Образ дороги в мертвых душах гоголя. Образ дороги в поэме Гоголя «Мертвые души
ОБРАЗ ДОРОГИ В ПОЭМЕ Н.В.ГОГОЛЯ «МЕРТВЫЕ ДУШИ»
Дороги трудны, но хуже без дорог…
Мотив дороги в поэме очень многранен.
Образ дороги воплощается в прямом, непереносном значении – это то ровная дорога, по которой мягко едет рессорная бричка Чичикова(«Лошадки расшевелились и понесли, как пух, легонькую бричку»), то ухабистые проселки, а то и непролазная грязь, в которой вываливается Чичиков, добираясь к Коробочке («Лежавшая на дороге пыль быстро замесилась в грязь, и лошадям ежеминутно становилось тяжелее тащить бричку»). Дорога сулит путешественнику самые разные неожиданности: направляясь к Собакевичу, Чичиков оказывается у Коробочки, а перед кучером Селифаном «дороги расползались во все стороны, как пойманные раки…».
Совершенно иной смысл получает этот мотив в знаменитом лирическом отступлении одиннадцатой главы: дорога с несущейся бричкой превращается в путь, по которому летит Русь, «и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».
В этом мотиве – и неведомые пути русского национального развития: «Русь, куда ж несешься ты, дай ответ? Не дает ответа», представляющие противопоставление путям других народов: «Какие искривленные, глухие, узкие, непроходимые, заносящие далеко в сторону дороги избирало человечество…».Но нельзя сказать, что это те самые дороги, на которых заблудился Чичиков: те дороги ведут к русским людям, может и в захолустье, может и в дыру, где нет моральных принципов, но все же эти дороги составляют Русь, Русь сама – и есть большая дорога, ведущая человека в огромное пространство, поглощающая человека, съедающая его всего. Свернув с одной дороги, попадаешь на другую, не можешь уследить за всеми путями Руси, как не можешь собрать обратно в мешок пойманных раков. Символично то, что из захолустья Коробочки Чичикову указывает дорогу неграмотная девчонка Пелагея, не знающая, где право, где лево. Но, выбравшись от Коробочки, Чичиков попадает к Ноздреву – дорога ведет Чичикова не туда, куда он хочет, но он не может ей сопротивляться, хоть и строит какие-то свои планы о дальнейшем пути.
В образе дороги воплощен и житейский путь героя («но при всем том трудна была его дорога…»), и творческий путь автора: «И долго еще определено мне чудной властью идти под руку с моими странными героями…»
Также дорога является помощником Гоголю в создании композиции поэмы, которая тогда выглядит очень рационально: экспозиция сюжета путешествия дана в первой главе (Чичиков знакомится с чиновниками и с некоторыми помещиками, получает у них приглашения), далее следуют пять глав, в которых сидят помещики, а Чичиков ездит из главы в главу на своей бричке, скупая мертвые души.
Бричка главного героя имеет очень важное значение. Чичиков – герой пути, и бричка – его дом. Эта предметная деталь, являясь, несомненно, одним из средств создания образа Чичикова, играет большую сюжетную роль: существует множество эпизодов и сюжетных поворотов поэмы, которые мотивированы как раз бричкой. Мало того, что Чичиков путешествует в ней, то есть благодаря ей оказывается возможным сюжет путешествия; бричка мотивирует еще появление характеров Селифана и трех коней; благодаря ей удается спастись от Ноздрева (то есть бричка выручает Чичикова); бричка сталкивается с каретой губернаторской дочки и таким образом вводится лирический мотив, а в конце поэмы Чичиков даже предстает как похититель губернаторской дочки. Бричка – живой персонаж: она наделяется своей собственной волей и иногда не слушается Чичикова и Селифана, едет своей дорогой и под конец вываливает седока в непролазную грязь – так герой не по своей воле попадает к Коробочке, которая встречает его ласковыми словами: «Эх, отец мой, да у тебя-то, как у борова, вся спина и бок в грязи! Где так изволил засалиться? » Кроме того, бричка как бы определяет кольцевую композицию первого тома: поэма открывается разговором двух мужиков о том, насколько прочно колесо брички, а завершается поломкой того самого колеса, из-за чего Чичикову приходится задержаться в городе.
В создании образа дороги играет роль не только сама дорога, но и герои, вещи и события. Дорога - основная «канва» поэмы. Только на нее уже нашиваются поверх все побочные сюжеты. Пока идет дорога, идет жизнь; пока идет жизнь, идет рассказ об этой жизни.
Тема России и ее будущего всегда волновала писателей и поэтов. Многие из них пытались предсказать судьбу России и объяснить положение, создавшееся в стране. Так и Н. В. Гоголь отразил в своих произведениях наиболее важные черты эпохи, современной писателю, – эпохи кризиса крепостничества.
Поэма Н. В. Гоголя «Мертвые души» – произведение не только о настоящем и будущем России, современной писателю, а о судьбе России вообще, о ее месте в мире. Автор пытается проанализировать жизнь нашей страны в тридцатые годы ХIХ века и делает вывод, что люди, которые несут ответственность за судьбу России, – мертвые души. Это один из смыслов, который вкладывал автор в название поэмы.
Первоначально идея автора заключалась в том, чтобы «показать хотя с одного боку всю Русь», но позже замысел поменялся и Гоголь написал: «Вся Русь отразится в нем (в произведении)». Большую роль для понимания концепции поэмы играет образ дороги, с которым связана, прежде всего, композиция «Мертвых душ». Поэма начинается с образа дороги: главный герой Чичиков приезжает в город NN – и заканчивается им: Павел Иванович вынужден покинуть провинциальный городишко. Находясь в городе, Чичиков совершает два круга: сначала объезжает чиновников, чтобы засвидетельствовать им свое почтение, а потом помещиков, чтобы непосредственно осуществить ту аферу, которую он задумал, – скупить мертвые души. Таким образом, дорога помогает Гоголю показать всю панораму Руси, и чиновничьей, и помещичьей, и крестьянской, и обратить внимание читателей на положение дел в стране.
Гоголь создает образ провинциального города, выводя в тексте произведения целую вереницу чиновников. Чичиков считает своим долгом навестить всех «сильных мира сего». Таким образом он совершает малый круг по городу, автор еще раз подчеркивает значимость образа дороги для понимания смысла произведения. Писатель хочет сказать, что Павел Иванович чувствует себя в среде чиновников как рыба в воде. Не случайно власть имущие принимают его за своего и сразу же приглашают в гости. Так Чичиков попадает на бал к губернатору.
Описывая чиновников, Гоголь обращает внимание читателей, что никто из них не выполняет своего прямого предназначения, то есть не заботится о судьбе России. Например, губернатор, главное лицо в городе, устраивает балы, заботится о своем общественном положении, потому что гордится тем, что имеет на шее Анну, и даже вышивает по тюлю. Однако нигде не сказано, что он делает что то для благополучия своего города. То же самое можно сказать и об остальных представителях власти. Эффект усиливается тем фактом, что чиновников в городе великое множество.
Из всех типов помещиков, созданных Гоголем, нет ни одного, за которым можно было бы увидеть будущее. Герои, представленные в поэме, не похожи друг на друга, и в то же время в каждом из них выступают отдельные типичные черты русского помещика: скупость, праздность и духовная пустота. Наиболее яркими представителями являются Собакевич и Плюшкин. Помещик Собакевич символизирует мрачный крепостнический уклад жизни, он человек циничный и грубый. Все вокруг похоже на него самого: богатая деревня, интерьер и даже дрозд, сидящий в клетке. Собакевич враждебно относится ко всему новому, ему ненавистна сама мысль о «просвещении». Автор сравнивает его со «средней величины медведем», а Чичиков называет Собакевича «кулаком».
Другой помещик, Плюшкин, является не столько комической фигурой, сколько трагической. В описании его деревни ключевым является слово «запущенность».
Поэма "Мертвые Души" - гениальная сатира на крепостническую Русь Но нет пощады у судьбы Тому, чей благородный генийСтал обличителем толпы,Ее страстей и заблуждений. Творчество Н. В, Гоголя многогранно и разнообразно. Писатель обладает талантом...
Чичиков – главный герой поэмы, он встречается во всех главах. Именно ему принадлежит идея аферы с мертвыми душами, именно он путешествует по России, встречаясь с самыми разными персонажами и попадая в самые разные ситуации. Характеристика Чичикова...
У каждого времени свои герои. Они определяют его лицо, характер, принципы, этические ориентиры. С появлением «Мертвых душ» в русскую литературу вошел новый герой, не похожий на своих предшественников. Неуловимое, скользкое ощущается в описании его внешности....
Поэму «Мертвые души» невозможно представить без «ли¬рических отступлений». Они настолько органично вошли в структуру произведения, что мы уже не мыслим его без этих великолепных авторских монологов. Благодаря «лирическим отступлениям» мы постоянно чувствуем...
Образ дороги в поэме « » достаточно разнообразен и многозначен. Это символический образ, который обозначает путешествие главного героя от одного помещика к другому, это движение жизни, которая развивается на просторах русской земли.
Очень часто в тексте поэмы мы сталкиваемся с запутанным образом дороги, она ведет путника в глушь и только кружит его и кружит. О чем говорит такое описание данного образа? Я думаю, это подчеркивает неправедные цели и желания Чичикова, который хотел нажиться на покупке мертвых душ.
В то время, как главный герой путешествует по окрестностям , вместе ним это делает и автор произведения. Мы прочитываем и вдумываемся в реплики и выражения Гоголя, мы замечаем, что он очень хорошо знаком с данными местами.
Образ дороги по–разному раскрывается в восприятие героев поэмы. Главный герой – Чичиков любит ездить по дорогам, любит быструю езду, мягкую грунтовую дорогу. Окружающие его картины природы не радуют глаз и не вызывают восхищения. Вокруг все разбросано, бедно и неприютно. Но, при всем этом, именно дорога рождает в голове автора мысли о родине, о чем-то скрытном и манящем взор. Именно для главного героя дорогу можно сравнить с его жизненным путем. Путешествие по тропинкам и закаулкам города NN указывают на ложный и не правильно выбранный жизненный путь. В то же время, рядом путешествующий автор видит в образе дороги сложный и тернистый путь к славе, путь писателя.
Если анализировать реальную дорогу, которая описана в тексте поэмы «Мертвые души», то предстает она перед нами вся в кочках и ухабах, с грязью, шаткими мостами и шлагбаумами. Именно такими дорогами была расчерчена вся территория России того времени.
С выходом в свет сатирических произведений Гоголя в русской реалистической литературе укрепляется критическое направление. Реализм Гоголя в большей степени насыщен обличительной, бичующей силой -- это отличает его от предшественников и современников. Художественный метод Гоголя получил название критического реализма. Новым у Гоголя является заострение главных черт характера героя, излюбленным приемом писателя становится гипербола -- непомерное преувеличение, усиливающее впечатление. Гоголь находил, что сюжет «Мертвых душ», подсказанный Пушкиным, хорош тем, что дает полную свободу изъездить вместе с героем всю Россию и создать множество самых разнообразных характеров.
В композиции поэмы следует особо подчеркнуть проходящий через всю поэму образ дороги, с помощью которого писатель выражает ненависть к застою и устремленность вперед. Этот образ способствует усилению эмоциональности и динамичности всей поэмы.
Пейзаж помогает писателю рассказать о месте и времени изображаемых событий. Роль дороги в произведении различна: пейзаж имеет композиционное значение, является фоном, на котором происходят события, помогает понять и почувствовать переживания, душевное состояние и думы героев. Посредством темы дороги автор выражает свою точку зрения на события, а также свое отношение к природе, героям.
Гоголь запечатлел в своем произведении мир русской природы. Его пейзажи отличаются безыскусственной красотой, жизненностью, поражают удивительной поэтической зоркостью и наблюдательностью.
«Мертвые души» начинаются с изображения городской жизни, с картин города и чиновнического общества. Затем идут пять глав описания поездок Чичикова по помещикам, и действие опять перемещается в город. Таким образом, пять глав поэмы отведены чиновникам, пять -- помещикам и одна почти полностью -- биографии Чичикова. Все вместе представляет общую картину всей Руси с огромным числом действующих лиц разных положений и состояний, которые выхватываются Гоголем из общей массы и, показав какую-нибудь новую сторону жизни, исчезают опять.
Дорога в «Мертвых душах» приобретает важное значение. Автор рисует крестьянские поля, плохие леса, убогие пастбища, запущенные водоемы, развалившиеся избенки. Рисуя деревенский пейзаж, писатель говорит о крестьянском разорении яснее и ярче, чем это могли бы сделать длинные описания и рассуждения.
В романе даны и пейзажные зарисовки, имеющие самостоятельное значение, но композиционно подчиненные основной идее романа. В некоторых случаях пейзаж помогает писателю подчеркнуть настроения и переживания своих героев. Во всех этих картинах, отличающихся реалистической конкретностью, поэтичностью, ощущается любовь писателя к родной русской природе и его умение найти наиболее подходящие и точные слова для ее изображения.
«Едва только ушел назад город, как уже пошли писать, по нашему обычаю, чушь и дичь по обеим сторонам дороги: кочки, ельник, низенькие жидкие кусты молодых сосен, обгорелые стволы старых, дикий вереск и тому подобный вздор...» Гоголь Н. В. Собрание сочинений: В 9 т. / Сост. текста и комментариев В. А. Воропаева и В. В. Виноградова. - М.: Русская книга, 1994.
Картины русской природы часто встречаются в «Мертвых душах». Гоголь, как и Пушкин, любил русские поля, леса, степи. Белинский писал о пейзажах Пушкина: «Прекрасная природа была у него под рукою здесь, на Руси, на ее плоских и однообразных степях, под ее вечно серым небом, в ее печальных деревнях и ее богатых и бедных городах. Что для прежних поэтов было низко, то для Пушкина было благородно: что для них была проза, то для него была поэзия» Белинский Взгляд на русскую литературу 1847 года. / История русской литературы. - М.: Просвещение, 1984..
Гоголь описывает и печальные деревни, голые, унылые, и помещичий лес вдоль дороги, который «темнел каким-то скучно-синеватым цветом», и барский парк в имении Манилова, где «пять-шесть берез небольшими купами, кое-где возносили свои мелколистные жиденькие вершины». Но основным пейзажем у Гоголя являются виды по сторонам дороги, мелькающие перед путешественником.
Природа показана в одном тоне с изображением народной жизни, навевает тоску и грусть, удивляет неизмеримым простором; она живет вместе с народом, как бы делит его тяжелую участь.
«...день был не то ясный, не то мрачный, а какого-то светло-серого цвета, какой бывает только на старых мундирах гарнизонных солдат, этого, впрочем, мирного войска, но отчасти нетрезвого по воскресным дням Гоголь Н. В. Собрание сочинений: В 9 т. / Сост. текста и комментариев В. А. Воропаева и В. В. Виноградова. - М.: Русская книга, 1994.
«Гоголь развивает пушкинский принцип присоединительного сочетания слов и фраз, по смыслу далеких, но при неожиданном сближении образующих противоречивый и -- вместе с тем -- единый, сложный, обобщенный и в то же время вполне конкретный образ лица, события, «кусочка действительности», -- пишет о языке «Мертвых душ» В. В. Виноградов. Достигается это присоединительное сцепление слов немотивированным и как бы иронически опрокинутым, или алогическим, употреблением связочных частиц и союзов. Таково присоединение слов «отчасти нетрезвого и мирного войска» к основной фразе о погоде; или в описании чиновников: «лица у них были полные и круглые, на иных даже были бородавки» Аксаков С. Т. История моего знакомства с Гоголем. // Гоголь в воспоминаниях современников. М.: Просвещение, 1962. - с. 87 - 209.
«Какие искривленные, глухие, узкие, непроходимые, заносящие далеко в сторону дороги избирало человечество, стремясь достигнуть вечной истины...»
Это лирическое отступление о «всемирной летописи человечества», о заблуждениях и поисках дороги к истине принадлежит к немногочисленным проявлениям консервативно-христианского мышления, овладевшего Гоголем ко времени создания последней редакции «Мертвых душ». Оно впервые появилось в рукописи, начатой в 1840 г. и оконченной в начале 1841 г., и несколько раз стилистически перерабатывалось, причем Гоголь не изменял основной мысли, добиваясь только ее лучшего выражения и поэтичности языка.
Но высокая патетика тона, торжественная лексика библеизмов и славянизмов («храмина», «чертоги», «нисходивший с небес смысл», «пронзительный перст» и т. д.) вместе с художественной образностью картины «озаренного солнцем и освещенного всю ночь огнями» широкого и роскошного пути и «искривленных, глухих, узких... дорог», по которым брело заблуждающееся человечество, давали возможность широчайшего обобщения в понимании всей мировой истории, «летописи человечества» Лотман Ю.М, В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь. - М.: Просвещение, 1988..
«Русь! Русь! Вижу тебя, из моего чудного прекрасного далека тебя вижу...»
Почти весь первый том «Мертвых душ» Гоголь писал за границей, среди прекрасной природы Швейцарии и Италии, среди шумной жизни Парижа. Оттуда он еще яснее видел Россию с ее тяжелой и грустной жизнью.
Мысли о России возбуждали эмоциональное волнение Гоголя и выливались в лирических отступлениях.
Гоголь высоко ценил способность писателя к лиризму, видя в нем необходимое качество поэтического таланта. Родник лиризма Гоголь видел не в «нежных», а в «густых и крепких струнах... русской природы» и определял «высшее состояние лиризма» как «твердый взлет в свете разума, верховное торжество духовной трезвости». Таким образом, для Гоголя в лирическом отступлении была важна, прежде всего, мысль, идея, а не чувство, как это принималось поэтикой прошлых направлений, определявшей лиризм как выражение чувств, доходящих до восторга.
Написанное к началу 1841 г. лирическое обращение к России раскрывает идею гражданского долга писателя перед родиной. Чтобы создать особый язык заключительных страниц первого тома, Гоголь долго «бился», провел сложную работу, которая показывает, что изменения лексики и грамматического строя были связаны с изменениями идейного содержания отступления.
Первая редакция обращения к России: «Русь! Русь! вижу тебя...» -- была такова:
«Эх, ты, Русь моя... моя забубенная, разгульная, распривольная, расчудесная, расцелуй тебя бог, святая земля! Как не родиться в тебе беспредельной мысли, когда ты сама без конца? На твоем ли на широком просторе не развернуться? Уж здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где пройтись ему? Где же развернулось столько божьего свету? Бездонная моя, глубина и ширина ты моя! Что же движет, что говорит во мне неслыханными речами, когда вонзаю очи в эти недвижимые, непоколебимые моря, в эти потерявшие конец степи?
У!... как грозно и мощно объемлет меня величавое пространство! какая широкая сила и замашка заключилась во мне! Как несут меня могучие мысли! Силы святые! в какую даль, в какую сверкающую, незнакомую земле даль? Что же я? -- Эх, Русь!» Смирнова-Чикина Е.С. Поэма Н.В.Гоголя «Мертвые души». - Л: Просвещение, 1974. - с.-174-175.
Этот неслаженный язык не удовлетворил Гоголя. Он удалил просторечия, часть песенных присловий, добавил описание песни, как выражения силы и поэзии народа, как голоса России. Число славянизмов и старинных слов увеличилось, появились «венчанные дерзкими дивами искусства», «...осенило грозное облако, тяжелое грядущими дождями», «ничто не обольстит и не очарует взора» и, наконец, церковно-библеизм «что пророчит сей необъятный простор». Простор у Гоголя ассоциировался не только с огромными размерами территории России, но и с нескончаемыми дорогами, которые «испещрили» этот простор.
«Какое странное, и манящее, и несущее, и чудесное в слове: дорога!»
Гоголь любил дорогу, дальние поездки, быструю езду, смену впечатлений. Одно из чарующих лирических отступлений посвятил Гоголь дороге. Много путешествовал Гоголь на пароходах, поездах, лошадях, «на перекладных», ямских тройках и в дилижансах. Видел он Западную Европу, Малую Азию, был проездом в Греции и Турции, много ездил по России.
Дорога, успокоительно действовала на Гоголя, пробуждала его творческие силы, была потребностью художника, давая «ему необходимые впечатления, настраивая на высокопоэтический лад. «Голове моей и мыслям лучше в дороге... Сердце мое слышит, что бог мне поможет совершить в дороге все то, для чего орудия и силы во мне доселе созревали», -- писал Гоголь о значении дороги для его творчества Цит. по: Смирнова-Чикина Е.С. Поэма Н.В.Гоголя «Мертвые души». - Л: Просвещение, 1974. - с.-178.
Образ «дороги», включая и автобиографические черты, отраженные в этом отступлении, был тесно связан с общей идеей поэмы и служил символом движения, символом жизни человека, нравственного совершенствования, символом жизни человека, находящегося «покамест на дороге и на станции, а не дома».
В X главе «Мертвых душ» Гоголь показал «всемирную летопись человечества», постоянные отклонения от «прямого пути», поиски его, «озаренного солнцем и освещенного всю ночь огнями», сопровождаемые неизменным вопросом: «где выход? где дорога?»
Отступление о дороге связано также с образом Чичикова находящегося в дороге, блуждающего по глухим закоулкам жизни в погоне за низменной целью обогащения. По замыслу Гоголя, Чичиков не сознавая этого, уже движется по пути к прямой дороге жизни. Поэтому образом дороги, движения («кони мчатся») предваряется биография Чичикова, героя поэмы, пробуждение каждого отдельного человека и всей великой России к новой прекрасной жизни, о чем постоянно мечталось Гоголю.
Текст отступления представляет сложный языковой сплав. В нем наряду с церковнославянизмами («небесные силы», «боже», «погибающий», «крест сельской церкви» и т. д.) встречаются слова иностранного происхождения: «аппетит», «цифра», «поэтические грезы», а рядом идут и обыденные, просторечные выражения: «тесней и уютней прижмешься», «сап», «храпишь», «один-одинешенек», «брезжит огонек» и др.
Конкретность, реалистичность и точность в описании дороги продолжают пушкинские традиции чистоты и безыскусственности. Таковы поэтически-простые выражения: «ясный день», «осенние листья», «холодный воздух»... «Кони мчатся»... «Пять станций убежало назад, луна; неведомый город»... Эта простая речь осложняется восторженными лирическими восклицаниями, передающими личные ощущения автора: ведь это он рассказывает читателю о своей любви к дороге:
«Какой славный холод! Какой чудный, вновь обнимающий тебя сон!»
Включение этих восклицаний придает характер своеобразия и новизны складу речи отступления о дороге.
Своеобразной чертой является введение размеренной речи, представляющей контаминацию стихотворных размеров. Например, «какое странное и манящее и несущее в слове дорога» -- соединение ямбов и дактилей; или строки «Боже! Как ты хороша, подчас далекая, далекая дорога! Сколько раз, как погибающий и тонущий, я хватался за тебя, и ты всякий раз меня великодушно выносила и спасала» -- представляют почти правильную хореическую прозу. Эта гармонизация текста усиливает художественное и эмоциональное воздействие отступления.
«Эх, тройка! птица-тройка, кто тебя выдумал?»
Симфония лирических отступлений, «воззваний», «гневных дифирамбов» XI главы заканчивается торжественным аккордом-обращением к душе русского народа, любящего быстрое движение вперед, езду на летящей птице-тройке.
Привычный Гоголю символ дороги и движения вперед, теперь обращенный ко всему народу, ко всей Руси, вызвал в душе писателя лирический восторг любви к родине, чувство гордости за нее и уверенность в величие ее будущих судеб.
Лирическая концовка «Мертвых душ» с уподоблением России птице-тройке, написанная для второй редакции (1841 г.), была переработана очень незначительно. Исправления касались уточнения смысла предложений, грамматического и интонационного строя. Внесен вопрос -- «ее ли не любить», подчеркивающий новый смысл: «его ли душе... не любить (быструю езду)» -- ударение на особенный характер русского человека; «ее ли не любить» -- ударение на слове «ее», определяющем быструю езду, восторженно-чудесное движение вперед. Тройка в конце поэмы -- логическое завершение всего ее содержания.
ПЕРЕЧИТЫВАЯ КЛАССИКУ.
Е.Н. Проскурина
ДОМ И ДОРОГА В ПОЭМЕ ГОГОЛЯ «МЕРТВЫЕ ДУШИ»
Дорога и прилегающее к ней пространство в его российском многообразии (поля, леса, деревни, губернский город) - такова топография «Мертвых душ». Нас в данной статье будут интересовать отношения дороги и дома.
По утвердившейся в гоголеведении точке зрения, дороге принадлежит ведущее место в поэме. Она задает жанровые особенности произведения, связывая его с романом-путешествием, а также с авантюрным романом, она - отправная точка лирической мысли автора, в нарративном плане дорога представляет собой связующее звено между населенными пунктами, в которых, по замыслу писателя, необходимо оказаться главному герою Чичикову и т.д. Однако дому в поэме принадлежит не меньшее место, хотя бы в плане частотности обращения Гоголя к изображению разного рода помещичьих жилищ. Принципиально важно и то, что главной целью Чичикова является обзаведение домом, семьей, потомством. Предпринимаемая же им «фантастическая» «негоция» - не более чем средство к достижению этой цели. В то же время способ реализации авантюры с «мертвыми душами» возможен для героя только через его личные контакты с помещиками - владельцами крепостных крестьян. То есть «дорожной» в своей основе идее Чичикова необходимо вступить в отношения с поместным, а значит, по преимуществу, замкнутым типом жизни, внедриться в него и, вызвав доверие, подчинить себе.
Однако несмотря на то, что дом в «Мертвых душах» располагается в околодорожном пространстве1, то есть, казалось бы, должен быть восприимчив к веяниям дороги, после знакомства с чичиковской «дорожной» идеей он проявляет устойчивость по отношению к ней, причем, каждый в своем роде.
Так, дом Манилова расположен в нескольких верстах от столбовой дороги, «на юру...,
1 Самая дальняя от столбовой дороги, по которой движется Чичиков, топографическая точка - дом Коробочки. Расположенный где-то в часе езды чичиковской брички по «плохой», развезенной дождем земле, он воспринимается героем как «глушь». Предположенное нами время может быть установлено по косвенным указаниям, имеющимся в гоголевском тексте: после бурной ночи Чичиков проснулся в доме Коробочки в десять часов. Трудный разговор с «дубинноголовой» хозяйкой, обильная трапеза с блинами, пирогом с яйцом, время на закладку брички наверняка заняли не менее часа. А в полдень чичиковский экипаж был уже на главной дороге.
Елена Николаевна Проскурина - кандидат филологических наук, старший научный сотрудник сектора литературоведения Института филологии СО РАН.
открытом всем ветрам»2. Эта «открытость», символизирующая, на первый взгляд, восприимчивость хозяина ко всему новому, на деле проявляется не более чем в обустройстве им усадьбы на английский манер и в экзотических именах его сыновей: Фемистоклюс и Алкид. За пределы этой «смеси» английского с греческим дело движется с трудом: чичиковское предложение «передать, уступить» ему «мертвых крестьян» никак не укладывается в голове Манилова. Услышав «такие странные и необыкновенные вещи, каких еще никогда не слыхали человеческие уши» (19S), он «вынул тут же чубук с трубкою на пол и как разинул рот, так и остался с разинутым ртом в продолжение нескольких минут» (196); «Наконец... поднял трубку с чубуком и поглядел снизу ему [Чичикову] в лицо, стараясь высмотреть, не видно ли какой усмешки на губах его, не пошутил ли он» (196); «потом подумал, не спятил ли гость как-нибудь невзначай с ума» (196). В продолжение дальнейшего разговора Манилов «конфузится», «мешается», «совершенно теряется» и успокаивается лишь после заверения Чичикова в том, что обязанность для него - «дело священное» и он «немеет пред законом» (197). При этом, однако, «в толк самого дела он все-таки никак не вник» (197), но был «душевно» рад уж тем, что «доставил гостю своему небольшое удовольствие» (199). «Удовольствие» же состояло в том, что Манилов не принял у Чичикова денег за его «фантастическое желание» и даже взял на себя оформление купчей. То есть мысль о личной выгоде от чичиковского предприятия также оказалась Манилову недоступной. А после отъезда Чичикова он вновь предался привычным для него размышлениям:
«Он думал о благополучии дружеской жизни, о том, как бы хорошо было жить с другом на берегу какой-нибудь реки, потом через эту реку начал строиться у него мост, потом огромнейший дом с таким высоким бельведером, что можно оттуда видеть даже Москву и там пить вечером чай на открытом воздухе и рассуждать о каких-нибудь приятных предметах... Странная просьба Чичикова прервала вдруг все его мечтания. Мысль о ней как-то особенно не варилась в его голове: как ни переворачивал он ее, но никак не мог изъяснить себе, и все время сидел он и курил трубку, что тянулось до самого ужина» (199-200).
Из приведенных примеров можно увидеть, во-первых, что чичиковская идея, которую Ма-
2 Гоголь Н. Мертвые души // Гоголь Н. Избранные сочинения: в 2-х т. Т. 2. М., 1984. С. 186. Далее цитаты из текста приводятся по этому изданию с указанием страниц в скобках. Курсив в цитатах мой - Е.П.
нилов определил для себя как «неслыханную» и «фантастическую», так и не проникла в его сознание, во-вторых, она никаким образом не повлияла на его устоявшийся тип жизни, лишь дала новый повод для долгих бесплодных раздумий.
Приезд к Ноздреву3 не был сопровожден для Чичикова никакими дорожными проблемами. Возможно, потому, что ехал он с самим Ноздревым, а значит, о дороге можно было не думать и не справляться; а возможно и то, что ноздревская деревня с барским домом располагалась прямо у главной дороги. Во всяком случае, туда герой попадает «между тем», словно поддавшись авторским дорожным размышлениям о ноздревском «типе», то есть без затруднений, как бы между прочим, а оттуда, напуганный приемом Ноздрева, скачет сразу «во весь дух», «во всю пропалую».
Надо отметить, что само жилище Ноздрева мало похоже на приватное пространство и больше подходит под понятие «дом у дороги»4, куда хозяин готов привезти всякого, даже почти незнакомого человека, лишь бы была возможность реализовать собственную «юркость и бойкость характера». В этом отношении Нозд-рев принадлежит к «дорожному» типу людей даже в большей степени, чем Чичиков, ибо его авантюризм - это, можно сказать, состояние души, в то время как авантюризм Чичикова - больше дань жизненной необходимости. Итогом своего предприятия последний видит домашний очаг, в то время как у Ноздрева отсутствует хоть какая-то идея личного будущего. Поэтому совсем не случайно (и отнюдь не безосновательно, как мы знаем) Чичиков почувствовал в ноздрев-ской деструктивности опасность для своего «дела».
Что же касается ноздревской реакции на чичиковскую «негоцию», то она полностью соответствует типу характера персонажа. Ноздрев не больше Манилова понимает существо чичиковского предприятия («А на что тебе?», «Да зачем же они тебе?» - за эти пределы его вопросы о мертвых душах не выходят), но чувствует за ним какой-то немалый интерес («Ну уж, верно, что-нибудь затеял. Признайся, что» (231)) и в силу личного авантюризма, а также по причине карточного проигрыша пытается выжать из идеи своего гостя собственную выгоду: торгует Чичикову все, что можно продать (лошадей, щенков, шарманку...), пускается обыграть его в карты, в шашки. То есть хочет надуть Чичикова так же, как надувал до него многих простаков, но при этом, что принципиально важно,
3 В данной работе в связи с собственными исследовательскими задачами мы нарушаем последовательность посещения Чичиковым помещичьих усадеб.
4 Об особенностях модели «дом у дороги» см.: Проскурина Е.Н. Мотив дом у дороги в русской литературе Х1Х-ХХ веков // Сюжеты и мотивы русской литературы. Материалы к словарю сюжетов и мотивов русской литературы. Вып. 5. Сборник научных трудов. Новосибирск, 2002. С. 148-171.
теми способами, которые входят в разряд традиционных «барских» развлечений. Когда же его затея не удается, Ноздрев так же использует привычный для него прием: пытается избить своего гостя силами дворовых людей. И лишь неожиданный приезд жандармов мешает осуществиться его затее. Следует отметить, что тип поведения Ноздрева в сцене с Чичиковым (неумение остановиться на предмете разговора, перескакивание с одного на другое и пр.), при всей внешней решительности его действий, указывает на то, что он здесь больше развлекается, так сказать, тешит «бойкость характера», чем осуществляет коммерческую сделку.
Таким образом, как и Манилов, Ноздрев после знакомства с чичиковской идеей остается верен сам себе. Несмотря на кажущуюся заинтересованность, мысль о личной выгоде его по-настоящему как будто и не захватывает. И, думается, в силу той же причины, что и Манилова: слишком необычной, «завиральной», то есть чуждой, представляется даже ему, при всей его «юркости», мысль о купле-продаже «мертвых душ», и, не понимая, как к ней относиться, он не принимает ее всерьез. Хотя не обходится здесь и без того, что собственная необузданная натура, что называется, начинает бить у Ноздрева через край, и в запальчивости он упускает реальную для себя возможность извлечения, хоть и небольшой, денежной суммы, в которой нуждается не на шутку.
В деревню Плюшкина, которая в поэме представлена как «обширное село со множеством изб и улиц» (258), Чичиков попадает незаметным для себя образом. Можно предположить, что она расположена в непосредственной близости от столбовой дороги, иначе дали бы о себе знать проселочные неудобства, как тот «препорядочный толчок» на бревенчатой деревенской мостовой, который и вывел из дорожных раздумий нашего героя. Дом Плюшкина оказался за несколькими поворотами от дороги, «где цепь изб прервалась и наместо их остался пустырем огород или капустник, обнесенный низкою, местами изломанною городьбою» (259). При таком общем придорожном положении, однако, как сама деревня, так и дом помещика оставляют наибольшее во всем произведении впечатление затхлости, заброшенности, разрушения. Тенденции дороги, связанные с динамизмом, изменениями, новизной, здесь оказываются совершенно не ощутимы. Местоположение же плюшкинского дома: на пустыре, «где цепь изб прервалась», то есть в самой дальней от дороги точке - в этом плане носит несомненно символический характер.
Первая реакция Плюшкина на чичиковское предложение практически совпадает с реакцией Манилова: «Он, вытаращив глаза, долго смотрел» (267) на своего гостя, не постигая существа его идеи. Но совершенно успокоился после уве-
рений Чичикова, что тот «готов и на убыток» исключительно для «удовольствия» «почтенного, доброго старика». Такая почти детская наивность, открывшаяся у подозревающего всех и вся Плюшкина, лишний раз говорит об эксклюзивности, ни-на-что-не-похожести чичиковского предприятия. Однако после того, как нечаянный гость берет «на свой счет» «даже издержки по купчей», Плюшкин тут же заключает, что он «должен быть совершенно глуп... При всем том он, однако ж, не мог скрыть своей радости... Вслед за тем он начал... на Чичикова смотреть подозрительно. Черты такого необыкновенного великодушия стали ему казаться невероятными.» (268-269). Вся эта сложная палитра чувств Плюшкина свидетельствует об одном: абсолютной непостижимости для него смысла приобретения мертвых душ.
Меньше всех удивлен чичиковским предложением Собакевич. Его реакция предельно лаконична и делова: «Вам нужно мертвых душ? ... Извольте, я готов продать...» (250). При этом он заламывает такую баснословно высокую за них цену, что реакция на нее Чичикова сродни той, что выказывают Манилов или Плюшкин в отношении самого предмета торга:
«- По сту! - вскричал Чичиков, разинув рот и поглядевши ему [Собакевичу] в самые глаза, не зная, сам ли он ослышался, или язык Собакевича по своей тяжелой натуре, не так поворотившись, брякнул вместо одного другое слово» (250).
При этом, однако, Собакевич не больше других понимает существо чичиковской затеи. Он лишь «смекает», что «покупщик, верно, должен иметь здесь какую-нибудь выгоду» (250), а в процессе торга на реплику Чичикова о его «предмете»: «Что ж он стоит? Кому нужен»,
Неопределенно-философски отвечает: «Да вот вы же покупаете, стало быть, нужен» (252). И в силу личной «деловитости» пытается выбить максимальную для себя выгоду. Однако выгода эта, так сказать, разового характера. Чичиков в доме-крепости Собакевича - залетная птица. Как приехал - так и уехал, оставив хозяина в том же герметичном пространстве, в котором вековал тот всю свою жизнь. Мысль о том, чтобы сделать торговлю мертвыми крестьянами своим постоянным «промыслом», даже не возникает в голове Собакевича.
Следует обратить внимание и на местоположение дома этого помещика. Во-первых, саму его деревню Чичиков увидел еще с дороги. Так же и дом, находящийся «посреди» деревни, был им замечен сразу. Когда же Чичиков выезжает из усадьбы Собакевича, он поворачивает «к крестьянским избам., чтобы нельзя было видеть экипажа со стороны господского двора» (256). То есть столбовая дорога хорошо просматривается с крыльца дома Собакевича, что в данном случае совсем не желательно Чичикову, намере-
вающемуся нанести визит Плюшкину. Поэтому он вынужден ехать в объезд.
Таким образом, во всех приведенных нами случаях помещичий дом находится либо в относительной, либо в непосредственной близости от дороги. При этом, однако, дорога еще не внедрилась и на протяжении сюжета так и не внедряется в образ жизни помещиков. Такие разные типы жизнеустройства, которые представлены в гоголевской поэме, возможны только в случае обособленности, крайней приватности домоводства. То есть дорога для гоголевских помещиков
Не более чем средство связи с губернским городом, при этом связи, отнюдь не размыкающей герметичного пространства их жизни. Все иные функции дороги в поэме либо относятся к авторскому плану, либо связаны с главным героем.
Здесь, однако, следует специально остановиться на таком персонаже, как Коробочка, ибо именно ей предстоит, так сказать, сбить с дороги «негоцию» Чичикова. Намек на эту функцию персонажа заключен в самой истории появления героя у ворот дома Коробочки, куда, сбившись с пути во время грозы, его завозит подвыпивший Селифан. Само полное имя: Настасья Петровна Коробочка - имеет смыслообразующее значение в плане сюжетной характеристики героини: в нем заключена двойная маркировка предельной закрытости ее сознания и образа жизни. Так, если Михайло Семенычем, Михайло Иванычем, Михайло Потапычем обычно в русских сказках зовут медведя, то Настасья Петровна в них - имя медведицы. О «медвежьем», то есть тяжеловесном, берлогообразном жизнеустройстве Михаила Семеновича Собакевича не раз прямо говорится в гоголевском произведении. Намек на тот же тип домоводства, только с еще большей степенью закрытости (вспомним, что дом Коробочки занимает самую дальнюю позицию от дороги. См. прим. 1 к данной статье), содержит как имя героини, так и ее необычная фамилия.
Однако не кому иному, как живущей в «глуши» Коробочке, с ее неповоротливым умом, предстоит разрушить планы Чичикова. Именно она - единственная из всех героев поэмы (впрочем, как и они, ничего не понимая в смысле самой сделки) всерьез боится в ней прогадать, по каковой причине и выбирается из своей «деревеньки» и едет в город, чтобы узнать, «почем ходят мертвые души и уж не промахнулась ли она, боже сохрани, продав их, может быть, втридешева» (311).
Таким образом Коробочкина «дубинного-ловость» оказывается сродни чичиковской смекалке (намек на родство этих персонажей содержится в эпизоде их утреннего разговора:
«А позвольте узнать фамилию вашу. Я так растерялся. приехал в ночное время.
Коробочка, коллежская секретарша.
Покорнейше благодарю. А имя и отчество?
Настасья Петровна.
Настасья Петровна? Хорошее имя Настасья Петровна. У меня тетка родная, сестра моей матери, Настасья Петровна» (208)).
Она в большей степени, чем другие «продавцы», реализует здесь свой интерес, осуществляет собственную «негоцию». Причем, Коробочка подозревает в чичиковской идее некий многоразовый проект, способный стать одной из статей ее постоянного дохода («Право, . мое такое неопытное вдовье дело! Лучше ж я маленько повременю, авось понаедут купцы, да применюсь к ценам (211)). Выгода Чичикова ее в данном случае не интересует, да она и не под силу ее уму, о чем свидетельствует сцена их торга. Ей важно прежде всего не прогадать самой. Именно идея личной долгосрочной выгоды, заявленная еще в разговоре о казенных подрядах, заставляет ее двинуться из собственной «глуши» в город «на долгих». Можно сказать, что здесь дороге «удается» разомкнуть жизненное пространство персонажа, да еще такого, который, кажется, менее всех других способен к переменам.
Созданная Коробочкой таким неожиданным образом новая «дорожная» интрига вступает в противоречие с предприятием Чичикова и в результате разрушает его планы. Тем самым происходит переход героини из одной группы персонажей - персонажей дома - в другую: персонажей дороги, которая теперь представлена уже тремя персонами: Чичиковым, Ноздревым и Коробочкой. Не случайно именно этой троице отведена главная роль в конце первого тома поэмы. Возникающее за счет финальных событий усложнение «дорожной» интриги задает возможность нового для литературы гоголевского периода буржуазного по своему существу конфликта. И здесь в тексте, а точнее, в подтексте произведения возникают новые семантические интенции, связанные с мотивом дороги: в его звучании появляются «не бранные» до того звуки, выявляющие возможности дорожного хронотопа как опасного пространства, чреватого не только позитивными переменами, но и деструкцией, разрушением традиционного жизненного уклада. Возникнув в литературе Х1Х в., в полную силу они заявят о себе в литерат5уре века ХХ, о чем нам уже приходилось писать. В этом смысловом контексте гоголевский дом предстает в иной для себя ипостаси: как пространство, противостоящее разрушающей дороге и тем самым выступает как оплот и защитник исконных традиций.
Что касается губернского города, то после откровений Ноздрева и появления Коробочки он оказался в полном недоумении. Смысл чичиковской идеи его обывателям столь же не под силу, что и помещикам:
5 См.: Проскурина Е.Н. Указ. соч.
«Что за притча, в самом деле, что за притча эти мертвые души? Логики нет никакой в мертвых душах; как же покупать мертвые души? где ж дурак такой возьмется? и на какие слепые деньги станет он покупать их? и на какой конец, к какому делу можно приткнуть эти мертвые души?» (321) -
такой была реакция «обитателей и чиновников города». В результате «дорожное» предприятие Чичикова вывело их из привычного сонного состояния: все они вдруг - в полном соответствии с открывшейся интригой - оказались на дороге:
«Вылезли из нор все тюрюки и байбаки, которые по-залеживались в халатах по нескольку лет дома... Все те, которые прекратили давно уже всякие знакомства... словом, оказалось, что город и люден, и велик, и населен как следует. ... На улицах показались крытые дрожки, неведомые линейки, дребезжалки, колесосвистки...» (322).
Завершением этой «дорожной» ситуации оказались похороны прокурора, на которые вышел весь город, выстроившись пешком, в каретах и на дрожках в бесконечную погребальную процессию, словно предвещающую завершение устоявшегося круга жизни и начало следующего, наступающего с приездом нового генерал-губернатора и пока лишь интригующего своей неизвестностью.
Однако такое «дорожное» положение было для обитателей города N делом непривычным, ибо жизнь их протекала до сих пор в атмосфере «семейственности» и напоминала жизнь большого родственного дома:
«.они все были народ добрый, жили между собой в ладу, обращались совершенно по-приятельски, и беседы их носили печать какого-то особенного простодушия и короткости: «Любезный друг Илья Ильич!», «Послушай, брат, Антипатор Захарьевич!», «Ты заврался, мамочка, Иван Григорьевич» ... словом, все было очень семейственно» (294).
В свою городскую «семью» обыватели с готовностью приняли и Чичикова, решив его даже женить на невесте из своего круга, чтобы заставить осесть в городе:
«- Нет, Павел Иванович! Как вы себе хотите, это выходит избу только выхолаживать: на порог да и назад! Нет, вы проведите время с нами! Вот мы вас женим: не правда ли, Иван Григорьевич, женим его?
Женим, женим! - подхватил председатель. - Уж как ни упирайтесь руками и ногами, мы вас женим! Нет, батюшка, попали сюда, так не жалуйтесь...» (290-291).
Само слово «батюшка», с которым обращается председатель к Чичикову, уже говорит о том, что он введен в круг городской «семьи», где всех по-родственному называют «братом», «другом», «мамочкой», «батюшкой». После согласия Чичикова жениться («зачем упираться руками и ногами, - сказал, усмехнувшись, Чичиков, . была бы невеста» (291)) председатель радостно кидается к нему «в излиянии сердечном» с теми же родственными обращениями: «Душа ты моя! Маменька моя!»» (291).
В такой «семейственной» атмосфере идея дома по-настоящему овладевает сердцем Чичикова, который «воображал себя уже настоящим херсонским помещиком, говорил об разных улучшениях: о трехпольном хозяйстве, о счастии и блаженстве двух душ» и даже «стал читать Собакевичу послание в стихах Вертера к Шарлотте» (291), неожиданно резонируя с «домашним» романтизмом горожан, где «председатель палаты знал наизусть «Людмилу» Жуковского... и мастерски читал многие места, особенно: «Бор заснул, долина спит» ... Почтмейстер вдался более в философию и читал весьма прилежно, даже по ночам, Юнговы «Ночи» и «Ключ к таинствам натуры» Эккартсгаузена, из которых делал весьма длинные выписки.» (294-295).
Как видим, беспрепятственно-легкое включение Чичикова в круг городских обывателей обусловлено не только его умением нравиться, способностью к мимикрии и слухами о его миллионном состоянии, но и внутренней готовностью самого Чичикова стать для них «своим».
При этом губернский город, куда привела героя дорога, живет той жизнью, которой живут десятки таких же российских губернских городов: все недостатки его обывателей (воровство, взяточничество, недобросовестность чиновников и пр.) типичны для российской жизни. Поэтому, приняв Чичикова за «своего», обитатели города видят в нем типичного «господина средней руки», то есть понятного, привычного, родного по духу и интересам человека. Слух же о чичиковских миллионах лишь добавляет ему веса в обществе. Отчуждение же героя из круга городской «семьи» происходит не по причине выявления его недобросовестности, а тогда, когда обществу не удается внутренне адаптировать идею приобретения мертвых душ.
Как помним, не сумев вместить в сознание, «что бы такое могли значить эти мертвые души» (317), женская половина городского общества сошлась на мысли о том, что «это просто выдумано только для прикрытья, а дело вот в чем: он хочет увезти губернаторскую дочку» (318). В этом чисто женском способе алогичного объяснения непонятного - через переведение его в область привычного - еще раз высвечивается мысль о противоестественности самой чичиковской идеи. Но поскольку при этом опасность увоза губернаторской дочки вполне реальна, если учесть холостяцкое положение Чичикова и его готовность жениться, то захваченная этой мнимой интригой женская часть общества, в том числе и губернаторша, почувствовавшая себя оскорбленной «как мать семейства, как первая в городе дама» (323), тут же выводит нашего героя из разряда людей своего круга. В итоге швейцару губернаторского дома «дан был
строжайший приказ не принимать ни в какое время и ни под каким видом Чичикова» (323).
Похожий прием был оказан герою и мужской частью губернского города:
«все или не приняли его, или приняли так странно, такой принужденный и непонятный вели разговор, так растерялись и такая вышла бестолковщина из всего, что он усомнился в здоровье их мозга» (340).
Однако и «мужской партии» чичиковская идея была не яснее, чем женской:
«Все у них было как-то черство, неотесанно, неладно, негоже, нестройно, нехорошо, в голове кутерьма, сутолока, сбивчивость...» (324).
Но при этом именно мужчины почувствовали, что «главный предмет, на который нужно обратить внимание, есть мертвые души, которые, впрочем, черт знает что значат...» (324). Связав их с назначением нового губернатора и испугавшись последствий собственной служебной недобросовестности, приплетя сюда Наполеона и историю капитана Копейкина, «мужская партия», однако же, так и не смогла приблизиться к истинной сути чичиковской «негоции». То есть, как и женщины, мужчины губернского города пытаются постичь идею покупки мертвых душ через введение ее в круг понятных жизненных явлений. Но она оказывается невероятнее даже самых парадоксальных предположений, к каковым отнесены побег Наполеона и тайное его появление в городе N и история капитана Копейкина.
Таким образом, «свой», «привычный», принятый городским обществом как родной Чичиков на поверку оказывается непонятным, инородным чужаком. Его выведение обитателями города N из разряда «своих» не оставляет ему иного выхода, как с неопределенным чувством покинуть город-дом и пуститься дальше осуществлять свое дорожное предприятие.
Судя по опубликованным главам второго тома «Мертвых душ», Чичикову удается достаточно успешно проводить в дальнейшем свою «негоцию». Однако не эта дорога становится его путем к дому. Скрещиваясь с мотивом пути в первом томе на уровне авторского плана, в дальнейшем, во втором и третьем томах поэмы мотив дороги, по замыслу Гоголя, должен все в большей степени сблизиться с идеей жизненно -го пути героя, причем, в его духовном, возрождающем понимании. Тем самым и на уровне плана героя мотив дороги должен изменить свое векторное направление: с горизонтального на вертикальное. Объединившись в результате в мотив пути-дороги, эти два изначально разных мотива задают и новую идею дома в соответствии с той духовной задачей, которую Гоголь считал главной для всего своего художественного творчества.