Даниил андреев произведения. Даниил андреев

Даниил Леонидович Андреев - русский поэт, писатель, философ и мистик. Сын известного писателя Популярность получил во многом благодаря мистическому сочинению «Роза Мира». Сегодня мы с вами познакомимся с биографией этого интереснейшего человека.

Детство

Андреев Даниил Леонидович стал вторым сыном Леонида Николаевича (известный литератор) и Александры Михайловны Андреевых. Интересно отметить, что мать будущего писателя была внучатой племянницей Даниил Андреевич 1906 года в Берлине. Буквально через несколько дней после его рождения Александра Михайловна скончалась от послеродовой горячки. Отец, потрясенный гибелью супруги, обвинил во всем новорожденного, в результате чего бабушка (мать Александры Михайловны) Ефросинья Варфоломеевна приняла решение забрать Даниила в Москву. Там он попадает в семью своей тети, Добровой, муж которой был известным врачом.

Будучи ребенком, Даниил Леонидович Андреев много болел. Несколько раз он был буквально на волоске от гибели. В шесть лет мальчик заболел дифтерией и заразил ею свою любимую бабушку. Ефросинья Варфоломеевна была уже не в силах бороться с болезнью и умерла. Вскоре на даче под Петербургом мальчик собрался утопиться, чтобы увидеть свою маму и бабушку. К счастью, в последний момент его остановили на мосту через местную речку.

Исходя из того, что ребенок постоянно болел и даже попытался совершить самоубийство, создается впечатление, что ним в доме тети никто не занимался. На самом деле все было совсем иначе. Тетя с мужем приняли Даниила как родного сына, окружив его заботой и вниманием. В те времена дом Добровых был одним из культурных (музыкальных и литературных) центров Москвы. Сюда приходили И. А. Бунин, А. Н. Скрябин, В. И. Шаляпин и многие другие. Об авторитете семьи свидетельствует хотя бы тот факт, что крестным отцом Даниила был Максим Горький. Атмосфера дома благотворно повлияла на мальчика и побудила в нем любовь к литературе.

В 1915 году девятилетний Даниил написал свой первый стих «Сад». В этом же году на свет появились его первый рассказы, сначала «Путешествие насекомых», а потом «Жизнь допотопных животных». Кроме того, в детстве начинающий литературовед написал огромную эпопею, действия которой развивались в придуманном им лично межпланетном пространстве. На стенах своей комнаты мальчик рисовал портреты правителей придуманной им династии. Их габариты примерно соответствовали габаритам самого ребенка.

Обучение и прозрение

Осенью 1917 года начинающий писатель поступил в гимназию Е. А. Репман, в которой проучился до 1923 года. В следующем году он поступил в Литературно-художественный институт имени Брюсова. Приблизительно тогда же Андреев начал работу над произведением «Грешники». В 1926-м он вступил в Союз поэтов, который просуществовал до 1929 года.

В августе 1921-го 15-летний Даниил, прогуливаясь по скверам, окружающим храм Христа Спасителя, увидел картину Небесного Кремля. Об этом он написал в 1-й главе 2-й книги из серии «Розы Мира». Следующее событие такого порядка произошло в 1928 году во время Пасхи. Находясь в церкви Покрова в Левшине, писатель, поэт, а теперь уже и мистик увидел всемирную историю в виде единого мистического потока.

Брак

В конце лета 1926 года молодой автор Даниил Леонидович Андреев взял в жены Александру Гублёр, с которой они вместе проходили обучение на Высших государственных курсах по литературе. Венчание состоялось на Успенском Вражке, в храме Воскресенья Словущего. В феврале следующего года супруги официально развелись, и Андреев перестал посещать литературные курсы.

Предвоенные годы

В 40-е годы прошлого столетия Андреев работал художником-шрифтовиком, писал рекламу и прочие надписи. Тем не менее основное время он уделял литературе. В 1930 году писатель начал создавать поэму «Солнцеворот». Летом 1931 года Андреев познакомился с М. А. Волошиным. Вскоре, а именно 29 июля, на берегу Неруссы Даниил Леонидович испытал то, что позже он охарактеризовал как прорыв космического сознания.

В период февраля-марта 1932 года писатель занимался литературной правкой, а затем устроился заведующим по соцбытсектору газеты на одном из московских заводов. Летом 1932 года на свет появился сборник стихотворений «Дневник поэта». Примечательно, что буквально в течение года автор уничтожил этот сборник. В 1933 году Даниил Леонидович Андреев начал писать сочинение «Контуры предварительной доктрины», которое так и осталось незаконченным, а также цикл «Предгорья». Осенью 1934 года поэт посетил Коктебель и написал стих «Могила М. Волошина».

В 1935 году писатель вступил в московский городской комитет художников-оформителей. В начале сентября того же года на свет появился «Запев» поэмы под названием «Песнь о Мансальвате», которая полностью будет дописана через три года. В 1937 году порекомендовала Андрееву обратиться к Сталину с просьбой посодействовать в возвращении из эмиграции его брата, В. Л. Андреева. Осенью того же года писатель взялся за написание романа о духовных исканиях интеллигенции в те времена «Странники ночи», которая была задумана как «эпопея духа» в разрезе эпохи. К своему завершению роман приблизился лишь в 1947 году.

Второй брак

Весной 1937 года Андреев познакомился с Аллой Ивашевой-Мусатовой, которая спустя 8 лет станет его второй супругой. Позже Алла Александровна будет осуждена вместе с мужем, и освобождена на год раньше, чем он. Вторая жена стала для писателя опорой в военные годы, годы заключения и в нелегкие годы после. Она сохранила наследие и поспособствовала публикации его основных работ в конце двадцатого века. Позже она на протяжении 15 лет была супругой Евгения Белоусова, сына известного писателя И. А. Белоусова.

Война

Весной 1941 года умер Ф. А. Добров, которого Даниил Леонидович считал приемным отцом. В первые годы ВОВ Андреев трудился над поэмами «Янтари» и «Германцы» (так и не была завершена), и закончил цикл стихов «Катакомбы». В июле 1942 года умерла Е. М. Доброва, которая была для Андреева как мать.

Осенью 1942 года писателя призвали в армию. В январе 1943 года он рядах 196-й стрелковой дивизии вошел в блокадный Сталинград. На фронте Андреев был художником-оформителем, санитаром и состоял в похоронной команде. За хорошую службу писателя удостоили медали «За оборону Ленинграда». 25 июня 1945-го Андреева признали инвалидом ВОВ 2-й группы.

После войны поэт вернулся в Москву и устроился художником-оформителем в 4 ноября 1945 он официально женился на А. А. Ивашевой-Мусатовой.

Тюремное заключение

В начале 1947 года писатель завершил роман «Странники ночи» и начал обдумывать вторую часть предполагаемой трилогии, которая получила бы название «Небесный Кремль» и воплотила фронтовой опыт писателя.

21 апреля 1947 года из-за доноса и романа «Странники ночи» Андреева осудили по 58-й статье. Обвиненный в антисоветской пропаганде и террористических намерениях Даниил Леонидович получил 25 лет тюремного заключения, что на тот момент было высшей мерой наказания в СССР. Кроме самого писателя, от ареста пострадали и его близкие. 19 родственников и друзей Андреева были приговорены к заключению на срок от 10 до 25 лет в исправительно-трудовых лагерях. Все книги Даниила Леонидовича Андреева, написанные до заключения, были уничтожены МГБ.

В ноябре 1948 года Даниила Леонидовича конвоировали из Лефортовской во Владимирскую тюрьму (тот самый «Владимирский централ»). Несмотря на заключение, Андреев продолжает активно заниматься написанием литературных произведений. В 1950 году он завершил поэму «Немереча», которая была начата еще в 37-м. В декабре 1950-го была написана поэма «Симфония городского дня». В конце того же месяца, с разницей в один день, Андреев начал работать над «Железной мистерией» и «Розой мира».

В 1951 году писатель трудился над «Утренней ораторией» и «Гибелью Грозного». В следующем году он начал работать над первым вариантом книги «Русские боги» и написал поэму «Рух». В 1953 году были дописаны новеллы для книги «Новейший Плутарх», которую Андреев писал вместе с сокамерниками, физиологом В. Париным и историком Л. Раковым. Осенью 1953 года, перед переходом в другую камеру, писатель Даниил Леонидович Андреев испытал мистические переживания, которые, как он скажет позже, были беспрецедентны по своей грандиозности.

В ноябре 1954 года Андреев написал на имя Г. М. Маленкова - Председателя Совета министров СССР, заявление, в котором в очередной раз отказался от безоговорочного принятия советского строя, в виду «отсутствия подлинных демократических свобод». В конце того же года Андреев перенес инфаркт миокарда. В 1955-м он работал над поэмами «У демонов возмездия» и «Навна». 8 февраля 1956 года двоюродная сестра Дмитрия Леонидовича - А. Ф. Коваленская - скончалась в лагерной больнице. В мае того же года писатель закончил произведение «Железная мистерия». А 10 августа 1956-го из лагеря освободили его супругу. Через несколько недель после ее освобождения Комиссия Президиума Верховного Совета СССР вынесла постановление, согласно которому мера наказания по 58-й статье снизилась до 10 лет заключения.

24 августа 1956 года, впервые за время ареста, поэт Даниил Леонидович Андреев увиделся со своей супругой во Владимирской тюрьме. 23 апреля следующего года его освободили из-под стражи. 21 июня 1957-го обвинения в адрес Андреева были полностью отменены, а 11 июля он был реабилитирован.

Последние годы

Летом 1957 года болеющий пневмонией Даниил Андреев впервые после более чем 40-летней разлуки встретился со своим старшим братом Вадимом. С ноября 57-го Андреев вместе со своей супругой проживал в Москве. Приблизительно тогда же был восстановлен его статус инвалида второй группы, предполагающий получение пенсии, в размере 347 рублей. 30 ноября 1957 года умирает двоюродный брат писателя, А. Ф. Добров. В конце 57-го вместе с З. Рахимом Андреев трудился над переводом японских рассказов Фумико Хаяси, вошедших в издание «Шесть рассказов».

12 февраля 1958-го Даниил Леонидович Андреев отправил в ЦК КПСС письмо с просьбой ознакомиться с его поэзий. По словам писателя, жить, скрывая свое творчество от людей, для него просто невыносимо. 26 февраля его вызвали в ЦК. Беседа с представителями власти дала писателю надежду на то, что в будущем его работы могут быть опубликованы. Кроме того, в скором времени он даже получил от Союза писателей материальную помощь.

Весной 1958 года Андреев попал в больницу с обострением стенокардии и атеросклероза. 4 июня он обвенчался со своей супругой Аллой Андреевой в Ризоположенском храме. После венчания пара поехала в путешествие на пароходе с Москвы в Уфу и обратно. В начале июля того же года к завершению подошло написание одиннадцатой книги трактата «Роза Мира». К середине осени трактат был полностью дописан. Тогда же писатель завершил работу над сборником стихотворений «Сказание о Яросвете» и поэмой «Изнанка мира».

Ночью с 18 на 19 октября 1958 года Андреев написал стих, который получило название «Когда-то раньше в расцвете сил…». В нем поэт молил о спасении своих рукописей. В следующем месяце был составлен цикл стихов Даниила Леонидовича Андреева, получивший название «Святорусские духи». 14 ноября, вернувшись из Горячего Ключа, писатель вновь попадает в больницу.

В конце января 1959 года А. А. Андреевой вручили ордер на комнату в коммунальной квартире на Ленинском проспекте. Здесь Андреев, терзаемый постоянными сердечными приступами, прожил последние полтора месяца своей жизни.

30 марта 1959 года Даниил Леонидович умер. 3 апреля протоиерей Николай Голубцов отпел писателя в храме Ризоположения на Донской. Андреев был похоронен на Новодевичьем кладбище рядом с могилой своей матери.

Наследие

При жизни поэта, прозаика, мистика и философа, Даниила Леонидовича Андреева, фото которого отлично иллюстрируют его глубокомыслие, ни одно из художественных произведений автора так и не было издано. Исключение составляет разве что книга «Замечательные исследователи горной Средней Азии» опубликованная в соавторстве с С. Н. Матвеевым.

Умерев в 52 года, Даниил Леонидович многое не успел сказать и сделать. Главное, о чем он мечтал, но не успел - построить школу для этически одаренных детей и встретиться со своими читателями. Более трех десятилетий после смерти писателя его супруга тайно хранила рукописи, опасаясь, что в один момент их вновь могут уничтожить. Главное произведение Даниила Леонидовича Андреева - «Роза Мира» было опубликовано лишь в 1991 году, практически перед падением советского режима. Таким вот удивительным образом сложилась биография Даниила Андреева. В жизни писателя было много взлетов и падений, сильных чувств и разочарований, удивительных видений и ничтожных унижений. Но несмотря на это, он всегда оставался при своем мнении.

Память

В 2003 году по заказу супруги Даниила Леонидовича Аллы Александровны Алексей Курбатов сочинил музыку к поэме Андреева «Ленинградский Апокалипсис». Осенью 2014 года в поселке Чухраи, расположенном в Брянской области, был открыт музей Андреева Даниила Леонидовича, биографию которого мы с вами рассмотрели.

Даниил Леонидович Андреев

Даниил Леонидович Андреев

Отец Даниила Андреева – известный всем классик русской литературы Леонид Андреев. Мать Александра Михайловна происходила из польского рода графов Велигорских (Виельгурских), а по женской линии была в родстве с классиком украинской литературы Тарасом Шевченко. Даниил – их второй сын, родился в Берлине 2 ноября 1906 года, но вскоре 26-летняя мать умерла от «послеродовой горячки». Отец обезумел от горя и не мог видеть новорожденного – «причину смерти» любимой жены. Так малыш попал в иную семью, к родственникам матери – к старшей сестре Елизавете и её мужу, доктору Филиппу Александровичу Доброву. Они и воспитали его в лучших традициях московской патриархальной интеллигентности, в доме близ храма Христа Спасителя. Крестным отцом мальчика был Алексей Максимович Горький, ставший со временем классиком социалистического реализма.
Окруженный заботой и вниманием, мальчик воспитывался в семье тети как родной сын. Дом Добровых являлся одним из литературных и музыкальных центров тогдашней Москвы, в нем бывали И.А. Бунин, М. Горький, А.Н. Скрябин, Ф.И. Шаляпин, актеры Художественного театра и др. Под влиянием атмосферы дома мальчик рано начинает писать стихи и прозу.
В сентябре 1917 года Андреев поступает в Московскую гимназию Е.А. Репман, которую заканчивает в 1923 г. В 1924 г. он продолжает учебу в Высшем Литературно-художественном институте им. Брюсова (Высшие государственные литературные курсы Моспрофобра). Тогда же начинается работа над романом «Грешники». В 1926 г. вступает в Союз поэтов.
Писать Даниил стал очень рано, с детства – и стихи, и прозу. А близкий друг дома Надежда Сергеевна Бутова, актриса Московского Художественного Театра, открыла пятнадцатилетнему юноше мистицизм церковных служб. Вера и художественное творчество стали для него равно великими вдохновителями жизни. После школы он окончил Высшие литературные курсы, но сразу осознал, что ему, как поэту, нет места в советской реальности. Двоюродный брат помог овладеть ремеслом художника-оформителя, писание шрифтов давало скромный, но верный заработок. А писал он всегда, и всегда «в стол», не для печати.
Первое событие метоисторического озарения, сыгравшее большую роль в развитии его внутреннего мира, произошло в августе 1921 года, когда ему ещё не исполнилось 15 лет. В своей книге «Роза Мира» Даниил Андреев это событие описывает так: «Это случилось в Москве, на исходе дня, когда я, очень полюбивший к тому времени бесцельно бродить по улицам и беспредметно мечтать, остановился у парапета в одном из скверов, окружавших храм Христа Спасителя и приподнятых над набережной. Московские старожилы ещё помнят, какой чудесный вид открывался оттуда на реку, Кремль и Замоскворечье с его десятками колоколен и разноцветных куполов. Был, очевидно, уже седьмой час, и в церквах звонили к вечерне… Событие, о котором я заговорил, открыло передо мной или, вернее, надо мной такой бушующий, ослепляющий, непостижимый мир, охватывавший историческую действительность России в странном единстве с чем-то неизмеримо большим над ней, что много лет я внутренне питался образами и идеями, постепенно наплывавшими оттуда в круг сознания. Разум очень долго не мог справиться с ними, пробуя создавать новые и новые конструкции, которые должны были сгармонизировать противоречивость этих идей и истолковать эти образы…»
Второе событие озарения он пережил весной 1928 года в церкви Покрова-в-Левшине. «Впервые оставшись после пасхальной заутрени на раннюю обедню; эта служба, начинающаяся около 2 часов ночи, ознаменовывается, как известно, чтением – единственный раз в году – первой главы Евангелия от Иоанна: «В начале бе Слово». Евангелие возглашается всеми участвующими в службе священниками и дьяконами с разных концов церкви, поочерёдно, стих за стихом, на разных языках – живых и мёртвых. Эта ранняя обедня – одна из вершин православного – вообще христианского – вообще мирового богослужения. Если предшествующую ей заутреню можно сравнить с восходом солнца, то эта обедня – настоящий духовный полдень, полнота света и всемирной радости. Внутреннее событие, о котором я говорю, было и по содержанию своему, и по тону совсем иным, чем первое: гораздо более широкое, связанное как бы с панорамой всего человечества и с переживанием Всемирной истории как единого мистического потока, оно, сквозь торжественные движения и звуки совершавшейся передо мной службы, дало мне ощутить тот высший край, тот небесный мир, в котором вся наша планета предстаёт великим Храмом и где непрерывно совершается в невообразимом великолепии вечное богослужение просветлённого человечества».
Позднее опыт «реальной сверхреальности» становился шире и шире – близость Серафима Саровского во время богослужений, предощущение чудовищ и демонов, властвующих над тоталитарным государством и крупными городами, братски нежное чувство к природе, где все было живым, и Земля и Небо, и Ветер и Снег, Реки и Цветы… Он любил многодневные странствия в одиночестве, всегда (по условиям русской погоды) босиком, ибо по-разному чувствовал Землю в разных местах. Ночевал в стоге сена, в лесу на мху. Созданная во время тех странствий поэзия – книга псалмов, славящих Творца, дающего жизнь и радость всему творению.
В 1937 г. Даниил встретился с будущей своей женой Аллой Александровной (ей мы обязаны тем, что слово Андреева дошло до наших дней!), и тогда же приступил к написанию романа «Странники ночи» о русской интеллигенции при сталинизме, за рукопись которого они оба были в 1947 г. приговорены к высшей мере наказания, временно в тот год замененной на 25 лет заключения. А во время Великой Отечественной войны он был в блокадном Ленинграде (о чём написал поэму «Ленинградский Апокалипсис»), служил в похоронной команде, тайно читая заупокойные молитвы над братскими могилами советских воинов. Вернувшись домой, обнаружил, что зарытая в землю для конспирации рукопись романа… расплылась и непригодна для чтения – пришлось начинать всё заново.
Но в 1947 именно эта рукопись стала предлогом для ареста многих близких и неблизких Андрееву людей как «участников террористической группы», готовивших под его руководством будто бы «покушение на Сталина». Вместе с архивом Даниила чекисты уничтожили и рукописи его отца – классика русской прозы Леонида Андреева. Жену Аллу отправили в Мордовские лагеря. А его самого – в печально знаменитый еще с дореволюционных времен «Владимирский централ».
Будучи в тюремной камере Даниил длинные ряды ночей превращал в сплошные созерцания и осмысления озарений. Глубинная память стала посылать в сознание всё более и более отчётливые образы, озарявшие новым смыслом и события его личной жизни, и события истории. «Встречи случались и днём, в людной тюремной камере, и мне приходилось ложиться на койку, лицом к стене, чтобы скрыть поток слёз захватывающего счастья. Близость одного из великих братьев вызывала усиленное биение сердца и трепет торжественного благоговения…»

Его жена рассказывает, что сначала он писал в камере на случайных клочках бумаги. При "шмонах" эти листки отбирали. Он писал снова. Вся камера участвовала в сохранении написанного, включая "военных преступников", немцев и японцев, которые, не зная языка, не знали, что помогают прятать - это была солидарность узников.
Советский академик-физиолог, атеист Василий Васильевич Парин, сокамерник поэта, с удивлением рассказывал потом вдове: «Было такое впечатление, что он не пишет, в смысле „сочиняет", а едва успевает записывать то, что потоком на него льётся».

Алла Андреева и Даниил Андреев в 1959 году.

На свободу он вышел через десять лет, в 1957 г. – его уже ждала освободившаяся годом ранее Алла, чудом сумевшая вынести вещи мужа из тюрьмы, и в них – наброски новой книги «Роза Мира», написанной смертельно больным писателем на клочках тюремной бумаги.
Последний период жизни был посвящен собиранию текста и осмыслению пережитых во Владимире видений. Жена потом вспоминала: «Даниил Леонидович требовал, чтобы никто, кроме меня, не знал о его работе над «Розой Мира». Требовал, чтобы я уничтожала все письма, приходящие на его имя, считал, что слежка за нами идёт по-прежнему». Наконец, 12 октября 1958 года в Доме творчества художников в Горячем Ключе на Кавказе книга была завершена. «Было такое чувство, будто ангел, поддерживавший его все время, с последней строчкой этой книги тихо разжал руки – и всё понеслось навстречу смерти». 4 июня пожилые супруги обвенчались в Ризоположенском храме на Шаболовке в Москве, а через восемь месяцев, 30 марта 1959 года, он ушёл в мир иной. Похоронен на Новодевичьем кладбище (на участке, который его отец Леонид Андреев приобрёл в 1906 г. для себя).
Сочинения Даниила Андреева впервые были опубликованы почти через 40 лет.

ОСНОВНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ ДАНИИЛА АНДРЕЕВА

- Файл для скачивания Даниил Андреев «Роза Мира» 1.13 МВ (файл для скачивания). 1950–1958 гг.
Фундаментальный трактат, главный труд Даниила Андреева, работа над которым шла с 1950 по осень 1958 гг. Завершению «Розы Мира» автор посвятил последние два года жизни после освобождения из тюремного заключения в 1957 г. Книга основана на духовно-мистическом опыте автора, излагает воспринятую им сложнейшую картину трансфизического устроения мироздания и метаисторического процесса, захватывающего физический мир нашей планеты в единстве с множеством других слоёв планетарного космоса. Краеугольные вопросы онтологии, этики, религиозного миропонимания и религиозной практики, историософии (расширенной до пределов метафилософии истории), тема предназначения России в мире, духовный анализ великих произведений русской литературы и судеб их творцов – всё это, равно как и многое другое, входит неотъемлемо в состав и ткань книги.

Copyright © 2015 Любовь безусловная

А.А. Андреева

Жизнь Даниила Андреева,

рассказанная его женой

В давние времена - они кажутся давними

по тому объему событий, что легли между нами и

ними, - биографию начинали с перечисления предков.

Вероятно, это внимательное всматривание в земные истоки личности имеет смысл.

Отец Даниила Андреева - известный русский писатель Леонид Николаевич Андреев, родился на Орловщине, на той удивительной русской земле, которая была родиной стольких - прекрасных и разных - русских писателей. По семейному преданию, отец Леонида Андреева был внебрачным сыном орловского помещика Карпова (имя пока неизвестно) и дворовой девушки Глафиры. Барин выдал девушку за крепостного сапожника Андреева - отсюда фамилия. Мать Леонида Николаевича, Анастасия Николаевна, - осиротевшая дочка разорившегося польского шляхтича Пацковского.

Матерью Даниила была Александра Михайловна Велигорская, по отцу - полька. Фамилия Велигорские - русифицированная форма родового имени одной из ветвей графов Виельгорских (правильнее - Виельгурских), лишенных титула и состояния за участие в восстании 1863 года. По женской линии Александра Михайловна - украинка. Ее мать, бабушка Даниила, - Евфросинья Варфоломеевна Шевченко. Фамилия Шевченко, вообще очень распространенная на Украине, не совпадение, а родство с Тарасом: Варфоломей Шевченко был его троюродным братом, свояком и побратимом.

Все эти родовые нити и сплелись 2 ноября 1906 года (нов. стиль) в существе, появившемся на свет в Берлине: это был второй сын Леонида Николаевича и Александры Михайловны, названный матерью Даниилом.

Даниил Леонидович всегда был - даже до странности - равнодушен к своему происхождению, никогда не пытался проводить какие-либо генеалогические изыскания. То, что изложено здесь - результат исследования (почти расследования) сотрудников Орловского Литературного музея и киевлянки Ольги Васильевны Ройцыной, жены троюродного брата Даниила Анатолия Мефодьевича Левицкого.

Грозно и ясно встала над колыбелькой новорожденного сама Судьба.

Двадцатишестилетняя, совершенно здоровая, любимая мужем Шурочка умерла вскоре после рождения второго сына от того, что тогда называлось "послеродовой горячкой". Во многих воспоминаниях современников остался ее милый, светлый облик; осталось и описание того, какой трагедией была ее смерть для Леонида Николаевича. Иногда он предстает просто обезумевшим от горя. Новорожденного - причину смерти жены - он не мог видеть. Казалось, что ребенок обречен. Но в Берлин из Москвы приехала старшая сестра Александры Михайловны, Елизавета Михайловна Доброва. Она увезла в Москву осиротевшее существо, в котором едва теплилась жизнь, и ребенок обрел чудесную семью. Эту семью иначе как родной нельзя и называть. До шести лет им неотрывно занимлась мать Елизаветы и Александры, Бусинька, Евфросинья Варфоломеевша Шевченко. Волевая и властная, она пользовалась безоговорочным искренним уважением всех окружающих - близких и дальних.

Пожалуй, в современном нашем Вавилоне, с башнями, которые падают задолго до середины стройки, уже почти неразличимы облики прежних городов. А ведь каждый город имел свой неповторимый духовный облик, ложившийся печатью и на жителей его: тверичанин отличался от петербуржца, москвичи были иными, чем орловцы.

Детству и юности Даниила Андреева сопутствовала Москва.

Кремль, входя в который ребенок в любое время года снимал головной убор, невзирая на вопли няньки: он знал, что в Кремль иначе входить нельзя.

Храм Христа Спасителя. Напрасно спорить о его архитектурном совершенстве или несовершенстве - это был символ Москвы, и образ Белого Храма над излучиной реки неотделим от творчества Андреева.

Очень типичная для прежней Москвы семья Добровых жила в Малом Левшинском переулке. До шестидесятых годов там стоял двухэтажный домик, ничем не примечательный. Был он очень стар, пережил еще пожар Москвы в дни Наполеона. Такие дома в Москве так и назывались: донаполеоновские.

Добровы занимали весь первый этаж, а кухня и всякие подсобные помещения были в подвале, куда вела крутая и узкая лестница.

Входная дверь была прямо с переулка - большая, высокая, с медной дощечкой: "Доктор Филипп Александрович Добров". Войдя в дом, надо было подняться по нескольким широким деревянным ступеням, а встречало всех входящих огромное, во всю стену, очень красивое зеркало. Дальше большая, белая со стеклами, дверь вела налево, в переднюю. Направо из передней была дверь в кабинет Филиппа Александровича, в котором позже жил его сын, Александр Филиппович, потом это была комната Даниила Леонидовича, а еще позже - наша с ним, любимая, которая в книге "Русские боги" осталась в названии одной из глав: "Из маленькой комнаты".

Дверь налево из передней вела в зал. Его я уже застала разделенным занавесками на несколько клетушек, в которых ютилось все старшее поколение семьи: Филипп Александрович, Елизавета Михайловна и еще одна сестра - Екатерина Михайловна, по мужу Митрофанова.

Это произошло после революции, когда весь русский традиционный и отвечающий человеческим потребностям быт был изуродован "уплотнениями" и "коммуналками", не принесшими счастья никому, изуродовавшими не меньшее количество человеческих судеб, чем война, тюрьмы и лагеря.

А в счастливом детстве Даниила зал играл большую роль. Дом Добровых был патриархальным московским домом, а значит - хлебосольным и открытым. Открытым для очень большого количества самых разных, самых несогласных друг с другом людей, которых объединял интеллектуальный уровень, широта интересов и уважение друг к другу.

Соседней с залом комнатой в прежние времена была спальня Филиппа Александровича и Елизаветы Михайловны, и у двери, разделявшей эти две комнаты, точнее - у замочной скважины - торчал маленький Даниил, разглядывая и Шаляпина, и Бунина, и Скрябина, и актеров Художественного театра, и Горького, и многих, многих еще гостей Добровых.

Даниил не только любил Добровых - их любили все, - не только воспринимал эту семью как родную, но говорил много раз: "Как хорошо, что я рос у Добровых, а не у отца".

Детская комната Даниила располагалась дальше по коридору, ведущему из передней в глубину квартиры. Ее я уже не застала, только по его рассказам знаю, что вдоль всей комнаты, на уровне детского роста, висели нарисованные им портреты правителей выдуманной династии - отголосок поразившего детскую душу впечатления от "галереи царей" в Кремле: на потолке этой галереи были выложены мозаикой замечательные портреты Великих князей и Царей Московских.

Писать он начал очень рано, еще в детстве. Писал стихи и прозу: огромную эпопею, где действие разворачивалось в межпланетном пространстве. Планеты были не те, что нам известны, а все выдуманы. Они обладали собственными религиозными культами, естественно, основанными на сведениях, вычитанных из детского изложения греческих мифов, но с очень симпатичным собственным добавлением: кроме полагающихся по традиции богов Верховных, богов войны и богинь любви, там был еще и им придуманный бог Веселья.

До школы Даниил учился дома. У него был учитель - к стыду своему, забыла его имя - очевидно, умный человек и талантливый педагог. Живой и шаловливый мальчишка, по уговору с этим учителем, смирял свой характер за две воскресных награды: если он всю неделю вел себя "хорошо" (вероятно, это понятие было очень растяжимым), то в воскресенье учитель рисовал ему еще одну букву индийского алфавита и вез его по Москве новым (для него) маршрутом трамвая.

Зная, какое веселое, ласковое детство было у этого избалованного, доброго, изобретательно-шаловливого мальчугана, удивительно звучит следующий рассказ.

Евфросинья Варфоломеевна, Бусинька, умерла, когда любимому внуку было шесть лет. Внук заболел дифтеритом, бабушка, ухаживавшая за ним, схватила тот же дифтерит. Внук выздоровел, бабушка умерла.

Выздоравливающий ребенок не видел ни ее смерти, ни похорон. Не знали, как ему об этом сказать.

Александра Филипповна, старшая дочь Добровых, взяла на себя трудное дело. Она стала рассказывать ребенку, что Бусинька в больнице, выздоравливает, но соскучилась по своей дочке, его маме. Для того, чтобы с ней увидаться, надо умереть, но Бусинька беспокоится, как Даня к этому отнесется.

Постепенно старания Александры Филипповны привели к тому, что мальчик написал бабушке письмо, в котором отпустил ее к дочери, в рай.

Но тоска по бабушке, желание увидать незнакомую мать и сложившееся в детской душе представление о смерти, как дороги в Рай, привели к неожиданному результату. Летом после разлуки с Бусинькой Добровы и Даниил жили на Черной речке, где был дом Леонида Андреева (но не в этом доме), и мальчика поймали на мосту через речку, когда он собрался топиться - не от горя, а от страстного желания увидеть потерянных близких.

Детство сменилось отрочеством, которое совпало с революцией и разрухой. Жизнь стала трудной и голодной, каждая семья искала способы выжить. Ф.А.Добров составил какие-то необыкновенные дрожжи, очень полезные и пользовавшиеся большим спросом; они так и назывались: дрожжи доктора Доброва. По-видимому, их надо было пить, и непонятно, почему никто в семье, включая самого изобретателя, не сохранил рецепта...

Дрожжи, сообразно с заказами, по всей Москве разносили дети: Даня и Таня, его подруга с трехлетнего возраста, соученица по школе и друг до конца жизни, Татьяна Ивановна Оловяншникова, по мужу Морозова. Начав с этих деловых походов, Даниил потом всю юность бродил по Москве один, зачастую с вечера до утра.

Добровы были православной семьей. В доме праздновали все церковные праздники, соблюдали посты; но не было в них никакой нетерпимости: все, соприкасающиеся с этой семьей, были свободны в своих убеждениях, высказываниях и даже сомнениях. Одним из близких друзей дома была актриса Художественного театра, Надежда Сергеевна Бутова. Из ее ролей я знаю только роль матери Ставрогина в "Бесах". Вот она и открыла пятнадцатилетнему Даниилу глубину и духовную красоту православной обрядности, что он помнил с благодарностью всю жизнь.

Но религиозным он был не по воспитанию, не по традиции, а по всему складу своей личности.

* * *

Учился он в частной гимназии, которую окончил уже как советскую школу. Гимназия была основана Евгенией Альбертовной Репман и Верой Федоровной Федоровой. Помещалась она в Мерзляковском переулке и так и называлась - "Репмановская".

Даниил очень любил гимназию и, по-видимому, было за что любить. Об атмосфере, необычной для учебного заведения, говорит такой факт. После революции Евгения Альбертовна жила в Судаке, в Крыму. Больная, с парализованными ногами, она не имела средств к существованию. Поэтому бывшие ученики гимназии, окончившие ее в двадцатых годах, ежемесячно собирали для нее деньги. Так продолжалось до начала войны; большую роль в сборе этих денег играл Даниил.

Я думаю, что его мечта о создании особой школы - мечта всей жизни, нашедшая отражение в "Розе Мира" (воспитание человека облагороженного образа), - какими-то своими душевными истоками коренится в своеобразной атмосфере этой школы.

Эта мечта - создание школы для этически одаренных детей; не юных художников, биологов или вундеркиндов-музыкантов, а детей, обладающих особыми, именно этическими душевными качествами*.

* Насколько я знаю из рассказа Даниила, среди всевозможных затей двадцатых годов была похожая на эту. Известна судьба троих, связанных с чем-то вроде такой группы: один из них утонул, спасая тонущего; второй ушел в пещерный монастырь на Кавказе; третий заменил матери сына, ушедшего в монахи.

* * *

В одном классе с Даниилом училась девочка - я назову только ее имя, Галя, - которую он полюбил в детстве и любил очень много лет. Она не любила его, и всю их юность и молодость отметила печать этих сложных отношений - глубокой дружбы и неразделенной любви. Позже был период и разделенного чувства, а то, что так расплывчато называется дружбой, - глубокая душевная заинтересованность друг в друге, взаимное, лишенное всякого эгоизма желание добра, понимание, - сохранились до самой его смерти.

Галя была человеком редкого благородства, обаяния и женствености. Ей посвящен цикл стихотворений "Лунные камни".

Но я не буду этого делать. Это несвоевременно. Очень темные и опасные круги прошел он в годы своей юности. Нет, не был он ни пьяницей, ни развратником, ничто "темное" в обычном смысле этого слова не присутствовало в его жизни. В этой жизни все наиболее существенное всегда лежало в плоскости иррационального. Главная тяжесть страшных дорог, пройденных им в юности, была в плоскости нереальной. Если б не было этих темных дорог, не написал бы он многого, написанного им, - писатель пишет то, что знает своей душой; выдумывать ничего нельзя - не будет искусства в выдумке. Ко времени юности относится его первая женитьба на сокурснице по Высшим литературным курсам, на которые он поступил после окончания школы. Женитьба была странная, и он, конечно, был очень виноват перед этой женщиной, что знал и всю жизнь помнил. А она ему заплатила за зло дружбой на всю жизнь. Она же и начала, много позже, хлопоты о его освобождении, а когда я вернулась из заключения - помогала мне хлопотать о нем.

Мне хочется отметить, что всю жизнь Даниила сопровождала искренняя, преданная дружба женщин.

* * *

Выход нашел для него двоюродный брат, сын Филиппа Александровича Доброва, Александр Филиппович. Сам он, кончив Архитектурный институт, не смог стать архитектором после перенесенного энцефалита и работал художником-оформителем. Он обучил Даниила Леонидовича писанию шрифтов, это давало возможность зарабатывать на скромную жизнь.

Писать же Даниил не переставал никогда.

Необычные черты личности определили и особенности его творчества.

Ощутимое, реальное - употребляя его термин - переживание иной реальности. Таким в 15 лет было для него видение Небесного Кремля над Кремлем земным.

Ошеломляющее по своей силе и многократно испытанное переживание близости Святого Серафима в храме во время чтения Акафиста Преподобному.

Предощущение образа чудовища, связанного с сутью государства, позже понятого им и описанного.

Ощущение, почти видение демониц, властвующих над Великими городами.

Мощное, полное счастья прикосновение к тем, кого он позже назвал Стихиалями: прекрасным сущностям, духам земных стихий.

Отношение Андреева к природе нельзя назвать любовью к ней, понимая под словом "любовь" то, что обычно понимается: эстетическое любование и осознание живительности незагрязненной экологической среды.

Для него в прямом, а не в переносном смысле все кругом было живое: Земля и Небо, Ветер и Снег, Реки и Цветы.

Я помню, в какой восторг привела его признанием, что не сомневаюсь в реальном существовании домовых и дружу с ними - потому у меня дома и уютно...

Он ходил босиком всегда, когда только удавалось. Говорил, что совершенно по-разному чувствует Землю в разных местах. На мое возмущение: "Ну, Земля, это я понимаю, но что можно почувствовать на грязном городском асфальте!" - ответ последовал: "Безличное ощущение человеческой массы, очень сильное".

Все, что написано в большом его труде "Роза Мира" о природе, пережито им непосредственно, как и в тех главах книги "Русские боги", которые посвящены этой теме.

Летом он бывал и под Москвой, и в Крыму, но больше всего любил уезжать в Трубчевск. К сожалению, я не помню, как он впервые туда попал. Но, раз попав, он навек очарован этими местами. Он уходил в многодневные пешие путешествия, почти всегда один, босой, со скудным запасом немудреной еды (ел вообще мало) и курева - курильщик был заядлый. Ночевал в случайном стоге сена, в лесу на мху.

Эти путешествия откликнулись многими стихотворениями. А поэма "Немереча" - просто описание одного из таких странствий.

* * *

Мы познакомились в марте 1937 года. Познакомил нас человек, очень близкий и ему, и мне. Он по телефону вызвал Даниила на улицу. Мы подходили Малым Левшинским переулком к небольшому дому, а навстречу из двери этого дома вышел высокий, худой, стройный, несмотря на сутуловатость, человек с очень легкой и быстрой походкой. Шел сильный снег, и так я и запомнила: блоковский ночной снегопад, высокий человек со смуглым лицом и темными узкими глазами. Очень теплая рука. Так он вошел в мою жизнь, а я вошла в "Добровский дом", как все его называли.

В 1937 году этот дом был таким: "старики Добровы" - Филипп Александрович, уже оставивший работу во Второй Градской больнице и имевший небольшую частную практику; Елизавета Михайловна, по профессии акушерка, тоже уже не работающая.

Вместе с ними жила и третья из сестер Велигорских, Екатерина Михайловна. Она работала медсестрой в психиатрической больнице, считая, что душевнобольные больше всех нуждаются в заботе и доброте. Все трое, как я уже говорила, жили в большой комнате за занавесками, а передняя часть этой комнаты служила общей столовой и там же стоял рояль, на котором по вечерам играл Филипп Александрович.

Кроме "стариков" и Даниила, в третьей комнате, принадлежавшей семье, жили дочь Добровых, Александра Филипповна, и ее муж, Александр Викторович Коваленский, очень интересный человек, большого, своеобразного, какого-то "холодно-пламенного" ума. Переводчик Конопницкой, Словацкого, Ибсена, он сам был незаурядным поэтом и писателем. Не печатался. Читал написанное немногим друзьям. Все его произведения уничтожили на Лубянке - он и его жена были арестованы по нашему делу. В молодости Даниила Александр Викторович имел на него большое влияние, подчас подавляющее.

Добровы так и не отвыкли от привычки жить с открытой дверью. И была эта дверь открыта в переднюю, где проходили все жильцы квартиры и все посетители, а среди жильцов была и женщина, получившая комнату по ордеру НКВД. И потеряли они в 1937 году стольких друзей в недрах Лубянки! Перечисление погибших было в одной из глав романа "Странники ночи", которая называлась "Мартиролог". Этот роман Даниил Леонидович начал писать в 1937 году. До него работал над поэмой "Песнь о Монсальвате", в некоторой степени основанной на средневековых легендах. Эту поэму он не закончил и никогда больше к ней не возвращался.

* * *

С 1937 года, по существу, шла уже наша общая с ним жизнь, сначала как очень близких друзей, позже как мужа и жены.

Так, как жили мы, жил целый круг людей в те годы, поэтому я попытаюсь рассказать, какой была эта жизнь.

Подавляющее большинство жили в то время очень бедно. Почти все обитали в коммунальных квартирах, куда, по большей части, были насильственно впихнуты совершенно чуждые люди, несовместимые друг с другом.

Сейчас говорят, что в то время были частые снижения цен. Возможно, этого я не помню; зато хорошо помню, как мы покупали масло в количестве 100 грамм или кусочек колбасы - она действительно была очень вкусна и сортов было много, только все на цену смотрели... А в провинциальные города посылали посылки с макаронами.

Но это было лишь фоном, на котором разворачивалась настоящая жизнь. А ею, настоящей жизнью, были прекрасные концерты в Большом зале Консерватории; были встречи с друзьями - по три-четыре человека, с приглушенными (от соседей) беседами на самые, казалось бы, отвлеченные темы - для нас самые главные.

Даниил Андреев, пишущий поэму о Монсальвате, был не только понятен в захваченности этими образами, он был бесконечно дорог и необходим нам. Потому что для нас, русских - т.е. причастных российской культуре, - тема сокрытой святыни, несущей духовную помощь жаждущим этой помощи в окружающем страшном мире, была, вероятно, самой драгоценной.

Возможно, поэтому и не шла в те годы в Большом театре опера Римского-Корсакова "Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии": не только мы понимали насущность сокрытой святыни, но и те, кто разрушал храмы - явные святыни; кто преподавание истории в школах свел к тенденциозному рассказу о бунтах и революционных движениях, где за Спартаком непосредственно следовали крестьянские войны в Германии; кто выламывал кресты на могилах Владимира Соловьева, Языкова и Хомякова.

Православная Церковь, с вырванными, как языки, колоколами, совершала Литургию. Нет слов, чтобы выразить преклонение перед этим немеркнущим подвигом, он не замутится никогда никакой внешней наносной неправдой. Церковь пронесла тихий огонь свечей в руках, скованных кандалами.

А на концертах в Консерватории звучала музыка Вагнера, и там мы слышали звон колоколов Монсальвата, а в Большом театре даже шел "Лоэнгрин" - скорее всего, по недомыслию...

Не знаю, как описать ту атмосферу обессиливающего, тошнотворного страха, в которой жили мы все эти годы. Мне трудно очертить границы этого "мы" - во всяком случае, это все те, кого я знала.

Я думаю, что такого страха, в течение столь долгого времени, не испытывал никто во всей истории цивилизованного человечества. Во-первых, по количеству слоев, им охватываемых; во-вторых, потому, что для этого страха не надо было никакой причины. И конечно, по многолетней протяженности этого, калечащего души ужаса. Неправда, что 1937 год ("тридцать проклятый..." и т.д.) был самым страшным. Просто в этом году огромная змея подползла вплотную к коммунистам, вот и причина крика. А началось все с начала, с 1917 - 1918 годов.

Лично для меня ощущение этой удавки страха на горле, то ослабевающей, то затягивающейся, возникло в 1931 году - мне было 16 лет, когда арестовали моего дядю по процессу Промпартии. Полное ужаса ожидание - вот этой ночью придут за близкими! - знали все женщины. Многих, которые целыми ночами сидели, замерев в этом ожидании, или, рыдая, метались из-за получасового опоздания мужа с работы - взяли на улице! - просто уже нет в живых. А некоторые и сейчас боятся об этом рассказать.

Эта жизнь, очень реально описанная, была фоном сложного действия, развертывающегося в романе "Странники ночи".

В застывшей от ужаса Москве, под неусыпным взором всех окон Лубянки, ярко освещенных всю ночь, небольшая группа друзей готовится к тому времени, когда рухнет давящая всех тирания и народу, изголодавшемуся в бескрылой и страшной эпохе, нужнее всего будет пища духовная. Каждый из этих мечтателей готовится к предстоящему по-своему. Молодой архитектор, Женя Моргенштерн, приносит чертежи храма Солнца Мира, который должен быть выстроен на Воробьевых горах. (Кстати, на том самом месте, где выстроен новый Университет.) Этот храм становится как бы символом всей группы. Венчает его крест и присуща ему еще одна эмблема: крылатое сердце в крылатом солнце.

Руководитель, индолог Леонид Федорович Глинский (дань страстной любви Даниила к Индии), был автором интересной теории чередования красных и синих эпох в истории России. Цвета - красный и синий - условны, но условность эта понятна: синий как первенствование духовного, мистического начала, красный - преобладание материального.

Может быть, самая большая потеря, связанная с гибелью романа, - Москва, жившая в нем. Это не были "описания" Москвы того времени, а именно сам живой, многоплановый, трагический город!

На первом исполнении Пятой симфонии Шостаковича в Большом зале Консерватории встретились герои романа. Мы и правда были на этом концерте. В романе как бы "описывалась" Симфония, часть за частью раскрывалось ее содержание, данное гениальным композитором через музыку. Какое счастье, что мы не были знакомы с Дмитрием Дмитриевичем! Не удалось бы ему отказаться от такой "расшифровки", потому что она была правильной и написана Пятая симфония о том, как человеческую душу давит разнуздавшаяся стихия Зла и остается душе только молитва, которой Симфония и заканчивается.

Ряд героев был развитием какой-либо стороны личности автора: индолог Глинский; поэт Олег Горбов; археолог Саша Горбов, совершенно по-андреевски влюбленный в природу. Он в начале романа возвращается из Трубчевска в Москву.

Роман, конечно, шел от традиции Достоевского, страстно любимого Даниилом Андреевым. Это не было подражанием Достоевскому, но проблемы романа были сродни проблемам романов великого писателя и по своей русскости и по причастности этих проблем к общечеловеческим - о Добре и Зле и их проявлении в мире.

Даниил всегда приходил в гости с тетрадкой стихов или с новой главой романа. Однажды он сказал мне: "Лучшее, что во мне есть, это мое творчество. Вот я и иду к друзьям со своим лучшим".

Он был очень застенчив и совершенно неспособен "блистать в обществе". Поэтому свою незаурядность мог проявить не непосредственно, а как бы отделив от себя, как это делает художник.

Война застала его за работой над "Странниками ночи". Он зарыл рукопись в землю и вернулся к стихам. Написал цикл стихотворений "Янтари", посвященный реальной женщине - ее образ косвенно отражен в романе. Работал над поэмой "Германцы", но не закончил ее - в конце 1942 года его мобилизовали.

Филипп Александрович Добров скончался за два месяца до начала войны. Елизавета Михайловна - осенью 1942 года; Екатерина Михайловна - в середине войны. Даниил, вернувшись, ее уже не застал.

По состоянию здоровья он был нестроевым рядовым. Сначала состоял при штабе формирующихся в Кубинке под Москвой воинских частей; позже, зимой 1943-го, в составе 196-й стрелковой дивизии шел ледовой трассой Ладоги в осажденный, страшный Ленинград. Но об этом написана его поэма "Ленинградский Апокалипсис", одна из глав "Русских богов", и незачем мне ее пересказывать.

После Ленинграда были Шлиссельбург и Синявино - названия, которые незабываемы для людей, переживших войну, так же как Ельня, Ярцево и много других...

* * *

Служа в похоронной команде, Даниил Леонидович хоронил убитых в братских могилах, читал над ними православные заупокойные молитвы.

Подтаскивая снаряды, надорвался и попал в медсанбат. Там его и оставили санитаром; два человека постарались сохранить ему жизнь: начальник госпиталя Александр Петрович Цаплин и врач Николай Павлович Амуров.

В последние месяцы войны из действующей армии отзывали специалистов для работы в тылу. Горком графиков, членом которого он был как художник-шрифтовик, вызвал его с фронта, и последнюю военную зиму Даниил Леонидович служил в Москве, в Музее связи, художником-оформителем.

Конечно, имея возможность бывать дома, он вернулся к работе над романом. Когда рукопись романа была извлечена из земли, оказалось, что неопытный конспиратор зарыл ее очень плохо: написана она была от руки, чернилами, и чернила расплылись.

Он начал все сначала, теперь на машинке, кстати, когда-то принадлежавшей Леониду Андрееву и случайно оставшейся в Москве. Переработанное произведение на глазах, от главы к главе, становилось значительнее.

По окончании войны близкие друзья Даниила, географы Сергей Николаевич Матвеев и его жена Мария Самойловна Калецкая, обеспокоенные нашей действительно вопиющей материальной неустроенностью, нашли для него неожиданную форму заработка. (Я, член Союза художников, не могла найти никакой работы, кроме изготовления копий.) Вместе с Сергеем Николаевичем Даниил написал небольшую книгу о русских исследователях Горной Средней Азии. Со стороны Матвеева было имя уважаемого ученого и конкретный материал; со стороны Андреева - литературная обработка этого материала. Работа не была творчеством, это было честной, искренней, научно и литературно квалифицированной популяризацией.

Тоненькая книжка вышла в Географгизе, в 1946 году последовал следующий заказ: книга о русских путешественниках в Африке. Даниил работал над этой, тоже небольшой, книжкой с горячим увлечением, хотя и разрывался между ней и романом.

Материал он разыскивал в Ленинской библиотеке. Однажды пришел сияющий и сообщил мне, что нашел сведения об африканской реке, названной именем Николая Степановича Гумилева. Что Гумилев был любимейшим поэтом Даниила Андреева, рядом с Лермонтовым, Алексеем Константиновичем Толстым и Блоком, можно не писать - это ясно из стихов, да и не могло быть иначе.

Книжка о русских путешественниках в Африке была написана, набрана и набор рассыпан. Больше я о ней ничего не знаю.

* * *

В апреле 1947 года Даниилу Леонидовичу было сделано странное предложение: лететь в Харьков вместе с двумя-тремя спутниками и прочесть там лекцию на материале своей, еще не напечатанной книги о русских путешественниках. Что это было, мы так никогда и не узнали. Скорее всего, чекистская инсценировка с самого начала.

Рано утром 21 апреля за Даниилом приехала легковая машина, в которой сидел кто-то в штатском, безличного вида, и, тоже в штатском, любезно суетившийся "устроитель". Я, стоя у дверей, проводила его. По дороге на аэродром его арестовали, а я получила из Харькова телеграмму, якобы за его подписью, о благополучном прибытии.

За мной пришли вечером 23 апреля. Обыск длился 14 часов. Конечно, взяли роман - его и искали - и все, что только было в доме рукописного или машинописного. Утром увезли и меня - тоже на легковой машине.

Для характеристики атмосферы того времени: из всех жильцов квартиры в переднюю, когда меня уводили, вышла одна, Анна Сергеевна Ломакина, сама, как и ее муж, отсидевшая, мать маленьких детей. Она подошла ко мне, поцеловала и дала немного черного хлеба и несколько кусочков сахара. Я благодарно запомнила это - так не поступали от страха.

Даниила много раз забирали на Лубянку на два-три дня в предвоенные годы: была такая система превентивных арестов на дни советских праздников. На фронте тоже был какой-то вызов, о котором он вскользь рассказал.

Позже по "делу Андреева" взяли многих родных, друзей, знакомых. Потом к нашей "преступной группе" прибавляли уже и незнакомых, просто "таких же".

Героев на следствии среди нас не было. Думаю, что хуже всех была я; правда, подписывая "статью 206", т.е. знакомясь со всеми документами в конце следствия, я не видела разницы в показаниях. Почему на фоне героических партизан, антифашистов, членов Сопротивления так слабы были многие из русских интеллигентов? Об этом не любят рассказывать.

Понятие порядочности и предательства в таких масштабах отпадают. Многие из тех, кто оговаривал на следствии себя и других (а это подчас было одно и то же), заслуживают величайшего уважения в своей остальной жизни.

Основных причин я вижу две. Страх, продолжавшийся не одно десятилетие, который заранее подтачивал волю к сопротивлению, причем именно к сопротивлению "органам". Большая часть людей, безусловно достойных имени героев, держалась героически короткое время и в экстремальных условиях, по сравнению с их обычной жизнью. У нас же нормой был именно этот выматывающий душу страх, именно он был нашей повседневной жизнью.

А вторая причина та, что мы никогда не были политическими деятелями. Есть целый комплекс черт характера, который должен быть присущ политическому деятелю - революционеру или контрреволюционеру, это все равно, - у нас его не было.

Мы были духовным противостоянием эпохе, при всей нашей слабости и беззащитности. Этим-то пртивостоянием и были страшны для всевластной тирании. Я думаю, что те, кто пронес слабые огоньки зажженных свечей сквозь бурю и непогоду, не всегда даже осознавая это, свое дело сделали.

А у меня было еще одно. Я не могла забыть, что напротив меня сидит и допрашивает меня такой же русский, как я. Это использовали, меня много раз обманули и поймали на все провокации, какие только придумали. И все же даже теперь, поняв, как недопустимо я была не права тогда, я не могу полностью отрезать "нас" от "них". Это - разные стороны одной огромной национальной трагедии, и да поможет Господь всем нам, кому дорога Россия, понять и преодолеть этот страшный узел.

И еще надо сказать: все, кого брали в более поздние времена, знали, что о них заговорит какой-нибудь голос, что существуют какие-то "права человека", что родные и друзья сделают все, что будет в их силах.

В те годы брали навек. Арест значил мрак, безмолвие и муку, а мысль о близких только удесятеряла отчаяние.

Наше следствие продолжалось 19 месяцев: 13 месяцев на Лубянке, во внутренней тюрьме, и 6 - в Лефортове. Основой обвинения был антисоветский роман и стихи, которые читали или слушали несколько человек. Но этого прокурору было мало, и к обвинению была добавлена статья УК 58-8, Даниилу Леонидовичу "через 19" - подготовка террористического акта, мне и еще нескольким "через 17" - помощь в подготовке покушения. Эта галиматья - дело шло о покушении на Сталина - была основана на вполне осознанном и крайне отрицательном отношении к Сталину, которое сейчас стало почти обязательным, но было у многих всегда. Неправда, что русский народ, готовый преклоняться перед кем угодно, весь поклонился Сталину, преклонялись в основном те, кому это так или иначе было нужно.

Реалистичность романа сыграла утяжеляющую роль. О героях его допрашивали, как о живых людях, особенно об Алексее Юрьевиче Серпуховском, отличавшемся от остальной группы готовностью к действиям, а не мечтам. Именно Серпуховской не имел прообраза в окружении Андреева. Он был им почувствован, уловлен во всем трагическом мареве той жизни - его не могло не быть. Естественно, что понять процесс творчества писателя следственные органы не могли и упорно добивались - с кого списано. Тем более что, подчеркивая одновременно верную интуицию Андреева и бдительность "органов", чуть позже нас была арестована группа людей, которые могли бы быть и героями романа и нашими знакомыми. Но не были.

Долго у нас искали оружие. Его тоже не было. Судило нас ОСО-"тройка". Это значит, что никакого суда не было и однодельцы друг друга не видали. Нас по одиночке вызывали в кабинеты и "зачитывали" приговоры. Даниил Андреев, как основной, проходящий по делу (теперь это называется "паровоз"), получил 25 лет тюремного заключения. Я и еще несколько родных и друзей - по 25 лет лагерей строгого режима. Остальные - по 10 лет лагерей строгого режима.

Надо сказать, что 25-летний приговор в то время был высшей мерой. На короткое время в Союзе смертная казнь была заменена 25-летним заключением. Только поэтому мы и остались в живых. Немного раньше или немного позже мы были бы расстреляны.

После следствия Даниил Леонидович и я видели акт о сожжении романа, стихов, писем, дневников и писем Леонида Андреева маленькому сыну и Добровым, которых он очень любил. На этом "Акте" Даниил Леонидович написал - помню приблизительно: "Протестую против уничтожения романа и стихов. Прошу сохранить до моего освобождения. Письма отца прошу передать в Литературный музей". Думаю, что все погибло.

Даниил Андреев отправился во Владимирскую тюрьму. Несколько человек (в том числе и я) - в Мордовские лагеря.

Сергей Николаевич Матвеев умер в лагере от прободения язвы. Александра Филипповна Доброва умерла в лагере от рака. Александр Филиппович Добров умер от туберкулеза в Зубово-Полянском инвалидном доме, уже освободившись и не имея, куда приехать в Москве.

* * *

Может показаться странным то, что я сейчас скажу. Когда мы встретились с Даниилом и были неразлучны уже до его смерти, мы почти ничего не рассказывали друг другу о следствии и заключении. Пути мы прошли параллельные и понимали друг друга с полуслова, а рассказывать было не нужно.

Я знаю, что условия Владимирской тюрьмы были очень тяжелы. Также знаю, что там сложились крепкие дружеские отношения у многих заключенных, очень поддерживавшие их.

В разное время с Даниилом Леонидовичем были: Василий Витальевич Шульгин; академик Василий Васильевич Парин; историк Лев Львович Раков; сын генерала Кутепова; грузинский меньшевик Симон Гогиберидзе, отсидевший во Владимире 25 лет; японский "военный преступник" Танака-сан. Искусствовед Владимир Александрович Александров, освободившийся раньше всех, помог, по просьбе Даниила, разыскать и привести в порядок могилу Александры Михайловны и ее матери на Новодевичьем кладбище.

Конечно, сокамерников было за годы, проведенные в тюрьме, гораздо больше, но я не помню их имен.

Одно время камера Владимирской тюрьмы, в которой оказались вместе некоторые из перечисленных мною, получила шуточное название "академической". К ним подселили уголовников. Количества я не знаю, а "качество" легко себе представить: по уголовной статье тюремный приговор получают только настоящие преступники.

"Академическая" камера спокойно встретила пришельцев. В.В.Парин стал читать им лекции по физиологии; Л.Л.Раков - по военной истории, а Д.Л.Андреев написал краткое пособие по стихосложению и учил их писать стихи.

А еще эти трое заключенных - Парин, Раков и Андреев - написали двухтомный труд "Новейший Плутарх" - гротескные вымышленные биографии самых разнообразных деятелей. Л.Л.Раков снабдил это уникальное произведение чудесными рисунками.

А о плохом Даниил рассказывал, например, так: "Знаешь, носовые платки - великая вещь! Если один подстелить под себя, а другой - сверху, кажется, что не так холодно".

* * *

Теперь я должна попытаться написать о самом главном, о том, что является основой творчества Даниила Андреева, в том числе и истоком книги "Русские боги".

Сделать это трудно, потому что придется говорить о вещах недоказуемых. Те, для кого мир не исчерпывается видимым и осязаемым (в крайнем случае, логически доказуемым), для кого иная реальность - не меньшая реальность, чем окружающая материальная, поверят без доказательств. Если наш мир не единственный, а есть и другие, значит, между ними возможно взаимопроникновение - что же тут доказываь?

Те, для кого Вселенная ограничивается видимым, слышимым и осязаемым - не поверят.

Я говорила о моментах в жизни Даниила Леонидовича, когда в мир "этот" мощно врывался мир "иной". В тюрьме эти прорывы стали частыми, и постепенно перед ним возникла система Вселенной и категорическое требование: посвятить свой поэтический дар вести об этой системе.

Иногда такие состояния посещали его во сне, иногда на грани сна, иногда наяву. Во сне по мирам иным (из того, что он понял и сказал мне) его водили Лермонтов, Достоевский и Блок - такие, каковы они сейчас.

Так родились три его основных произведения: "Роза Мира", "Русские боги", "Железная мистерия". Они все - об одном и том же: о структуре мироздания и о пронизывающей эту структуру борьбе Добра и Зла.

Даниил Андреев не только в стихах и поэмах, но и прозаической "Розе Мира" - поэт, а не философ. Он поэт в древнем значении этого понятия, где мысль, слово, чувство, музыка (в его творчестве - музыкальность и ритмичность стихов) слиты в единое явление. Именно такому явлению древние культуры давали имя - поэт.

Весь строй его творчества, образный, а не логический, все его отношение к миру, как к становящемуся мифу - поэзия, а не философия.

Возможны ли искажения при передаче человеческим языком образов иноматериальных, понятий незнакомого нам ряда? Я думаю, что не только возможны, но неминуемы. Человеческое сознание не может не вносить привычных понятий, логических выводов, даже просто личных пристрастий и антипатий. Но, мне кажется, читая Андреева, убеждаешься в его стремлении быть, насколько хватает дара, чистым передатчиком увиденного и услышанного.

Никакой "техники", никакой "системы медитаций" у него не было. Единственным духовным упражнением была православная молитва, да еще молитва "собственными словами".

Я думаю, что инфаркт, перенесенный им в 1954 году и приведший к ранней смерти (в 1959-м), был следствием этих состояний, был платой человеческой плоти за те знания, которые ему открылись. И как ни чудовищно прозвучат мои слова, как ни бесконечно жаль, что не отпустила ему Судьба еще хоть несколько лет для работы, все же смерть - не слишком большая и, может быть, самая чистая расплата за погружение в те миры, которое выпало на его долю.

В "Розе Мира" он вводит понятие "вестник" - художник, осуществляющий в своем творчестве связь между мирами. Таким он и был.

Василий Васильевич Парин, советский академик, физиолог, атеист, очень подружившийся в тюрьме с Даниилом, с удивлением рассказывал мне: "Было такое впечатление, что он не пишет, в смысле "сочиняет", а едва успевает записывать то, что потоком на него льется".

Не писать Даниил не мог. Он говорил мне, что два года фронта были для него тяжелее десяти лет тюрьмы. Не из страха смерти - смерть в тюрьме была вполне реальна и могла оказаться более мучительной, чем на войне, - а из-за невозможности творчества.

Сначала он писал в камере на случайных клочках бумаги. При "шмонах" эти листки отбирали. Он писал снова. Вся камера участвовала в сохранении написанного, включая "военных преступников", немцев и японцев, которые, не зная языка, не знали, что помогают прятать - это была солидарность узников.

После смерти Сталина и Берии было заменено тюремное начальство. Начальником режима стал Давид Иванович Крот, облегчивший режим, разрешивший переписку, разрешивший свидание с родными. Во Владимирскую тюрьму на свидания, продолжавшиеся час или два, стала ездить моя мать, а я в Мордовском лагере стала получать открытки и письма, исписанные стихами, мельчайшим почерком, который, вероятно, вконец измучил лагерного цензора. Но письма он отдавал.

Вот тогда и были написаны черновики "Розы Мира", "Русских богов" и "Железной мистерии"; восстановлены написанные до ареста "Янтари", "Древняя память", "Лесная кровь", "Предгорья", "Лунные камни"; написан цикл стихотворений "Устье жизни". Отрывки из поэмы "Германцы", которые он вспомнил, вошли в главу "Из маленькой комнаты" книги "Русские боги".

* * *

Время шло. В 1956 году начала работу хрущевская Комиссия по пересмотру дел политзаключенных.Эти комиссии работали по всем лагерям и тюрьмам. На волю вышли, я думаю, миллоны заключенных. На том лагпункте, где была я, из двух тысяч женщин к концу работы Комиссии осталось всего одиннадцать. Один из "Великих арестантских путей", железная дорога Москва - Караганда через Потьму летом 1956 года всеми поездами везла освобожденных, а вдоль путей стояли люди и приветственно махали руками этим поездам.

Меня освободили в самом конце работы и очень буднично: надзиратель вошел в барак и сказал: "Андреева, собирайся с вещами, завтра выходишь на волю".

Я и вышла, в золотеющий мордовский лес. 15 августа была в Москве, 25 августа 1956 года - на первом свидании с мужем во Владимире.

Мы увиделись в малюсенькой комнате. Он уже ждал меня, его привели раньше. Очень худой, седой, голова не была обрита, как полагалось заключенным. О радости нечего и говорить - поднял меня на руки.

Надзирательница смотрела на нас, полная искренних сентиментальных чувств, и не видела, как Даниил под столиком, нас разделявшим, передал мне четвертушку тетради со стихами, а я ее спрятала в платье.

Комиссия снизила ему срок с 25 до 10 лет. Оставалось еще восемь месяцев, но не это было страшно, а то, что при освобождении по концу срока не снималась судимость, а это значило - отказ в прописке в Москве. А он умирал, и это знали все. И он знал.

Такое решение Комиссии было вызвано его собственным заявлением, на эту Комиссию поданным. По смыслу оно было таким: "Я никого не собирался убивать, в этой части прошу мое дело пересмотреть. Но, пока в Советском Союзе не будет свободы совести, свободы слова и свободы печати, прошу не считать меня полностью советским человеком". Было ясно, что надо хлопотать об еще одном пересмотре дела, но прежде всего надо было спасти черновые рукописи, созданные в тюрьме. Поняв, что для пересмотра его привезут в Москву, мы договорились, что все рукописи он оставит в тюрьме. Узнав, что его привезли на Лубянку, я поехала во Владимир как бы на свидание. Меня привели к начальнику режима, Давиду Ивановичу, о котором я упоминала. Он сказал мне, что Даниила Леонидовича увезли в Москву, а потом отдал мне мешок с вещами, оставленный Даниилом. В автобусе, по дороге в Москву, я уже выхватывала из мешка тетради с черновиками стихов и "Розы Мира". Там была нарочитая путаница: тапочки, книжки, тетрадки, рубашка и т.д.

Писатель. Мистик. Эзотерик. Даниил Андреев родился 20 октября (2 ноября) 1906 в Берлине, сын писателя Л.Н.Андреева. Мать умерла при родах, ребенка воспитывали бабушка и тетя. Атмосфера дома, в котором бывали известные писатели и деятели искусства (И.А.Бунин, М.Горький, А.Н.Скрябин, Ф.И.Шаляпин и др.), оказала существенное влияние на духовное формирование Андреева. Он рано начал писать стихи и прозу. Революция 1917 года преобразила множество судеб и жизней, в том числе Даниила.

Писательская карьера

Понимая, что его творчество и взгляды были несовместимы с советской действительностью, по окончании средней школы и Высших литературных курсов Андреев работал художником-оформителем. Продолжал писать стихи и прозу, не имея возможности печататься. Главной темой романа Странники ночи (1937) стала новая религия, объединяющая все . Андреев назвал ее Розой Мира. В годы Великой Отечественной войны Андреев работал над поэмами Янтари и Германцы (не завершены). В 1942 был призван в армию, участвовал в боевых действиях под Ленинградом. В конце войны был демобилизован и работал художником-оформителем в московском Музее связи. В 1946 в соавторстве с С.Матвеевым опубликовал книгу Значительные исследования горной Средней Азии.

Работа над книгой о русских путешественниках в Африке была прервана в 1947 арестом Андреева и его жены. Андреев был обвинен в подготовке террористического акта и осужден на 25 лет тюрьмы. Отбывал заключение во Владимирской тюрьме. Его здоровье было подорвано, но творческий дух оставался крепок. Вместе с соседями по «академической» камере, историком Л.Раковым и физиологом В.Париным, написал книгу Новейший Плутарх. Иллюстрированный биографический словарь воображаемых знаменитых деятелей всех стран и времен от А до Я (опубл. в 1991).

Главные литературные труды Даниила Андреева

В тюрьме Андреев написал и главные произведения своей жизни – книги Русские боги (1955, опубл. в 1993), Железная мистерия (1956, опубл. в 1999) и Роза Мира (1958, опубл. в 1991). В этих произведениях воплощена его религиозно-философская система мироздания. Андреев писал, что имена носителей темных и светлых сил (Гагтунгр, Яросвет, Навна и др.), названия слоев мироздания (Энроф, Шаданакар) были услышаны им во время трансцендентальных странствий по иным мирам. Мистические откровения описаны Андреевым с помощью выразительных метафор, необычного ритмического строя и новоизобретенных слов. Поэт объяснял необходимость словотворчества следующим образом: «В словах испытанных – уют, / Но в старые меха не льют / Вина младого. / Понятьям новым – новый знак / Обязан дать поэт и маг. / Искатель слова» (Не ради звонкой красоты…, 1955). Книгу Русские боги, в которой отражены основные события русской истории, Андреев называл поэтическим ансамблем. Она включает в себя поэмы, поэтические симфонии и стихотворные циклы. Одна из главных поэм, входящих в книгу, – Ленинградский апокалипсис. Андреев определял метод, которым она написана, как «сквозящий реализм», подчеркивая таким образом, что сквозь картины действительности проступают образы иных миров. В Железной мистерии описана борьба светлых и темных сил в истории России и шире – во всех слоях мироздания. В Розе Мира Андреев написал метаисторию русской культуры, в том числе творимую А.С.Пушкиным, М.Ю.Лермонтовым, Н.В.Гоголем, Л.Н.Толстым и др. художниками, которых он называл вестниками. Андреев считал, что создание единой общечеловеческой религии – Розы Мира – является единственной альтернативой апокалипсису.

Освобождение писателя из тюрьмы оставалось невозможным в течение нескольких лет после смерти Сталина и 20 съезда партии, т.к. Андреев подал в комиссию по пересмотру дел заявление, в котором написал: «Я никого не собирался убивать, в этой части прошу мое дело пересмотреть. Но пока в Советском Союзе не будет свободы совести, свободы слова и свободы печати, прошу не считать меня полностью советским человеком». Он был освобожден в 1957.

Выйдя из тюрьмы, Андреев продолжал работать над Розой Мира, занимался поэтическими переводами. В соавторстве с З.Рахим перевел с японского произведения Р.Хаяси.

Впервые опубликованный в России в 1991 г. провидческий роман «Роза Мира» вызвал большой интерес, но о трагической судьбе самого автора было известно до обидного мало. Позже появился сборник его стихотворений «Железный марш». Можно сказать, что постсоветское общественное мнение, признав в Данииле Андрееве поэта, отказало ему в праве называться Пророком: его терминология резала ухо своей непривычностью, видения потустороннего мира казались субъективными и малоубедительными, трактовки прошлых и будущих исторических событий фантастичными. Вестник грядущего Света не «вписался» в перестроечные реалии. Вдова писателя, Алла Андреева, на страницах «Литературной газеты», ставя мужа в один ряд с гениями эзотерической мысли, доказывала, что он не дилетант от науки и не мракобес: «Нельзя, недостойно, делать вид, что Гермес Трисмегист, Орфей, Сократ, Платон, Данте, Беме, Сведенборг, Вл.Соловьев вовсе не являлись представителями мощной эзотерической традиции, а просто выступали как честно заблуждавшиеся мистики…»

Уже год спустя в предисловии к «Розе Мира» ей пришлось объяснять идеи Андреева, которые не вписывались в каноны православной церкви: «В книге, безусловно, есть места, не согласующиеся с ортодоксальными положениями Православия… Есть в книге понятие, одно из центральных, неприемлемое для строго православных людей: интеррелигия».

Так кем же был Даниил Андреев - поэтом или Пророком, и что нужно понимать под этим странным словом «интеррелигия»?

…Он появился на свет под знаком Скорпиона 2 ноября и, по восточному календарю в год Огненного Коня, в 1906 г. Эти символы обещали младшему сыну известного русского писателя Леонида Андреева жизнь трудную и возвышенную.

Известный астролог Луис Хамон пишет о ноябрьских Скорпионах: «Как правило, рано или поздно лица-«скорпионы» начинают интересоваться оккультизмом, подключая возможности, скрытые в подсознании; в равной степени успешно они заявляют о себе как писатели, художники, поэты или музыканты. Они прирожденные философы, глубокие и вдумчивые исследователи как природы вообще, так и человеческой натуры в частности… Мало кто из рожденных под этим Зодиаком может избежать наветов и клеветы, которые в какой-то момент обрушиваются на них… Везде они проявляют исключительную работоспособность. Они никогда не теряют времени даром. Решительные и волевые, они словно хлыстом снова и снова гонят себя на работу. В любом деле они проявляют неординарность мышления и изобретательские способности».

2 ноября родилась королева Египта Клеопатра, а 11 ноября (1+1 в сумме дает «двойку») - Федор Михайлович Достоевский.

Китайский гороскоп также отмечает трагичность судьбы людей, рожденных в год Огненной Лошади: «Лошадь под знаком огня» наделена необычайным, даже гениальным умом, но слишком нервозна,… у нее несчастная судьба».

В определенном смысле картину Кузьмы Петрова-Водкина «Купание красного коня», написанную в 1912 г., можно считать запечатленной судьбой юного Даниила Андреева.

Во время родов скончалась его мать, всеми любимая Александра Михайловна Велигорская. Отец вовсе не занимался воспитанием ребенка, и заботы о нем взяла тетка, Елизавета Михайловна. В патриархальной московской семье Даниил рос как родной сын, впитывая с малолетства православие не только как веру, но и как традиции быта, мировоззрения. Пошел в гимназию, окончил ее уже как советскую школу. Ему, сыну «непролетарского» писателя, был заказан путь в университет: Даниил Леонидович закончил Высшие литературные курсы и стал профессиональным безработным. Для того, чтобы сводить концы с концами, освоил специальность художника-шрифтовика. Писанию стихов, которые в молодой Стране Советов не могли быть напечатаны, отдавал все ночи, ведя, таким образом, изнуряющую двойную жизнь. В довоенные годы начал писать роман о тотальном геноциде 37-го года. Рукопись попала в НКВД и была уничтожена. Фрагменты сохранились лишь в воспоминаниях вдовы писателя: «Набитая разнородными людьми камера 1937-го года на Лубянке. Допросы. Совершенно безнадежное будущее - для всех одно. В этой же камере вместе с Глинским (индологом, руководителем подпольной группы московских мечтателей, возводящих невидимое духовное здание противостояния эпохи), находятся православный священник и мулла. Не говоря друг другу ни слова, эти трое по очереди молятся обо всех остальных. Молча. Когда того, кто молится сейчас, ведут на допрос или он совершенно изнемогает, он взглядом передает свою молитвенную стражу одному из двух оставшихся».

«Преступление» против сталинского воинствующего атеизма, а по сути сатанизма, было отложено: началась война. В начале зимы 1942 г. поэт был мобилизован, но по состоянию здоровья служил нестроевым солдатом. «Дорогой жизни» шел через Ладогу в блокадный Ленинград, хоронил убитых в братских могилах, читая над ними заупокойные молитвы. В конце войны вернулся в Москву с тем, чтобы продолжать литературную работу, но уже в 1947 г. силы Тьмы настигли его: за довоенный роман о репрессиях Андреев был осужден на 25 лет лагерей. По сути, это был смертный приговор, мучительно растянутый во времени. Во Владимирской тюрьме Даниил Леонидович начал набрасывать контуры своего провидческого романа: «Начинал эту книгу в самые глухие годы тирании, довлевшей над двумястами миллионами людей. Я начинал ее в тюрьме… Я писал ее тайком. Рукопись я прятал, и добрые силы - люди и не люди - укрывали ее во время обысков».

Хрущевская Комиссия по пересмотру дел политзаключенных уменьшила срок заключения с 25 до 10 лет - смертельно больной провидец вышел «на волю» в апреле 1957 года. Оставшееся двухлетие он потратил на переписывание черновиков «Розы Мира».

«Хрущевская оттепель» не давала повода для светлых надежд: степень бездуховности, политической агрессивности и активного преследования инакомыслия оставались те же, что и раньше. Более того, мир, едва выживший во Второй войне, усилиями Никиты Сергеевича, активно готовился к следующему катаклизму, который мог стать для человечества последним. Андреев писал: «Я заканчиваю рукопись «Розы Мира» на свободе, в золотом осеннем саду. Тот, под чьим игом изнемогала страна, давно уже пожинает в иных мирах плоды того, что посеял в этом.

И все-таки последние страницы рукописи я прячу так же, как прятал первые, и не смею посвятить в ее содержание ни единую живую душу, и по-прежнему нет у меня уверенности, что книга не будет уничтожена, что духовный опыт, которым она насыщена, окажется переданным хоть кому-то».

Он ушел из этой жизни 30 марта 1959 г., и тело его нашло упокоение на Новодевичьем кладбище рядом с матерью. «Роза Мира» была опубликована лишь спустя долгих тридцать два года. Русская интеллигенция, так и не утратившая в своей душе Господа, но остававшаяся вне тех или иных традиционных верований, восприняла книгу Андреева, как глоток живительного воздуха, как новую Библию. И практически сразу же возникла новая опасность, что книга будет отторгнута за свою надконфессиональность и напоминания о мрачном прошлом, за рассуждения о Вечном, когда в стремительном мелькании настоящего ценность обретало лишь материальное и сиюминутное. Предчувствуя это, Алла Андреева писала: «Личность поэта и мыслителя Даниила Андреева навсегда несет на себе печать той эпохи.

Не надо забывать об этом, читая «Розу Мира» в иные времена».

Все же, провидческий роман не может уйти в прошлое - он весь устремлен в Грядущее, вестником которого по праву осознавал себя Даниил Леонидович: «Вестник - это художник в самом широком смысле этого слова, который методами искусства дает возможность людям приобщиться к высшей правде и высшему Свету, льющимся из миров иных».