.
Свобода – божественный дар, драгоценнейшее достояние человека. Ни разумом, ни наукой, ни естественным законом обосновать ее нельзя – она укоренена в
Боге, раскрывается во Христе. Свобода есть акт веры.

Безбожные человеколюбцы отвергают Бога, так как в мире существует зло.
Но зло существует только потому, что есть свобода. Под лживой жалостью к страданиям человечества таится дьявольская ненависть к человеческой свободе и «образу Божию» в человеке. Вот почему, начиная с человеколюбия, он и кончает деспотизмом.

«Легенда о Великом инквизиторе» заключает в себе «доказательство от противного». Обвиняя Христа, Инквизитор произносит окончательный приговор своему антихристову делу. Он кончает «стадом» и Вавилонской блудницей.
Молчание Христа таит в себе оправдание человека и утверждение его богочеловеческого достоинства. Хула на Христа превращается в Его прославление. Инквизитор упрекает Спасителя в том, что он возложил на человечество невыносимое бремя свободы, потребовал от него невозможного совершенства и, следовательно, поступил так, как будто и не любил его вовсе. А вот он, Инквизитор, действительно «возлюбил» людей: накормил, поработил и превратил в стадо. Достоевский делает величайшее духовное открытие: свободная личность человека раскрывается только во Христе; любовь к человечеству может быть только во Христе. Любовь к ближнему свойственна не падшей человеческой природе, а природе божественной. Человеколюбец – не человек, а Бог, отдавший Сына своего на спасение мира.

Достоевский думал, что в «Легенде» он обличает обман католичества и ложь социализма; по обличение его шло дальше и глубже. Антихристово царство
Инквизитора строится на чуде, тайне и авторитете. В духовной жизни начало всякой власти от лукавого. Никогда во всей мировой литературе христианство не выставлялось с такой поразительной силой, как религия духовной свободы.
Христос Достоевского не только Спаситель и Искупитель, но и Единый
Освободитель человека.

Инквизитор с темным вдохновением и раскаленной страстью обличает своего Пленника; тот безмолвствует и на обвинение отвечает поцелуем. Ему не надо оправдываться: доводы врага опровергнуты одним присутствием Того, Кто есть «Путь, Истина и Жизнь».

Иван кончил. Алеша спрашивает о дальнейшей судьбе Инквизитора.
«Поцелуй горит на его сердце,– отвечает Иван, – но старик остается в прежней идее».– «И ты вместе с ним, и ты?» – горестно воскликнул Алеша.
Иван рассмеялся» (1, 314).

Да, Иван с Инквизитором, со «страшным и умным духом» против Христа.
Путь богоотступничества и богоборчества он должен пройти до конца. Его идея
«все позволено» реализуется в отцеубийстве Смердякова, «дух самоуничтожения и небытия» воплощается в «черте». Знаменитая сцена кошмара Ивана – гениальное создание художника и философа. И в начале романа старец Зосима говорит «ученому брату», что вопрос о Боге «еще не решен в его сердце и мучает его».

7) Черт и Смердяков – «двойники» Ивана Карамазова

Традиционно в романах Достоевского построены сложная система двойников. Так и в «Братьях Карамазовых»: у Ивана два двойника, раскрывающие суть убеждений героя. Раздвоенность сознания между верой и неверием показана в диалоге героя с чертом. Насмешливый посетитель делает все усилия, чтобы заставить атеиста принять его реальность: стоит ему поверить в сверхъестественное, и позитивное мировоззрение разрушено,
«эвклидовский ум» взорван. Иван отчаянно борется с «кошмаром»; в ярости он кричит черту: «Ни одной минуты не принимаю тебя за реальную правду. Ты – ложь, ты – болезнь моя, ты – призрак. Ты – воплощение меня самого, только одной, впрочем, моей стороны... моих мыслей и чувств, только самых гадких и глупых» (2, 346). Однако он вскакивает, чтобы избить своего
«приживальщика», надавать ему пинков; с размаху пускает в него стакан, а после его исчезновения говорит Алеше: «Нет, нет, нет, это был не сон! Он был, он тут сидел, вот на том диване...» (2,363). Так вопрос о загадочном посещении останется нерешенным в сердце Ивана. Он верит, когда не верит, отрицая, утверждает. Реальность ускользает от человека, потерявшего высшую реальность – Бога; явь сливается с бредом, ничего нет, все только кажется.
Автор с необыкновенным искусством воспроизводит эту неразличимость фантастического и реального. Черт – галлюцинация; Иван накануне заболевания белой горячкой, но черт и реальность: он говорит то, что Иван не мог бы сказать, сообщает факты, которых тот не знал.

Посетитель Ивана Карамазова, русский джентльмен-приживалыцик – «просто черт, дрянной мелкий черт» (2, 363). Герой с ненавистью говорит о нем:
«Раздень его и, наверно, отыщешь хвост, длинный, гладкий, как у датской собаки, в аршин длиной будет...» (2, 363). Какая конкретность в описании фантастического, в какую низменную тривиальность облечено сверхъестественное! Черт дразнит его: «Ты злишься на меня за то, что я не явился тебе как-нибудь в красном сиянии, «гремя и блистая», с опаленными крыльями, а предстал в таком скромном виде. Ты оскорблен, во-первых, в эстетических чувствах твоих, а во-вторых, в гордости: как, дескать, к такому великому человеку мог войти такой пошлый черт?» (2, 347). Здесь открывается лживость сатанинской красоты. В своей «Легенде» Иван представил дьявола в величественном в образе страшного и умного духа, и вот он оказался пошлым приживальщиком с бурым хвостом, как у датской собаки... Дух небытия – самозванец: это не Люцифер с опаленными крыльями, а бесенок «из неудавшихся», воплощение мировой скуки и мировой пошлости.

Но у Ивана Карамазова не один двойник, а два: рядом с чертом стоит
Смердяков. Лицо «ученого брата» искажено в отражении двух зеркал. Черт повторяет его мысли, но только «самые гадкие и глупые». Смердяков снижает его «идею» до гнусного уголовного преступления. В низменной душе лакея теория Ивана «все позволено» превращается в замысел убийства с целью ограбления. Иван мыслит отвлеченно, Смердяков делает практический вывод.
«Вы убили, – заявляет он своему «учителю»,– вы главный убивец и есть, а я только вашим приспешником был, слугой Личардой верным и по слову вашему дело это и совершил» (2, 330). Смердяков следует за Иваном как
«исполнитель». Сын развратника Федора Павловича и дурочки Лизаветы
Смердящей, лакей-убийца Смердяков – человек болезненный и странный. Он страдает падучей, говорит самодовольно, доктринерским тоном и всех глубоко презирает. «В детстве он очень любил вешать кошек и потом хоронить их с церемонией» (1, 163). Смердяков – самолюбивая, надменная и мнительная бездарность. Он прирожденный скептик и атеист. Двенадцатилетнего мальчика слуга Григорий учит священной истории. Тот насмешливо и высокомерно его спрашивает: «Свет создал Господь Бог в первый день, а солнце, луну и звезды на четвертый день. Откуда же свет-то сиял в первый день?» (1, 163).
Смердяков – совсем не глупец; у него ум низменный, но изворотливый и находчивый. Федор Павлович называет его «иезуитом» и «казуистом». И в эту уродливую душу падает зерно учения Ивана. Лакей принимает его с восторгом;
Ивана «Бог мучает» – вопрос о бессмертии для него не решен. В сердце
Смердякова Бога никогда не было, он безбожник от природы, естественный атеист: и принцип «все позволено» вполне отвечаем его внутреннему закону.
Иван только желает смерти отца. Смердяков убивает.

В трех свиданиях сообщников разворачивается трагическая борьба между убийцей моральным и убийцей фактическим. Смердяков никак не может понять ужаса и терзаний Ивана, ему кажется, что тот притворяется, «комедь играет».
Чтобы доказать ему, что убил не Дмитрий, а он, лакей показывает пачку денег, похищенную им после убийства. Достоевский находит детали, придающие этой сцене характер необъяснимого ужаса. «Подождите-с, – проговорил
Смердяков слабым голосом и вдруг, вытащив из-под стола свою левую ногу, начал завертывать на ней наверх панталоны. Нога оказались в длинном белом чулке и обута и туфлю. Не торопясь, он снял подвязку и запустил в чулок глубоко свои пальцы. Иван Федорович глядел на него и вдруг затрясся в конвульсивном испуге...» «Смердяков вытащил пачку и положил на стол» (2,
331). Еще одна деталь. Убийца хочет кликнуть хозяйку, чтобы та принесла лимонаду, и отыскивает, чем бы накрыть деньги; наконец накрывает их толстой желтой книгой: «Святого отца нашего Исаака Сирина слова». «Длинный белый чулок», в котором спрятаны пачки радужных кредиток, и «Слова Исаака
Сирина», прикрывающие добычу отцеубийцы, – выразительность этих художественных символов может быть только указана, но не объяснена.

Смердяков отдает деньги Ивану. «Не надо мне их вовсе-с»,– говорит он.
Он думал, что убил ради денег, но теперь понял, что это была «мечта». Он доказал себе, что «все позволено», с него этого довольно. Иван спрашивает:
«А теперь, стало быть, в Бога уверовал, коли деньги назад отдаешь?» – «Нет, не уверовал-с»,– прошептал Смердяков» (2, 340). Ему, как Раскольникову, нужно было только убедиться, что он может «преступить». Его, как и убийцу студента, награбленное не интересует. «Все позволено», значит, «все, все равно». Преступив Божий закон, отцеубийца отдает себя «духу небытия».
Смердяков кончает самоубийством и оставляет записку: «Истребляю свою жизнь своею собственной волей и охотой, чтобы никого не винить» (2, 362). Так совершает он последний акт демонического своеволия.

Прежде чем начать говорить об Алексее Карамазове, подчеркнем, что рассматривать его образ мы будем и с точки зрения житийности повествования.

Младший из братьев Карамазовых, Алеша, обрисован бледнее других. Его личная тема заглушается страстным пафосом Дмитрия и идейной диалектикой
Ивана. Подобно своему духовному предшественнику князю Мышкину, Алеша сочувствует и сопереживает с другими, но действие романа им не определяется и «идея» его только намечена. А между тем «Карамазовы» были задуманы автором как жизнеописание (житие) Алеши, и в предисловии он прямо называется героем романа. Достоевский пытается объяснить это несоответствие между замыслом и выполнением: Алеша не похож на героя, потому что он
«деятель неопределенный, невыяснившийся» (1, 31). Образ его раскроется в будущем. «Главный роман – второй, – пишет автор, – это деятельность моего героя уже в наше время, именно в наш теперешний текущий момент. Первый же роман произошел еще 13 лет назад и есть почти даже не роман, а лишь один момент из первой юности моего героя» (1, 31, 32). Но второй роман не был написан, и Алеша остался таким же «недоконченным», как и князь Мышкин.
Работая над «Идиотом», автор признавался: «Изображение положительно- прекрасного есть задача безмерная». В «Карамазовых» идеальный образ человека – только предчувствие и предвидение.

Алеша – единоутробный брат Ивана, Мать его, смиренная, «кроткая» Софья
Ивановна, была кликушей. Он унаследовал от нее религиозный строй души. Одно воспоминание из раннего детства определило его судьбу. «Алеша запомнил один вечер, летний, тихий, отворенное окно, косые лучи заходящего солнца, в комнате, в углу, образ, перед ним зажженную лампадку и перед образом на коленях рыдающую, как в истерике, со взвизгиваниями и вскрикиваниями, мать свою, схватившую его в обе руки, обнявшую его крепко, до боли, и молящую за него Богородицу, протягивающую его из объятий своих обеими руками к образу, как бы под покров Богородице» (1, 48). Софья Ивановна, страдалица мать мистически связана с Пречистой Матерью Богородицей. Алеша отдан ею под покров Божией Матери; он – посвященный, и на нем с детских лет почиет благодать. Алеша, как обычный герой житийного повествования, уже в ранней юности обнаруживает стремление уйти из суетного мира, потому что земные страсти чужды ему. Старика Карамазова поразила причина его возвращения:
Алеша приехал разыскать могилу своей матери. Вскоре он поступил послушником в монастырь к прославленному старцу и целителю Зосиме. Автор боится, что юный его герой покажется читателю экзальтированным чудаком и фанатиком. Он настаивает на физическом и моральном здоровье своего героя... «Алеша был в то время статный, краснощекий, со светлым взором, пышащий здоровьем 19- летний подросток. Он был в то время даже очень красив собою, строен, средне- высокого роста, темнорус, с правильным, хотя, несколько удлиненным овалом лица, с блестящими темно-серыми, широко расставленными глазами, весьма задумчивый и, по-видимому, весьма спокойный» (1, 56). У него особый дар возбуждать всеобщую любовь, он всех любит, обид не помнит, никогда не заботится, на чьи средства живет; ровен и ясен; у него «дикая, исступленная стыдливость и целомудренность», что тоже служит признаком житийного героя.
Сложные взаимоотношения идеального житийного героя и окружающего его мира делают этого героя для обычного восприятия странным. Алеша, как обычный житийный герой, уже в детстве обнаруживает незаурядные свойства будущего подвижника.

Алеша «пышет здоровьем», краснощек, крепко стоит на земле и полон карамазовской стихийной жизненности. Но почему этот жизнерадостный юноша сделался послушником? Писатель объясняет: герой его «даже не мистик вовсе»
– он реалист. «В реалисте вера не от чуда проводит, а чудо от веры».

В образе Алеши предначертан новый тип христианской духовности – иноческого служения в миру; он проходит через монашескую аскезу, но в монастыре не остается; старец Зосима перед смертью говорит своему любимцу:
«Мыслю о тебе так – изыдешь из стен сих, а в миру пребудешь как инок… Много несчастий принесет тебе жизнь, но ими-то ты и счастлив будешь и жизнь благословишь и других благословить заставишь, – что важнее всего...» (1,
338). Таков замысел Достоевского об Алеше: предсказания старца должны были оправдаться во втором романе. В Алеше соединяются два типа житийного героя: он чувствует высокое предназначение с детства и обращается к Богу и предается подвижничеству после многих испытаний (как Ефрем Сирин).

После представления главного героя возникает мотив, соединяющий имя его с именем Алексея человека Божия. Этот мотив звучит поначалу косвенно.
Поводом к такому упоминанию служит беседа старца с одной из верующих баб, убивавщейся по поводу смерти своего сына. Старец спрашивает, как его звали.
Мать отвечает:
« – Алексеем, батюшка.
- Имя-то милое. На Алексея человека божия?
- Божия, батюшка, божия, Алексея человека божия!» (1, 82).
Позже Ракитин называет Алексея «Алешенькой, божьим человечком» (2, 39).

Затем начинаются «искушения», «соблазны» житийного героя. «Юный человеколюбец» сталкивается братом-атеистом; Алеша верит в Бога и любовно приемлет Божий мир; он говорит Ивану: «Я думаю, что все должны прежде всего на свете жизнь полюбить... Полюбить прежде логики – и тогда только и смысл пойму» (1, 279). Алеша приемлет мир Божий по вере своей, Иван в Бога не верит (или принимает его с убийственной насмешливостью, что одно и то же) и, прежде чем полюбить мир, хочет понять его смысл. Христианская любовь противопоставляется безбожному разуму. «Про контра» входит в самую душу
Алеши, становится внутренней его борьбой, искушением и победой над искушением. Умирает старец; ученик ждал прославления учителя, а вместо этого присутствует при его бесславии: от гроба почившего праведника преждевременно исходит «тлетворный дух»; «соблазн» охватывает и монахов и богомольцев; соблазняется и «твердый в вере» «реалист» Алеша. Где же духовное преображение природы, о котором учил старец? А если его нет, тогда прав Иван.

«Бунт» Алеши – отзвук бунта Ивана. Он тоже восстает на Провидение и требует от него «справедливости». «Не чудес ему нужно было, – объясняет автор,– а лишь «высшей справедливости», которая была, по верованию его, нарушена и чем так жестоко и внезапно было поранено сердце его... Ну и пусть бы не было чудес вовсе, пусть бы ничего не объявилось чудного и не оправдалось немедленно ожидаемое, – но зачем же объявилось бесславие, зачем попустился позор, зачем это поспешное тление, «предупредившее естество?..
Где же Провидение и перст его? К чему сокрыло оно свой перст в самую нужную минуту (думал Алеша) и как бы само захотело подчинить себя слепым, немым, безжалостным законам естественным» (2, 21). Вопросы о «справедливости», о
Провидении, о мировом зле, так трагически переживаемые Алешей, – вопросы
Ивана. В роковую минуту послушник вдруг чувствует свою духовную близость к брату-атеисту. Он неустанно припоминает свой разговор с Иваном. «Какое-то смутное, по мучительное и злое впечатление от припоминания вчерашнего разговора с братом Иваном вдруг теперь зашевелилось в душе его, и все более и более просилось выйти на верх ее». Но «бунт» Ивана кончается богоборчеством и отрицанием Божьего мира; «бунт» Алеши завершается мистическим видением воскресения: он спасается подвигом личной любви. Алеша уходит из монастыря, попадает во власть своего Мефистофеля – Ракитина, и тот везет его к Грушеньке. В целомудренном юноше просыпается карамазовское сладострастие. «Инфернальница» садится к нему на колени, угощает шампанским. Но, узнав о смерти старца Зосимы, набожно крестится и «как в испуге» соскакивает с его колеи. Алеша «громко и твердо» говорит Ракитину:
«Видел, как она меня пощадила? Я шел сюда злую душу найти – так влекло меня самого к тому, потому что я был подл и зол, а нашел сестру искреннюю, нашел сокровище – душу любящую. Аграфена Александровна, я про тебя говорю, ты мою душу сейчас восстановила» (2, 34, 35). Грушенька рассказывает басню о луковке. Злющая-презлющая баба за всю жизнь ничего доброго не сделала; раз только подала нищенке луковку, и после смерти эта луковка помогла ей выбраться из огненного озера. «Луковкой» была для Алеши жалость Грушеньки,
«луковкой» оказалось и для ее оскорбленного сердца сострадание Алеши.
«Сердце он мне перевернул, – восклицает она. – Пожалел он меня, первый, единый, вот что! Зачем ты, херувим, приходил прежде, – упала вдруг она перед ним на колени, как бы в исступлении. – Я всю жизнь такого, как ты, ждала, знала, что кто-то такой придет и меня простит. Верила, что и меня кто-то полюбит, гадкую, не за один только срам» (2, 41). Встреча Алеши с
Грушенькой – мистическое обручение жениха с невестой-землей. Закон смерти
(сладострастие) побежден воскрешающей любовью. Души понимают свою родственность и мистическое единство. Алеша несет вину Грушеньки, Грушенька
– вину Алеши. «Все за всех виноваты». В общей вине – они любящие брат и сестра. Духовное перерождение совершилось: Грушенька готова жертвенно разделить искупительный подвиг Мити. Алеша открыт для мистического видения
«Каны Галилейской».

Послушник возвращается в монастырь и молится у гроба старца. Сквозь дремоту слышит, как отец Паисий читает евангельский рассказ о браке в Кане
Галилейской. И вот раздвигаются стены – гроба уже нет; он видит гостей, брачный чертог. Старец Зосима «радостный и тихо смеющийся» говорит ему
«Веселимся, пьем вино новое, вино радости новой, великой; видишь, сколько гостей? Вот и жених и невеста, вот и премудрый Архитриклин, вино новое пробует... А видишь ли Солнце наше, видишь ли Его? Не бойся Его. Страшен величием перед нами, ужасен высотою своею, но милостив бесконечно...» (2,
45,46). Видение Алеши – символ воскресения, радость Царствия Божия. Он выходит из кельи; падает, как подкошенный на землю, обнимает и целует ее.
«Он плакал в восторге своем даже и об этих звездах, которые сияли ему из бездны, и «не стыдился исступления сего». Как будто нити от всех этих бесчисленных миров Божиих сошлись разом в душе его, и она вся трепетала,
«прикасаясь мирам иным». Простить хотелось ему всех и за все и просить прошения, о! не себе, а за всех, за вся и за все..» (2, 47). После света воскресения – космический восторг и видение преображенного мира. Это та секунда «мировой гармонии», которую предчувствуют и по которой томятся герои Достоевского. Сердце человека – мистический центр вселенной, нити всех миров сходятся в нем, и новый Адам, восстановленный в своей первозданной славе, «плача, рыдая и обливая слезами», целует Землю, святую
Мать которую осквернил некогда своим грехопадением. Карамазовская
«земляная» сила превращается в силу преображающую. Экстаз Алеши отвечает исповеди Ивана. Иван не понимает, как может простить мать замученного ребенка. Алеша понял: в новом мире прощают «за всех, за все и за вся».
Герой жития преодолевает «искушения».

Мистический опыт послушника становится источником его духовной энергии. Она изливается на мир, просветляя его изнутри. В романе показано только начало этого служения. Алеша входит в жизнь школьников, дружит с ними, примиряет их с умирающим в чахотке Илюшей и на могиле его кладет основание «всечеловеческому братству». Новая община, в противоположность социалистическому муравейнику, строится на личности и любви. Это – свободное объединение друзей покойного Илюши – личная любовь к одному становится обшей любовью всех. «Все вы, господа, милы мне отныне, – говорит
Алеша мальчикам, – всех вас заключу в мое сердце, а вас прошу заключить и меня в ваше сердце! Ну, а кто нас соединил в этом добром, хорошем чувстве... кто, как не Илюшечка, добрый мальчик, милый мальчик, дорогой для нас мальчик навеки веков» (2, 500). Илюша не умер: в любви объединенных им друзей он будет жить «навеки веков».

Коля Красоткин заставляет «юного человеколюбца» высказать свою мысль до конца. «Карамазов! – крикнул Коля. – Неужели и взаправду религия говорит, что мы все встанем из мертвых и оживем и увидим опять друг друга и всех, и Илюшечку?
– Непременно восстанем, непременно увидим и весело, радостно расскажем друг другу все, что было, – полусмеясь, полу в восторге ответил Алеша» (2, 500).
Роман заканчивается торжественным исповеданием веры в воскресение.

Заключение

По несомненному убеждению писателя, современное человечество находится в ситуации неизбежного выбора, подобной той, в какой оказался в конце романа Дмитрий Карамазов – оставаться ли «Бернаром презренным, воспользоваться неправедной силой предлагаемых братом Иваном денег и бежать в Америку к «механикам» и «машинистам», чтобы идти в ногу со всем миром, уклонившимся от «прямой дороги», или же по примеру Христа через страдание и воскресение обрести в себе новую личность, остаться в России и стать подлинным братом ближнему своему. Склоняясь ко второму варианту, Митя как бы приглашает и всех людей на земле отказаться от чванливых претензий, корыстных интересов, эгоистической обособленности и со всей прямотой осознать, что для них есть лишь две полярные возможности: или обняться, или уничтожить друг друга, или вечная жизнь, или вечная смерть. «Были бы братья, – настаивает в своих беседах старец Зосима, – будет и братство, а раньше братства никогда не разделятся. Образ Христов раним, и воссияет как драгоценный алмаз по всему миру… Буди, буди» (1, 373). Поэтому и так важно, заключает писатель, беречь этот драгоценный алмаз хотя бы в единицах или в чине юродивого, что «знамя Христово» не дает забыть человеку о «высшей половине» его существа, сохраняет критерии различения добра и зла и способность понимания, на какие, темные или светлые, стороны человеческой души опираются разные явления жизни. И пока свет неугасимой лампады светит во тьме, до тех пор, пока жива спасительная надежда на воскресение и обновление, захватившая детские сердца на похоронах Илюши, на обретение высшей свободы, которая горит даже в сердце Великого Инквизитора поцелуем
Христа.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Ф.М. Достоевский «Братья Карамазовы». В 2 т. Тула, Приокское книжное издательство, 1994.
2. Ф.М. Достоевский «Преступление и наказание». М, «Художественная литература», 1978.
3. Неизданный Достоевский. Записные книжки и тетради 1860-1881. М., 1971.
4. Библия. Синодальное издание.
5. Христианство и русская литература (сборник статей)./Отв. ред. В.А.
Котельников. Сп-б, «Наука», 1994.
6. О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881 - 1931 годов. /Сост.: Борисова В.М. , Рогинский А.Б. М., 1990.
7. Русская литература XIX века и христианство. М., Изд-во Моск. ун-та,
1997.
8. Достоевский: материалы и исследования. Т. 11. Сп-б, 1994.
9. Достоевский в зарубежных литературах./Отв. ред. В.И. Реизов. Л.,
«Наука», 1978.
10. Русская литература в оценке современной зарубежной критики. М., Изд-во
Моск. ун-та, 1981.
11. М.М. Бахтин «Проблемы поэтики Достоевского». М., «Советская Россия»,
1979.
12. Я.В. Кирпотин «Мир Достоевского». М., «Советский писатель», 1983.
13. Ю.Г. Кудрявцев «Три круга Достоевского (Событийное. Социальное.
Философское.)». М., Изд-во Моск. ун-та, 1979.
14. Творчество Ф.М. Достоевского./Отв. ред. Н.Л. Степанов. М., Изд-во Акад. наук СССР, 1959.
15. В.К. Кантор «“Братья Карамазовы” Ф. Достоевского». М., «Худож. лит-ра»,
1983.
16. В.В. Розанов. Собрание сочинений. Легенда о Великом инквизиторе Ф.М.
Достоевского. Лит. очерки. Описательстве и писателях./Ред. А.Н. Николюкин.
М., «Республика», 1996.
17. Н.А. Бердяев «Философия творчества, культуры, искусства». В 2-х т. Т.2.
-М., 1994.
18. К.В. Мочульский. «Гоголь, Соловьев, Достоевский». М., «Республика»
1995.
19. В.Е. Ветловская. «Поэтика романа “Братья Карамазовы”». Л., «Наука»,
1977.

-----------------------
«Творчество Ф.М. Достоевского», стр.266 – М., Изд-во Академии наук
СССР, 1959.
Вступительная статья к «Запискам из Мертвого дома» – М., «Сов. Россия»,
1983.
Опубл. в сборнике «Христианство и русская литература».
Опубл. в сборнике «Русская литература XIX века и христианство».
Н.А. Бердяев «Философия творчества, культуры, искусства. Т. 1, стр.
149.

Репетиторство

Нужна помощь по изучению какой-либы темы?

Наши специалисты проконсультируют или окажут репетиторские услуги по интересующей вас тематике.
Отправь заявку с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.

Ф.М. Достоевский, «Братья Карамазовы», краткое содержание… Первые строки романа начинаются с эпиграфа: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода (Евангелие от Иоанна)». Именно в этих словах звучит основная идея произведения. Что они означают? Мир - это борьба и единство двух противоположностей. Всегда ли смерть - это зло? Всегда ли белое является светом? Нужна ли борьба? Необходимы ли страдания? Что есть душа в этой схватке? Кто есть Бог в этом поединке? И есть ли он? Эти и другие вопросы читаются в судьбах, поступках, словах главных героев…

Краткое содержание: «Братья Карамазовы»

Действие романа разворачивается в небольшом городе Скотопригоньевске в 70-е годы 19 столетия. На первой странице мы оказываемся в монастыре, в скиту старца Зосимы, который известен в округе как праведный человек и целитель. Намоленное место становится сценой, на которой собираются главные герои. Автор детально знакомит нас с каждым из них, символично предвосхищая последующие трагические события.

Федор Павлович Карамазов - отец большого семейства, человек распутный, циничный, безгранично жадный и необычайно жестокий. Чрезвычайная, порой жуткая тяга к власти, к земным наслаждениям и утехам стирает в нем все существующие грани между добром и злом, уничтожает вечные ценности. Потеряна и та родственная, духовная нить, которая связывает его с детьми.

Старший сын Дмитрий Карамазов - человек с необузданными страстями, его, словно маятник, кидает из одной крайности в другую. Он честен, готов на великодушные поступки и в то же самое время может быть крайне жестоким и безжалостным. Душа его тянется к любви, к свету, глубокой вере, и каждый день он дает себе слово, что прекратит эту беспорядочную жизнь, полную пьянства и разврата. Но силы, влияющие на колебания его маятника, настолько велики и неуправляемы, что созидающая энергия в нем мгновенно преобразуется в разрушительную. Это так называемая стихийная «карамазовская» сила, которая в той или иной степени передалась от отца, Федора Павловича, к каждому из его отпрысков.

Иван Карамазов - средний сын, внешне спокойный, выдержанный, рационально мылящий. Но и в нем бушуют страсти и не прекращается борьба между верой и безбожием. На первый взгляд он скорее молчаливый наблюдатель, нежели активный участник разворачивающейся драмы. Но это впечатление обманчиво. Его молчаливое согласие сыграло решающую роль, оно стало настоящим убийцей…. Однако не будем забегать вперед.

Продолжая описывать краткое содержание «Братья Карамазовы», вернемся к младшему отпрыску Федора Павловича, который, по мнению Достоевского, и является главным лицом. Алеша Карамазов - третий, младший сын - послушник у Зосимы, честный, искренний, глубоко верующий юноша, находящийся в постоянном поиске истины и примирения. Именно с его подачи вся семья собралась в скиту у старца, чтобы разрешить разгорающийся имущественный спор между отцом и старшим из братьев.

Человеческие страсти? Это неистовое желание обладать здесь и сейчас. Оно настолько велико, что человек готов пойти на крайние меры, лишь бы добиться своего. Именно в обладании кем-то или чем-то он видит себя действительно счастливым. Как раз такой поединок за счастье происходит между Дмитрием и его родителем. На кону три тысячи рублей и красавица Грушенька, в которую оба безмерно влюблены. В скиту у старца примирения не происходит.

Наоборот, все заканчивается скандалом.

Зосима, видя глазами Бога каждому дает напутствие. Перед Дмитрием он встает на колени, истинно любя за его будущие страдания и за ту боль, через которую ему нужно пройти, чтобы очиститься. Ивана он благословляет, мудро замечая, что вопрос в его сердце еще не решен. Федору Павловичу он говорит, что его шутовство идет единственно из того, что он стыдиться самого себя. И Алеше он наказывает быть сейчас с его братьями и отцом.

Все расходятся, и в городе Скотопригоньевске разворачивается ряд событий. Они следуют одно за другим: брошенные в ярости слова, необдуманные поступки, увеличивающиеся обиды. Они, словно буря, которая нарастает с каждой минутой, захватывает по пути всех и вся, чернеет, готовая обрушиться и уничтожить все вокруг. Кто-то погибнет, а кто-то устоит….

Дмитрий все больше требует денег с отца. С каждым новым днем ненависть и ревность становятся сильнее. Он день и ночь караулит возлюбленную Грушеньку у дома своего отца, если та, соблазненная деньгами Федора Павловича, решится к нему прийти. Он становится крайне подозрительным и в порыве ярости и отчаяния избивает родителя. Но в его душе скрыта еще одна тайна, его позор - он прогулял чужие три тысячи с Грушенькой на постоялом дворе в селе Мокрое. А дала ему эти деньги Катерина Ивановна, его формальная невеста, для отправки их сестре в Москву. Огромный стыд и перед девушкой за его воровство, за его предательство, за его любовь к другой толкают его на отчаянный шаг.

Иван тайно влюблен в невесту Дмитрия. Каждый день он сидит «подле надрыва» и поневоле погружается в её истерзанную душу, где идет борьба между подвигом верности жениху и глубоким чувством к нему, Ивану. Каждый день он наблюдает за нескрываемым цинизмом отца, который готов променять всех и вся, лишь бы до конца прожить в своей скверне. Каждый день он становится невольным слушателем глубоко безнравственных, низких рассуждений Смердякова, который предположительно приходится незаконнорождённым сыном Карамазова от бродяжки Лизаветы. Он слушает и с чувством отвращения осознает, что слова лакея в какой-то степени перекликаются с его собственными мыслями. Все дозволено или нет? Если веруешь в Бога и бессмертие души, то не все, а если нет… Значит, каждый сам выбирает, как ему лучше и комфортнее устроиться в мире.

В сомнениях своих он пишет поэму «Великий инквизитор», в которой поднимает главные вопросы: принятие Бога и непринятие мира Божьего, что есть справедливость, стремление к совершенству и в чем заключается истинная Божья гармония, в чем различие между человеческим счастьем и истинным. Кульминацией его «бури» становится последний разговор со Смердяковым, в котором последний советует ему уехать из города на несколько дней, пространно намекая на то, что в его отсутствие с отцом может произойти все что угодно. Иван возмущен, но вместе с тем заинтригован, и соглашается…

Алеша, следуя велениям старца и своей собственной любящей душе, разговаривает, наставляет и старается всем помочь. Он видит смуту в сердце каждого, он наблюдает эту бесконечную жестокость и равнодушие, он становится свидетелем бесконечного поединка между истинными ценностями и грехом, в котором человек чаще выбирает падение в бездну, и в его душе тоже появляются сомнения. В это время умирает старец Зосима. Вокруг появляется ожидание некого чуда после его смерти, но вместо ожидаемого возникает запах тления. Алеша смущен. Слишком много камней на его пути к истине, которые сбивают и хотят уничтожить….

Страсти накаляются, буря наплывает, и апофеозом становится смерть Федора Павловича Карамазова. Кто убийца? Стечение обстоятельств и факты говорят против старшего сына. Его арестовывают. Начинается суд. Дмитрий - распутник, обманщик, буян и пьяница, но он не убийца. Смердяков признается Ивану в убийстве отца и подробно рассказывает о том, как это произошло, предупреждая, что именно он, Иван, был его вдохновителем, и с его тайного согласия произошло страшное преступление. Иван в отчаянии. С одной стороны, он не признает вину, а с другой, совесть говорит об обратном. Он намерен идти в суд и рассказать о том, как все произошло на самом деле. Смердяков, разочаровавшись в нем, в его идеях о вседозволенности, отдает ему украденные деньги и вешается. Иван в горячке предстает перед судом и признается в своем содействии данному преступлению: «Лакей убил, а я научил».

Екатерина Ивановна в истерике достает решающее письмо, последнее послание Дмитрия к ней, в котором он подробно пишет о своем желании убить отца и забрать причитающиеся ему деньги. Эта улика становится ключевой. Таким образом она спасает Ивана и губит Дмитрия, язву своего сердца, которую она обещает вечно любить, несмотря ни на что… Заканчивая описывать краткое содержание «Братья Карамазовы», мы переходим к финальной, не менее символичной сцене - похороны маленького мальчика Илюшеньки Снегирева. На погребении Алеша призывает собравшихся любить жизнь, ценить ее прекрасные мгновенья, быть добрыми и честными….

«Братья Карамазовы»: краткое содержание, заключение

В конце пути всегда хочется вернуться в начало и вспомнить, с чего все начиналось…. Приступая к описанию «Краткое содержание «Братья Карамазовы», мы коснулись эпиграфа. В заключении хочется непременно к нему вернуться: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода (Евангелие от Иоанна)». «Пшеничные зерна» упали в землю. Многие из них были растоптаны, вдавлены в грязь и уничтожены, но именно их «смерть», их падение, боль и страдания принесут «много плода» - духовное очищение и любовь….

«Братья Карамазовы» - последний роман Достоевского. Уже с начала 1860-х гг., после прочтения и осмысления романов Виктора Гюго, в первую очередь «Отверженных» (1862), русского писателя занимала мысль о создании романа-эпопеи, построенного на материале текущей действительности, энциклопедического по охвату материала.

Многие темы, поднятые и исследованные Достоевским в Дневнике Писателя (разложение дворянской семьи, экономический кризис в России, истребление лесов, обнищание русской деревни, кризис православной веры и размах сектантства, состояние суда и адвокатуры, в более широком плане - прошлое, настоящее и будущее России...), нашли впоследствии отражение в его последнем произведении. Сам писатель подчеркивал в одном из писем: «...готовясь написать один очень большой роман, я и задумал погрузиться специально в изучение - не действительности, собственно, я с нею и без того знаком, а подробностей текущего. Одна из самых важных задач в этом текущем, для меня, например, молодое поколение, а вместе с тем - современная русская семья, которая, я предчувствую это, далеко не такова, как всего еще двадцать лет назад. Но есть и еще многое кроме того...» (X. Д. Алчевской, 9 апр. 1876 г.). – проблема разложения русской семьи и продолжение проблемы случайных семеств.

Достоевский наполнил роман животрепещущими проблемами текущего времени - в нем много откликов на события российской общественной жизни конца 1870-х, полемики с произведениями и статьями, появившимися на страницах журналов именно в это время. Но при всей злободневности, «фельетонности» содержания в «Братьях Карамазовых» с наибольшей силой проявилось и непревзойденное мастерство Достоевского-романиста в соединении сиюминутного и вечного, быта и философии, материи и духа. Главная и глобальная тема романа, как уже упоминалось, - прошлое, настоящее и будущее России. Судьбы уходящего поколения (отец Карамазов, штабс-капитан Снегирев Миусов, госпожа Хохлакова, Поленов, старец Зосима...) как бы сопоставлены и чем-то противопоставлены судьбам представителей из «настоящего» России (браты Карамазовы, Смердяков, Ракитин, Грушень-ка, Варвара Снегирева...), а на авансцену уже выходят представители совсем юного поколения, «будущее» страны, которым вероятно, суждено было стать основными героями второго романа (Лиза Хохлакова Коля Красоткин, Карташов, Смуров...)

Глобальность темы, глубина поставленных в романе «мировых» вопросов способствовали тому, что в нем еще шире, чем в предыдущих произведениях Достоевского отразился контекст русской и мировой истории, литературы, философии. На страницах романа упоминаются и в комментариях к нему перечислены сотни имен и названий произведений. Необыкновенно широк диапазон философских источников «Братьев Карамазовых» - от Платона и Плотина до Н. Ф. Федорова и Вл. С. Соловьева. Но особо следует выделить в этом плане про изведения русских религиозных мыслителей (Нил Сорский, Тихон Задонский и др.) провозглашавших идеал цельного человека у которого различные духовные силы и способности находятся в единстве, a не противоречат друг другу, у которого нет борьбы между мыслью и сердцем, теоретическим разумом и нравственным началом что, по мнению Достоевского, как раз противоположно западному рационализму, ведущему человечество в тупик. И, конечно особенно важную роль в идейно-нравственном содержании «Братьев Карамазовых: играет Евангелие - эпиграф, в которое заключена надежда на возрождение России после периода упадка и разложения, обильное цитирование евангельских текстов постоянные разговоры и споры героев об евангельских притчах...

В центре писательского внимания - события, развернувшиеся в городке с говорящим именем Скотопригоньевск, где очевидней (по сравнению со столицей) противоречия, раздирающие русскую натуру, да и сам национальный дух. Семья Карамазовых, вариант «случайного семейства», становится художественной моделью общероссийских антиномий. Это, с одной стороны, разрушение патриархальных начал, утрата православных основ жизни, духовный нигилизм и имморализм, с другой, - христианское подвижничество, центростремительные духовные силы, обуславливающие прочность кровного и религиозного братства, наконец - соборность.

Во время судебного процесса Митя пришел к идее страдания, искупления. Невинно осужденный, он принимает приговор - каторгу! - со смирением. – проблема искупления чрез страдания сродни Раскольникову, хотя Дмитрий не виновен, в отличие от последнего.

Проблема метания людей между верой в бессмертие и атеизмом, поиск Бога в повседневных мировых событиях, будет ли гармония после страданий, стоит ли эта гармония таких страданий? Если нет бессмертия – то значит можно творить все, не оборачиваясь. Рассуждения Ивана таковы: если бог допускает страдания ни в чем не повинных, абсолютно безгрешных существ, значит или Бог несправедлив, неблагостен, или не всемогущ. И от установленной в мировом финале высшей гармонии он отказывается: «Не стоит она слезинки хотя бы одного только... замученного ребенка». Но, «возвращая билет» в Царствие небесное, разочаровавшись в высшей справедливости, Иван делает роковое, алогичное по сути умозаключение: «Все позволено».

И вновь, как и в прежних романах писателя, не укорененная в нравственности и вере свобода мысли превращается в своеволие слова и поступка. Иван подает преступную идею - Смердяков ее осуществляет. Оба в равной степени отцеубийцы.

В таком состоянии предстает жизнь в «Братьях Карамазовых». Плотские инстинкты, цинизм и юродство Федора Павловича, карамазовский «безудерж» Митеньки, идеологический бунт Ивана, «инфернальная» красота Грушеньки - все вышло из обыкновенных границ, драматически напряглось, обнажая в себе возможность и необходимость возмездия за грех, очищающего страдания, веры в разумность бытия.

Но чтобы возможность лучшего осуществилась, наличная действительность должна исчерпаться до конца, отдать всю себя новой стадии развития. Эту диалектику в романе формулирует и подчеркивает эпиграф - одна из глубочайших евангельских метафор, связывающая в бытийное целое разложение, смерть с зачатием новой жизни и будущими плодами ее. Без разложения и умирания «карамазовщины» не высвободятся ее собственные могучие силы, не пойдут в рост, не принесут плодов добра и истины.

За литературными приемами, за психологическими гротесками «Карамазовых» стоят подлинные факты эпохи, отмеченной вырождением дворянства, моральной деградацией личности, эпидемией уголовных преступлений и самоубийств, небывалым идейным разбродом.

Смердяков убивает породившего его Карамазова-отца: круг разложения, таким образом, замкнулся. Но образ Смердякова этим в романе не исчерпывается. В нем Достоевский пророчески указывает на множащуюся породу «выморочных» людей, оторванных от национальных и общечеловеческих корней, лишенных уже не только веры, убеждений, сердечных привязанностей, но и самой способности и потребности их иметь. Смердяковы примут и исполнят любые идеи и лозунги, дающие ход их низкой и злой натуре, они станут «передовым мясом» (как называет его Иван) во всяком деле общественной смуты и разрушения, предпринятом каким-нибудь очередным Верховенским (или Лениным).

Проблема восприятия красоты, какая роль у нее в жизни? В старшем сыне, Дмитрии, дух и плоть безудержно устремлены к красоте - к венцу и главной тайне мироздания. Но красота здесь, в отличие от «Идиота», предстает героям глубоко двойственным явлением. И Дмитрий поражен этой двойственностью и переживает ее как внутренний разлом, как мучительный душевный «надрыв». Его жизнь - метание между двумя идеалами наконец выбор одного, обретение «нравственного Центра», без которого могучие стихии жизни превращаются в карамазовщину. Обе стороны красоты заключает в себе человек: «Начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны». «Слишком даже широк» человек, чья природа вмещает оба идеала, и в этой «широкости», без единственной и абсолютной меры истинно прекрасного, он обречен на трагическую двойственность, на внутренний хаос - как Свидригайлов, Ставрогин, Версилов, Дмитрий Карамазов. Но карамазовский избыток сил хочет обнять и пережить все. Дмитрий в бешеных порывах чувств и влечений переступает все границы -лишь чудо, «дух светлый» спас его в последний момент от убийства отца.

Проблема судопроизводства, бездушного и фактологического. Обстоятельства преступления приводят суд к убеждению, что убийца - Дмитрий. Следствие и судебный процесс, изображенные писателем в критических тонах, способны воссоздать лишь грубую механику материальных фактов, а правда человеческой души, в последнем боренье одолевшей в себе зло, им недоступна.

Проблема искупления грехов целых поколений. Митя осужден на каторгу, перед ним открывается путь страданий; уже начатый «хождением души по мытарствам» дознания и суда. Отнюдь не покорностью и смирением проникнут он на пороге новой жизни: в нем воскресает человек, во всей полноте прежних сил восставший на «идеал содомский», на зло не только в себе, но и в мире. Перед арестом Мите снится вещий, многозначительный сон: он едет по печальной степи и видит среди погорельцев мать с плачущим «дитем» и чувствует, «что хочет он всем сделать что-то такое, чтобы не плакало больше дите, не плакала бы и черная иссохшая мать дитя, чтоб не было вовсе слез от сей минуты ни у кого и чтобы сейчас же, сейчас же это сделать, не отлагая и несмотря ни на что, со всем безудержем карамазовским» .

Митя жаждет избавить мир от этих слез, ибо сознает, что в них виновен и он - дворянин Карамазов, унижавший и оскорблявший, поднявший руку на отца. Принять кару за несовершенное убийство - значит искупить эту вину, остановить падение дошедшей «до краю» личности, предотвратить окончательное разложение.

Карамазовская натура в Мите исступленно рвется жить и принимает страдание, чтобы очиститься и возродиться к иной жизни. В Грушеньке Митя видит теперь «новый зовущий свет», видит красоту не «инфернальную», а благую и спасительную.