Быковский михаил дормидонтович. Об архитекторах Быковских - Музей архитектуры — LiveJournal

Родился в Москве. Сын мастера иконостасов, резчика по дереву поляка Доримедонта Быковского.

Образование получил у итальянского архитектора Дементия Ивановича (Доминико) Жилярди, который был главным архитектором Опекунского совета. По окончании учебы стал его помощником. Жилярди высоко ценил профессиональные качества Быковского, помог ему поступить на государственную службу.

В 1824 году умер отец Михаила Быковского, и молодому человеку пришлось браться за любую работу, чтобы прокормить своих родных. В 1834 году Быковский был назначен чиновником особых поручений при Московском генерал-губернаторе Д.В. Голицыне и стал заведовать всем строительством в городе Москве. С 1836 года получил должность директора Московского дворцового архитектурного училища.

Основатель и первый председатель Московского архитектурного общества – первого профессионального объединения русских архитекторов. Известна его речь на первом собрании Общества в 1869 году, в которой изложено кредо архитектора: «Деятельность, по возможности независимая от предрассудков, завещанных нам преданием, дозволяет нам работать для достижения той пользы, которую архитектор может приносить построением зданий, удовлетворяющих современным потребностям жизни, выполняющих местные климатические условия прочности, гигиены, экономики».

Михаил Быковский архитектор ряда крупных объектов в Москве: зданий Купеческой биржи, Голицынского пассажа, дома Шереметева на Воздвиженке, дома Лорис-Меликова в Милютинском переулке, усадьбы Марфино в Подмосковье и др. Много строил и культовых объектов: Ивановский монастырь, Алексеевский монастырь, колокольни Страстного, Никитского монастыря. Далеко не все постройки Быковского сохранились до наших дней.

Одновременно с Быковским у Жилярди учился итальянец Константин Львович Минелли. В семье Минелли Быковский познакомился со старшей из четырех сестер Эмилией Львовной. Молодые люди понравились друг другу, застенчивый от природы Михаил робко ухаживал за Эмилией, носил ей книги. В 1832 году они поженились. Так как Эмилия была католичкой, свадьба состоялась в один день в православном и католическом соборах.

По сохранившимся свидетельствам в семье, супруги были счастливы друг с другом. Когда в 1838 году Михаилу Доримедонтовичу пришлось отправиться в длительную заграничную поездку, он писал жене трогательные, нежные письма, чуть ли не в каждом говоря, как ему ее не хватает: «Понимаешь ли ты, друг мой, это удовольствие рассказывать тебе об изящном, о великом произведении своему другу? Рассказывать тебе, мой ангел! … Что было бы, если бы и ты была со мною? Наслаждение земное. Когда же Бог милостивый допустит меня возвратиться к тебе? Когда буду рассказывать тебе, прижав тебя к моему сердцу?» - писал Быковский из Милана.

В 1841 году Эмилия Львовна умерла вскоре после родов сына Константина (назван в честь брата матери). В память о ней Быковский возвел придел святой Эмилии в католической церкви Петра и Павла в Милютинском переулке.

Кроме младшего сына Константина, в семье Быковских были сын Николай и дочь Лидия – замужем за архитектором Чичаговым.

М.Д. Быковский умер в Москве в доме на Плющихе, погребен на Ваганьковском кладбище.

Москва) - русский архитектор, реставратор, общественный деятель. В 1830-х годах - идеолог раннего этапа эклектики (историзма).

Биография

Молодые годы

Родился в Москве, сын обрусевшего поляка Дормидонта Быковского (Dormidont Bykowski) - столяра и резчика по дереву - мастера по иконостасам. Получил хорошее по тем временам домашнее образование, с 1816 года - в учениках у Доменико Жилярди . В 1817-1823 - помощник Жилярди на постройках в Кузьминках , Останкине , Гребневе . С помощью Жилярди в 1820-е годы приобрёл собственный круг частных заказчиков (Орловы , Орловы-Давыдовы , Панины ; после пожара 1812 года грамотных строителей не хватало). С 1823 года преподавал в Московском дворцовом архитектурном училище (официально зачислен в штат в 1825); после смерти отца в 1824, чтобы поддержать семью, на время вернулся к отцовскому ремеслу. В 1829 по представлению Жилярди Императорская академия художеств заочно зачислила Быковского в соискатели звания академика (в те времена - начальный ранг квалифицированных архитекторов); академиком он стал в 1831, защитив конкурсный проект и получив право на стажировку в Европе.

Городской архитектор

Вернувшись в Москву, Быковский принял пост архитектора Приказа общественного призрения, ответственного за больницы, богадельни, аптеки и приюты Москвы; в 1847 также принял должность архитектора Воспитательного дома . Долгое время помощником Быковского работал архитектор В. В. Белокрыльцев . Среди гражданских построек М. Д. Быковского 1830-х - 1840-х годов - знаменитый в будущем дом на Шаболовке , 37, бывший Варваринский сиротский приют. Быковский расширил построенный Жилярди и А. Г. Григорьевым Опекунский совет на Солянке , выстроил несохранившиеся Горихвостовскую богадельню на Калужской площади , Московскую биржу и многие другие здания. Особо была отмечена его работа по благоустройству Воспитательного дома в 1850-х годах. В 1839-1849, параллельно с частными и казёнными проектами, Быковский отреставрировал Чудов и Вознесенский монастыри Московского Кремля (оба уничтожены в 1930-е годы).

Идеолог историзма

В 1830-х годах Быковский продолжал преподавать в училище, а в 1836-1842 - возглавил его. В 1834 выступил с кафедры училища с программной речью «О неосновательности мнения, что архитектура Греческая или Греко-Римская может быть всеобщею и что красота архитектуры основывается на пяти известных чиноположениях» (то есть ордерах классической архитектуры). Взамен приевшегося за годы александровского правления ампира , Быковский предложил строить архитектуру национальную, русскую, ибо «Христианин и язычник, Грек и Скиф не могли иметь одинаковое понятие о вещах». Речь Быковского совпала по времени с призывами Н. В. Гоголя («была архитектура необыкновенная, христианская, национальная для всей Европы - и мы её оставили, забыли, как будто чужую») и деятельностью К. А. Тона , однако его собственная архитектура существенно отличалась от проектов Тона. Если искусство Тона - цельная идеология славянофильства , то Быковский, «обладая широтой художественных взглядов, стремился к выразительности зодчества, интерпретируя западноевропейскую архитектуру предшествующих периодов, и считал главным соответствие архитектуры назначению сооружений».

В гражданской архитектуре крупнейшая постройка Быковского - готический ансамбль усадьбы Марфино, принадлежавшей Паниным. Быковский приступил к нему не позже 1832 года, когда были выполнены мост и два готических флигеля (разобраны и выстроены заново в 1940-х годах). Работа над главным домом была завершена только в 1846 году.

С 1843 года Быковский, одновременно завершая Марфино и продолжая работу на городские службы, работает на московские и подмосковные монастыри. В течение одного десятилетия он выполнил заказы шести московских монастырей (Алексеевского, Зачатьевского, Ивановского, Никитского, Покровского и Страстного). Надвратная церковь Страстного монастыря в течение восьмидесяти лет определяла облик Страстной (Пушкинской) площади и Тверской улицы . Церковь Алексеевского монастыря близка к тоновским проектам, но однокупольные храмы Ивановского и Зачатьевского монастыря и церкви Троицы на Грязех представляют собой совершенно иную ветвь русского историзма, не порывающего окончательно с классическими корнями и готикой конца XVIII - начала XIX века. Похоронен на Ваганьковском кладбище .

Сохранившиеся постройки

Усадьба Марфино (1837-1846)
Оранжереи и павильоны усадьбы Семеновское-Отрада (1848)
Собор Владимирской иконы Божией Матери Спасо-Бородинского женского монастыря , Бородинское поле (1851-1859)
Колокольня и иконостас Никольской церкви в Никольское-Урюпино (1840-е гг.)
, Шаболовка , 37 (1849-1855, перестроен в начале XX века)
Ограда с башнями Армянского Ваганьковского кладбища (1850-е гг.)
Церковь Алексия, человека Божия , в Ново-Алексеевском монастыре , Верхняя Красносельская улица , 15a (1853)
Церковь Александра Невского в Вонлярово (1853)
Храм Троицы Живоначальной на Грязех у Покровских ворот , улица Покровка , 13. От большой однокупольной церкви сохранился только уличный фасад с портиком (1856-1861)
Ивановский монастырь , с собором усекновения главы Иоанна Предтечи (1860-1879)
Храм иконы Божией Матери «Знамение» в Ховрине , Фестивальная улица , 66 (1866-1870)
Церковь Покрова Пресвятой Богородицы, с. Головково, Московская обл. (1852-1864)
Церковь Воскресения Словущего в Покровском монастыре (расширение здания 1792 года постройки, 1854-1855)

Утраченные постройки

Семья

Жена - Эмилия Львовна Минелли (с 1831; скончалась в 1841).
Сыновья: Быковский Николай Михайлович (1834-1917) - художник , академик живописи; Быковский Константин Михайлович (1841-1906) - архитектор , реставратор, преподаватель и общественный деятель.

Напишите отзыв о статье "Быковский, Михаил Доримедонтович"

Примечания

Литература

Кириченко Е. И. Михаил Быковский. - Стройиздат, 1988. 256 с. (Серия: Мастера архитектуры).
Кириченко Е. И. М. Д. Быковский // Зодчие Москвы . - М .: Московский рабочий, 1981. - С. 267-275. - 302 с.
Зодчие Москвы времени эклектики, модерна и неоклассицизма (1830-е - 1917 годы): илл. биогр. словарь / Гос. науч.-исслед. музей архитектуры им. А. В. Щусева и др. - М .: КРАБиК, 1998. - С. 46-48. - 320 с. - ISBN 5-900395-17-0 .
Торжественное чествование, 29 октября 1901 года столетней годовщины со дня рождения основателя Московского архитектурного общества его первого председателя и почетного члена академика архитектуры Михаила Дормедонтовича Быковского. - М .: Московское архитектурное общество , Тип. Т-ва А. И. Мамонтова, 1903. - С. 28. - 35 с.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Быковский, Михаил Доримедонтович

Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.

Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.

Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.
– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.
По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой.

На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.

А, между тем, наши коллеги из Главархива Москвы и Мосгорнаследия уже вторую неделю проводят хорошую выставку в "Белых палатах" на Пречистенке (она продлится до 8 декабря, правда, работает только с пн по пт с 10 до 17 часов). Наш музей представил на нее ряд интересных изображений. Герои выставки - архитекторы отец и сын Быковские, во многом определившие облик Москвы 19 века.

Михаил Дормидонтович строил Ивановский монастырь, старую Биржу, готическую усадьбу Марфино, перестраивал Опекунский совет на Солянке, реставрировал Чудов и Воскресенский монастырь в Кремле. Но, быть может, наиболее известна его надвратная церковь Страстного монастыря, на месте которого ныне располагается Пушкинская площадь.
Вместе со своим сыном Константином он стоял у истоков Московского архитектурного общества.

Быковский М.Д. Проект здания Купеческой биржи на Ильинке (1836-39 гг.)
до его перестройки арх. А.С. Каминским в 1860-х годах.
Первоначальный вариант. 1-ая пол. 1830-х гг. Бумага на паспарту, тушь, акварель.
Из коллекций Государственного музея архитектуры им. А.В. Щусева. Инв. номер PI-9874.

Константин Михайлович был главным архитектором Московского университета и автором крупного градостроительного проекта на Девичьем поле - университетского клинического городка, также как и зданий университета по Большой Никитской. Он продолжил дело отца - реставрацию памятников архитектуры Кремля (Успенский собор).

Поперечный разрез по центральной части с показанием росписей.

Из коллекций Государственного музея архитектуры им. А.В. Щусева. Инв. номер PI-9922.

Быковский К.М. Монастырский собор. 1853 г. Картон, карандаш.
Из коллекций Государственного музея архитектуры им. А.В. Щусева. Инв. номер PI-10485.

Вариант фасада. 1838 г. Бумага, тушь.
Из коллекций Государственного музея архитектуры им. А.В. Щусева. Инв. номер PI-9873.

Быковский М.Д. Проект богадельни Горихвостова на Калужской площади.
Вариант фасада. 1837 г. Бумага, тушь, коричневая тушь, акварель.
Из коллекций Государственного музея архитектуры им. А.В. Щусева. Инв. номер PI-9872.

Быковский К.М. Церковь Всех Святых на Кулишках. Северный фасад. Проект устройства нового входа.
Бумага, тушь, цветная тушь. Из коллекций Государственного музея архитектуры им. А.В. Щусева.
Инв. номер PI-3363.

Быковский К.М. Собор Иоанна Предтечи в Зарайске.
Продольный разрез по боковому нефу с показанием росписей.
Бумага, тушь, акварель, золотая краска, серебряная краска, карандаш.
Из коллекций Государственного музея архитектуры им. А.В. Щусева. Инв. номер PI-9923.

В 1830-х годах - идеолог раннего этапа эклектики (историзма). Один из организаторов Московского училища живописи, ваяния и зодчества, основатель Московского архитектурного общества.

Биография

Молодые годы

Родился в Москве, сын обрусевшего поляка Дормидонта Быковского - столяра и резчика по дереву - мастера по иконостасам.

Получил хорошее по тем временам домашнее образование, с 1816 года - в учениках у Доменико Жилярди. В 1817-1823 - помощник Жилярди на постройках в Кузьминках, Останкине, Гребневе. С помощью Жилярди в 1820-е годы приобрёл собственный круг частных заказчиков (Орловы, Орловы-Давыдовы, Панины; после пожара 1812 года грамотных строителей не хватало).

С 1823 года преподавал в Московском дворцовом архитектурном училище (официально зачислен в штат в 1825); после смерти отца в 1824, чтобы поддержать семью, на время вернулся к отцовскому ремеслу.

В 1829 по представлению Жилярди Императорская академия художеств заочно зачислила Быковского в соискатели звания академика (в те времена - начальный ранг квалифицированных архитекторов); академиком он стал в 1831, защитив конкурсный проект и получив право на стажировку в Европе.

Городской архитектор

Среди гражданских построек М. Д. Быковского 1830-х - 1840-х годов - знаменитый в будущем дом на Шаболовке, 37, бывший Варваринский сиротский приют. Быковский расширил построенный Жилярди и А. Г. Григорьевым Опекунский совет на Солянке, выстроил несохранившиеся Горихвостовскую богадельню на Калужской площади, Московскую биржу и многие другие здания.

Особо была отмечена его работа по благоустройству Воспитательного дома в 1850-х годах. В 1839-1849, параллельно с частными и казёнными проектами, Быковский отреставрировал Чудов и Вознесенский монастыри Московского Кремля (оба уничтожены в 1930-е).

Идеолог историзма

В 1830-х годах Быковский продолжал преподавать в училище, а в 1836-1842 - возглавил его.

В 1834 выступил с кафедры училища с программной речью «О неосновательности мнения, что архитектура Греческая или Греко-Римская может быть всеобщею и что красота архитектуры основывается на пяти известных чиноположениях» (то есть ордерах классической архитектуры).

Взамен приевшегося за годы александровского правления ампира, Быковский предложил строить архитектуру национальную, русскую, ибо «Христианин и язычник, Грек и Скиф не могли иметь одинаковое понятие о вещах».

Речь Быковского совпала по времени с призывами Н. В. Гоголя («была архитектура необыкновенная, христианская, национальная для всей Европы - и мы ее оставили, забыли, как будто чужую») и деятельностью К. А. Тона, однако его собственная архитектура существенно отличалась от проектов Тона.

Если искусство Тона - цельная идеология славянофильства, то Быковский, «обладая широтой художественных взглядов, стремился к выразительности зодчества, интерпретируя западноевропейскую архитектуру предшествующих периодов, и считал главным соответствие архитектуры назначению сооружений».

С 1843 года Быковский, одновременно завершая Марфино и продолжая работу на городские службы, работает на московские и подмосковные монастыри.

В течение одного десятилетия он выполнил заказы шести московских монастырей (Алексеевского, Зачатьевского, Ивановского, Никитского, Покровского и Страстного). Надвратная церковь Страстного монастыря в течение восьмидесяти лет определяла облик Страстной (Пушкинской) площади и Тверской улицы.

Церковь Алексеевского монастыря близка к тоновским проектам, но однокупольные храмы Ивановского и Зачатьевского монастыря и церкви Троицы на Грязех представляют собой совершенно иную ветвь русского историзма, не порывающего окончательно с классическими корнями и готикой конца XVIII - начала XIX века.

Похоронен на Ваганьковском кладбище.