Загадка вольфа мессинга. Сокамерник Мессинга Игнатий Шенфельд: «Вольф говорил: публика любит, чтобы ее обманывали Игнатий шенфельд раввин с горы кальвария
В беседе с заслуженным юристом России, бывшим следователем по особо важным делам прокуратуры Иркутской области Николаем Китаевым мы выяснили, что «каноническая» биография Вольфа Гершиковича была вымышленной. А его настоящее личное дело до сих пор хранится в архивах ФСБ. Частично восстановить этапы жизненного пути артиста нам помогли мемуары Игнатия ШЕНФЕЛЬДА, который в 1940-е годы содержался в одной камере тюрьмы НКВД вместе с «магом».
«Узнал, как глотать шпагу»
«В нашем местечке Гора Кальвария почти треть евреев были Мессинги, - рассказывал Вольф Гершикович. - Отца звали Хаим Мессинг по прозвищу Босой. Он арендовал сады и зарабатывал на урожаях, если они, конечно, были. Мать умерла, когда мне было 13 лет. В наше село иногда заезжали бродячие цирки. Я от этих гойских зрелищ дрожал от восторга. И однажды уехал гастролировать с одной труппой. Так началась моя артистическая карьера.
|
|
Мой учитель циркач пан Кордонек в свободное время показывал мне секреты иллюзионистских трюков. Я научился ложиться на утыканную гвоздями доску, глотать шпагу, поглощать огонь. Летом 1914 года, когда началась Первая мировая война, цирк распался. ...Мне пришлось выступать в ярмарочных балаганах с группой лилипутов, с парой великанов, с бородатой женщиной и другими монстрами...
Когда мировая война закончилась, из Германии и Чехословакии пришла к нам мода на публичные выступления разных ясновидцев и телепатов. Газеты много писали о чешском еврее Лаутензаке, который под псевдонимом Эрик Гануссен (ходили слухи, что он был личным ясновидцем Гитлера, хотя на самом деле нацистское руководство, в том числе и Гитлер, просто любило ходить на его выступления. - Ред.) проделывал удивительные эксперименты в кабаре Берлина, Вены и Праги. Вскоре и в Польше заговорили о своих медиумах: Гузике, Оссовецком, Клюско. Я решил постараться узнать, что нового в мире иллюзионистов. И как-то решил пойти в модное варьете на выступления «телепатов и ясновидцев»...
Это были фокусы самого высокого класса. Я понимал, что это держится на трюках, но на каких точно, не соображал. Однако я сделал два важных вывода: что главная роль тут принадлежит ассистентке и что такие штуки мог бы не без успеха проделывать и я. И, вдобавок, что это не так уж сложно: публика любит, чтобы ее обманывали. Словом, я загорелся новым амплуа...»
«Обучился телепатическим хитростям»
«Где можно обучиться этим телепатическим хитростям и доходное ли это дело? Этими вопросами я стал донимать пана Циглера, антрепренера артистов варьете. Тот со мной сперва и говорить не захотел. Куда ты, мол, Мессинг, прешь? Телепатия, мол, не твоего ума дело, тут требуется солидное образование и изучение психологии. Но я не сдавался и твердо решил освоить все эти тонкости.
Не буду же я всю жизнь жечь себе огнем глотку и тыкать в нее шпагу!
Я долго искал, и наконец мне удалось познакомиться с неким паном Залесским. Это был телепат некрупного разряда, но ремесло знал хорошо. Однако посвящать меня в тайны телепатии не торопился. Тогда я начал разыскивать книги о телепатических экспериментах. С трудом одолел книги Охоровича, Манчарского и Рише. Через некоторое время я уже мог с грехом пополам ассистировать маэстро Залесскому. Он стоял на сцене с плотно завязанными глазами, и любой из публики мог убедиться, что повязка непрозрачна и плотно облегает голову. Вдобавок он еще демонстративно поворачивался спиной к залу, где я в это время шнырял между рядами. Я обращался к одному из зрителей и просил его вручить мне какой-нибудь предмет. Ну что может быть в карманах у человека в такой обстановке? Чаще всего мне подавали часы. И тогда я показывал их зрителям, а затем таинственно, как бы стараясь направить телепатический ток на маэстро, спрашивал:
Что у меня в п р а в о й руке?
Маэстро корчился, как пораженный электрическим током, а затем глухо выдавливал:
После того как гром аплодисментов стихал, я спрашивал:
А что у меня в л е в о й руке?
Это означало - очки.
А что у меня т е п е р ь в л е в о й руке?
Здесь речь шла о расческе.
Существовала подробно разработанная система обозначений для всех предметов, которые люди носят при себе. Надо было только очень остерегаться детей - и я их потом всегда страшно боялся: у них в кармане могла оказаться стреляная гильза, ракушка или живой воробей... Не угадаешь! Еще проще был номер со словами или цифрами в запечатанном конверте: в шляпу или коробку, куда собирали записки из публики, надо было только незаметно подбросить свой собственный листок, а затем его ловко оттуда извлечь.
Я тут никаких секретов вам не выдаю, их почти все знают. Так можно одурачить только какого-нибудь простофилю из глухомани. Но должен сказать, что со временем телепатические номера все более усложнялись и за изобретениями выдающихся телепатов угнаться было нелегко. Вскоре были введены теперь широко применяемые так называемые «контакты через руку», где при сноровке и соответственном предрасположении можно добиться удивительных успехов».
«Я уже утопал в деньгах»
Когда Гитлер напал на Польшу, Мессинг уехал в Белоруссию. И в поисках работы зашел в областной Дом культуры, где партийные лекторы-пропагандисты из Минска набирали артистов для агитбригад.
«Когда очередь дошла до меня, я неожиданно для себя выпалил: «Я телепат!» - рассказывал Мессинг. - Я продемонстрировал им самую простую программу. Находил предметы, отгадывал, читал сквозь запечатанные конверты адреса и цифры. Все были в шоке. Директор Дома культуры признался, что такого он еще никогда не видел... После долгих споров мне дали шанс выступить - понаблюдать за реакцией публики. Вы бы видели зрителей из Советского Союза, которым никогда не приходилось видеть ничего подобного! Они были явно растеряны. Смотрели на меня с благоговением и страхом, и кругом было слышно: «Кудесник, ну прямо кудесник!» Они, кажется, на самом деле поверили, что я читаю мысли и все знаю.
Через некоторое время за мной явился какой-то тип и сказал, что должен срочно доставить меня в Минск. Там выступать пришлось перед какими-то высокими чинами. После выступления меня приглашали в какие-то кабинеты, о чем-то много со мною говорили, но до меня доходило только «прямо кудесник» и «колоссальный успех». И все это происходило настолько молниеносно, что я очухаться не успел, как мне сунули на подпись договор с Госконцертом. И надо было тут же выезжать в гастрольное турне по самым большим городам Советского Союза. По договору мне была гарантирована самая высокая ставка. Когда я впервые увидел расчетную ведомость, то даже не мог поверить, что это все мое, и спросил, не ошиблась ли бухгалтерия. Ну что я стану делать с такими тысячами?
Но я быстро научился ничему не удивляться. А главное, не показывать своего невежества. Если я чего-то не знал или не понимал, я помалкивал и многозначительно улыбался. Меня возили из города в город, я жил в лучших гостиницах, обедал в шикарных ресторанах. Я уже прямо утопал в деньгах. И даже сам начал верить, что я особенный».
«Меня одурачили, как последнего идиота!»
Вскоре он случайно познакомился с Абрамом Калинским - директором фабрики парфюмерных изделий и другом жены Молотова (тогда нарком и министр иностранных дел. - Ред.), который налаживал советско-иранскую торговлю. Мессинг тогда уже подумывал бежать из СССР, потому что боялся спецслужб, которые продолжали вымогать у него его баснословные гонорары. Калинский пообещал ему устроить побег в Иран. Но обманул Мессинга, и сотрудники НКВД взяли перебежчика прямо на границе.
«Меня словно загипнотизировали, - с горечью признавался Мессинг. - Меня одурачили, как последнего идиота! Не надо было быть телепатом, простая человеческая догадливость должна была подсказать, что тут шитая белыми нитками провокация. В тюрьме на допросах на меня нажимают, чтобы я сознался, что я шпион. Во время моих сеансов я, мол, очень часто интересовался документами, находившимися в карманах военнослужащих.
Нет, нет у меня ни малейшей надежды, что я выберусь живым из этой беды. Не зря я так боялся Ташкента: тут мне суждено погибнуть...»
На этом Шенфельд заканчивает свои воспоминания, потому что его отправили в карцер «за отказ помочь следствию», и после Мессинга он не видел. Но знал, что Вольфа Гершиковича выпустили на свободу. Подозрительно быстро.
«Я допускаю, что жизнь заставила Мессинга быть шарлатаном, что она заставила его подписать определенные обязательства и давать сведения известным органам, - предполагал Шенфельд. - Ведь его секретное сотрудничество, если им умело манипулировать, может стать просто неоценимым. Или он на самом деле разгадает какую-нибудь тайну, или кто-нибудь ему сам выболтает такое, что до сих пор держал про себя».
Мессинг продолжил свои выступления с «психологическими опытами» уже в мае 1943 года. А после войны начались его триумфальные гастроли по всей стране. Затем времена изменились, маги стали не нужны... А 8 ноября 1974 года на 76-м году жизни артист умер в московской больнице одиноким, всеми забытым стариком. Жена его давно умерла, детей не было.
КСТАТИ
9 ноября с. г. «КП» обратилась в ФСБ с просьбой ознакомить нас с хранящимся в Центральном архиве ФСБ личным делом Мессинга В. Г. (О том, что оно там якобы хранится, нам сообщил следователь Китаев Н. Н.). На днях нам ответили, что такого дела в архиве нет.
Воспоминания других современников Мессинга читайте в следующей «толстушке».
Рассказы лагерные - жанр привычный и, видно, неиссякаемый, тем более когда рассказы биографические.
Первые о судьбах диковинных. «Наследник из Калькутты» - роман Р. А. Штильмарка. Он сочинил его в лагере по замыслу лагерного бригадира. Поразительный случай в истории литературы. Роман этот я когда-то читал, знал автора, но понятия не имел о подробностях его истории.
«Раввин с горы Кальвария, или Загадка Вольфа Мессинга». Имя Мессинга окружено легендами. Помню, сколько невероятных слухов ходило вокруг его способностей, какие чудеса описывались о нем в журналах. Автор, Шенфельд, сидел с ним в одной камере, и Мессинг рассказал ему о себе, о своей заурядной бедняцкой жизни, где главными героями были не его способности обыкновенного иллюзиониста, а жажда чуда, которая пронизывала нашу серую, запуганную жизнь. Рассказ очень достоверно разоблачает ореол Мессинга. Есть излишество еврейских словечек, но есть освобождение, и очень приятное, от иллюзий, чудес и прочего шаманства, накрученного вокруг этой личности.
«Перчатка» - рассказ об уродствах лагерной жизни, где у человека открывается своя этика, свои нормы, что человеку можно, а что нельзя.
«Первый урок» - тоже лагерь, тоже нравы беспощадные, но без ужаса, а каким-то образом с улыбкой доброго человека. И рассказ «Мраков» тоже.
А другие, например хороший рассказ «Зоська без носа», - из детства, бедняцкой еврейской окраины, из жизни биндюжников и проституток, но с такой мальчишеской любовью и с таким смешным поворотом, какие устраивает нам только подлинная жизнь.
Отличает эти рассказы невыдуманность. Действительно, каждый человек мог бы написать интересную книгу из своей жизни, во всяком случае рассказы.
Шенфельд это и делает. Конечно, злая судьба предоставила ему для этого возможности. И дружба с писателем Юрием Домбровским, и лагерные приключения.
Но более всего меня интересовал его рассказ о Вольфе Мессинге. О нем я читал немало. У очевидцев все звучало убедительно. Так же как у тех, кто встречался с Вангой. Два эти феномена наука смущенно обходит. Наши ученые не хотят признаться, что не понимают. Я был у Ванги. И убедился в ее способностях видеть то, что никто не видит. И знать то, что никто не знает. И предсказывать… Для меня ее способности были несомненны.
Почему я поместил в книгу заметку о рассказах Игнатия Шенфельда? Автор давно умер, позабыта его книга. Она находится среди миллионов таких же отвергнутых. Между тем там немало драгоценных свидетельств - исторических, запретных сведений о событиях неведомых, о личностях великих, но оболганных мифами. Это заброшенные сокровища нашей цивилизации. Жалко.
Недавно я случайно услышал восторженный отзыв о многосерийном фильме “Вольф Мессинг”. Фильм я не смотрел. И не собираюсь. Но меня поразило, что отзывы были даже не столько о фильме, как о самом Мессинге – дескать, какой это был великий человек, гений, чуть ли не пророк.
Да разве такое возможно сегодня?? Когда обман уже давно известен? Я заглянул в Imhonet – батеньки, что творится! Какое там разоблачение! О Мессинге уже несколько “исторических” и “документальных” фильмов, множество книг, одни названия чего стоят: “Видевший сквозь время”, “Судьба пророка”, “Драма жизни великого гипнотизера”, “Кремлевский пророк”. И сколько же же людей всему этому верит!
Я полез на книжные полки и с трудом нашел книгу, которую прочел еще в 90-е. Но я её хорошо запомнил. Игнатий Шенфельд, “Раввин с горы Кальвария”, Мюнхен, 1993 (перепечатана в Смоленске, “Полиграмма”, 1994). В интернете текст выложен .
Сначала немного об авторе этой книги, поскольку я пока нигде не нашел ни биографии, ни фотографии. А писатель замечательный, даже вне всяких упоминаний с Мессингом (в книге помимо основной повести “Раввин с горы Кальвария или загадка Вольфа Мессинга” есть еще много интересного). Кроме того и биография у него весьма необычная. Ниже текст из послесловия Ярослава Трушновича и фотография с фронтисписа.
ШЕНФЕЛЬД ИГНАТИЙ НОРБЕРТОВИЧ
Русские друзья Игнатия Норбертовича зовут Игорем. Родился он в 1915 году 22 февраля во Львове. Там же окончил филфак университета. Печататься начал в 1935 г. как поэт и переводчик. Из-за сильной близорукости не был призван в армию и мог продолжить учебу, но помешала война.
В июне 1941 г. во Львов вошла немецкая армия, и Игорь бежал в Советский Союз. В потоке беженцев он попал в Ташкент. Трудные были случайные заработки, на разных работах. Но дальше — еще труднее.
По доносу своего соотечественника-провокатора — об этом читатель может узнать из книги — Игорь арестован в январе 1943 г. в Ташкенте. Особое Совещание выносит стандартный приговор: десять лет лишения свободы.
Срок отбывал в лагерях Актюбинска Пермской области (бывшая Молотовская) в Мордовии — в известном Дубровлаге. Из-за слабого здоровья не попал на Колыму. В лагере дважды доходил до полного истощения и попал на больничную койку.
Дважды, как вспоминает, врачи спасли ему жизнь. В ходе этого «хождения по мукам» — по тюрьмам и лагерям архипелага ГУЛАГ — он встретился и сблизился со многими репрессированными писателями и людьми необычайных и трагических судеб. Срок отбыл полностью, как говорят, «от звонка до звонка», и в 1953 г. Игорь уже в ссылке в Енисейском районе Красноярского края. Здесь он встретился со своей будущей женой, кубанской казачкой Еленой Илларионовной Мыцыковой, медработницей. Елена Илларионовна побывала в гестапо и в советских лагерях отбыла десять лет.
В 1954 г. в ссылке Игорь подружился с Робертом Штильмарком, автором «Наследник из Калькутты». О том, как Игорю уже в Польше удалось помочь своему ла герному товарищу, читатель может узнать из книги.
Игорь с благодарностью вспоминает местных жителей-сибиряков и ссыльных, ранее него оказавшихся здесь. Без их помощи запил бы. Запали в душу слова сибиряков: «Живите у нас, срубим вам избу, отдадим половину нашего огорода, дадим телку, и будет у вас корова...».
В 1955 г. по советско-польскому договору бывшие жители Польши получили право репатриироваться, и семья Шенфельдов в декабре 1955 г. переехала в Варшаву. Здесь Игорь занимался переводами и вскоре стал заведующим Русской редакцией переводов при польском издательстве «Искра». Игорь перевел на польский язык книги Артема Веселого «Россия, кровью умытая» и Юрия Домбровского «Хранитель древностей». Переводил стихи Б.Окуджавы, А.Вознесенского и других. В сентябре 1969 г. эмигрировал, жил во Франции.
Игорь печатался в русских журналах «Грани» и «Континент», в газете «Русская мысль», в польском журнале «Культура». С 1971 по 1980 гг. он работал на радиостанции «Свобода» в исследовательском отделе.
В 1980 г. Игорь вышел на пенсию. Живет с семьей в Мюнхене.
Роберт Штильмарк, Юрий Домбровский, Игнатий Шенфельд (справа).
Так вот, в 1943 г. Шенфельд волею судеб оказался в одной камере ташкентской тюрьмы с Мессингом. Собственно, записанный им рассказ Мессинга о себе и является самым ценным документальным источником, о котором биографы великого “пророка” предпочитают забывать. Между тем, не верить этим запискам нет никаких оснований. Во-первых, люди вроде Шенфельда, прошедшие такую “школу” жизни, редко лгут даже в мелочах, зато остро чувствуют любую фальшь – кстати, это видно даже в стиле автора мемуаров. Во-вторых, обритый, запуганный и ожидающий приговора арестант Мессинг тоже вряд ли стал что-либо сочинять в беседах с земляком-однокамерником на “мамелошн”.
Вольф Мессинг провел детство в еврейском местечке Гора Кальвария, недалеко от Варшавы. У его отца было прозвище Хаим Босой. Семья жила, как и почти все, в нищете, но традиции сохраняли. Подростком Вольф бежал с бродячими цирковыми артистами и долгие годы странствовал по Польше. После мировой и польско-советской войн у него появились новые идеи.
В это время из Германии и Чехословакии пришла к нам мода на публичные выступления разных ясновидцев и телепатов. Газеты много писали о чешском еврее Лаутензаке, который под псевдонимом Эрика Гануссена проделывал удивительные эксперименты в кабаре Берлина, Вены и Праги. Вскоре и в Польше заговорили о своих медиумах: Гузике, Оссовецком, Клюско. В тяжелое время инфляции, кризиса и безработицы людям хотелось какого-то чуда, хотелось узнать, что принесет будущее. Когда подводил здравый шехель, искали необычайного. Я понятия не имел об этих вещах и меня эти бубы мансес, бабушкины сказки, не волновали. Другое дело знать те трюки, при помощи которых все это проделывалось. И я решил постараться узнать, что нового в мире иллюзионистов.Так появился великий “экстрасенс”. Как пишет Шенфельд:
…
Я понимал, что это держится на трюках, но на каких точно, — не соображал. Однако я сделал два важных вывода: что главная роль тут принадлежит ассистентке и что такие штуки мог бы не без успеха проделывать и я. И, вдобавок, что это не так уж сложно: публика любит, чтобы ее обманывали. Словом, я загорелся новым амплуа.
Перед моим мысленным взором стояло объявление на последней странице варшавской бульварной газетки, набранное жирным шрифтом: "Вольф Мессинг, раввин с Горы Кальвария, ученый каббалист и ясновидец, раскрывает прошлое, предсказывает будущее, определяет характер!". Далее мелким шрифтом указывалось, что для того, чтобы стать обладателем этих тайн, надо лишь по указанному адресу сообщить точную дату своего рождения и приложить к письму два злотых почтовыми марками.Новая война снова все перевернула.
Я старался ничем не выделяться, всегда жил своим трудом, развлекал людей, предоставлял им иллюзии, — а ведь в этом нуждается каждый...В Белоруссии беженцу, не говорящему по-русски, повезло – он попал в агитбригаду:
Старая жизнь кончилась, когда Гитлер напал на Польшу. Евреи побежали на Восток, где уже наводила свои порядки Красная армия. До Буга, где проходила демаркационная линия, добраться было нелегко. Советские пограничные посты чинили всякие препятствия, не понимая, почему так бегут евреи: они понятия не имели о том, как относятся к нам немцы. Да и Гитлер ведь был у них тогда еще союзником.
Я выступал последним в сокращенном репертуаре и показывал самые проверенные и эффектные номера. Меня принимали хорошо, не щадили аплодисментов, тем более что это было за здорово живешь: вход был бесплатный. Местные жители были отчасти уже знакомы с выступлениями телепатов, а некоторые даже и меня самого помнили по прошлым годам. Но вы бы видели присутствовавших в зале зрителей из Советского Союза, которым, надо думать, никогда не приходилось видеть ничего подобного! Они были явно растеряны, смотрели на меня с благоговением и страхом, и кругом было слышно: "Кудесник, ну прямо кудесник!" Они, кажется, на самом деле поверили, что я читаю мысли и все знаю.И вдруг – успех на всю страну:
… Я очухаться не успел, как мне сунули на подпись договор. Договор был, оказывается, с Госконцертом и надо было тут же выезжать в гастрольное турне по самым большим городам Советского Союза. Москва прикрепила ко мне администратора, который всем заворачивал, а по договору мне была гарантирована самая высокая ставка. Когда я впервые увидел расчетную ведомость, то даже не мог поверить, что это все — мое, и спросил, не ошиблась ли бухгалтерия? Ну что я стану делать с такими тысячами?Далее несколько интересных историй, как чекисты выбивали из Мессинга миллион, как Сталин прислал Мессингу благодарственную телеграмму за это “добровольное пожертвование” - возможно она-то его и спасла когда он попался на провокацию с переходом границы и оказался в одной камере с Шенфельдом… Много еще разных интересных подробностей о жизни в то время.
Но я быстро научился ничему не удивляться. А главное — не показывать своего невежества. Если я чего-то не знал или не понимал, я помалкивал и многозначительно улыбался. Всем хотелось знать, как меня принимали на Западе в столицах и других больших городах, что писала обо мне пресса. Прямо врать я не хотел, а вертел вокруг да около. Да ведь они и не поверили бы, что я до сих пор кроме Польши нигде не был, а с прессой сталкивался, только когда давал свои объявления в газетках.
Больше они не встречались. Как Мессинг снова оказался на свободе – автор книги не знает, но зато описывает новую стадию “раскрутки” Мессинга. Сначала в СССР:
К чести самого Мессинга надо сказать, что, хотя такая слава ему, наверное, льстила, сам он ее не добивался и не участвовал в создании вокруг себя легенды. Разве что "помалкивал и многозначительно улыбался", как признался тогда в Ташкентской тюрьме. Он удовлетворялся верным куском хлеба — с маслом — и тем, что скапливал, если не на замок, то на вполне безбедную старость. О своем скудном прошлом он не распространялся и, естественно, не был заинтересован, чтобы в нем копались. Вероятно, он считал, что достаточно в его подноготной покопались майор Сааков и капитан Иванов, а может, и кто покрупнее.А потом и на Западе:
Однако нашелся человек без военного звания, едва не заработавший на прошлом Мессинга изрядный куш. Михаил Васильевич Хвастунов, писавший под псевдонимом "М. Васильев" и известный в Москве как "Михвас", был видным журналистом и ловким "популяризатором" в разнообразных отраслях науки. Он выпустил большую серию "Человек и Вселенная". С Вольфом Мессингом же он встретился, когда составлял брошюру "Человек наедине с собой". Незадолго до этого вышла и пользовалась большим успехом книга воспоминаний популярного в Советском Союзе иллюзиониста Михаила Куни, человека, тоже овеянного легендой.
Хвастунов сообразил, каким бестселлером могла бы стать книга Мессинга "О самом себе". Но поскольку Мессинг был полуграмотен, а в русском языке более, чем слаб, был заключен договор, по которому Хвастунов выговорил себе восемьдесят процентов всех гонораров за "литературную обработку" материала (!).
Он затворился с Мессингом в своей подмосковной даче и там в течение недели пытался выжать из того хоть какие-нибудь мало-мальски сенсационные воспоминания. Но воспоминания Мессинга, как мы знаем, вовсе не соответствовали его всесоюзной славе и ходившим о нем легендам. Надо было изобрести новую биографию о блистательной карьере, которая началась не в Белостоке в 1939 году, а, как у Геракла, чуть ли не с пеленок — благо ремесло фальсификации биографий для знатных особ в Советском Союзе широко распространено.
И вот Михвас стряпает невероятный комикс под названием "Вольф Мессинг — "О самом себе". Вся жизнь Мессинга представлена там как вереница чудесных и чреватых последствиями встреч. Когда маленький Вольфеле был еще в хедере, писатель Шолом-Алейхем предсказал ему блестящее будущее. Тринадцатилетним мальчиком он бежал в Германию, где быстро прославился как ясновидец. В 1915 году в Вене он запросто бывал у отца психоанализа профессора Зигмунда Фрейда, в доме которого резвился с Альбертом Эйнштейном и "выщипывал волосики из его пышных усов" — по мысленному внушению хозяина. Потом он совершил большое триумфальное турне по всем, какие только существуют, странам мира. В 1927 году в Индии он, естественно, подружился с борцом за ее независимость Махатмой Ганди, который даже в течение какого-то времени был его индуктором.
В Польше Мессинг — иначе и быть не могло, — вращался среди самых сливок аристократического общества и его часто вызывал диктатор маршал Пилсудский и другие руководящие страной лица — чтобы получить компетентные советы в делах государственной важности. В 1937 году, выступая в Варшаве, он предсказал поход Гитлера на Восток, а также его гибель, после чего за ним начало охотиться гестапо и объявило за его голову премию в двести тысяч марок. В 1939 году, благодаря своим сверхъестественным способностям, он вырвался из гитлеровских застенков и очутился в Советском Союзе. Там он начал выступать, а в 1940 году, как раз когда он был в Гомеле, Сталин, узнав о его прибытии в СССР, послал за ним — не сорок ли тысяч? — курьеров. С тех пор Мессинг становится в Кремле своим человеком и часто встречается с гением всех времен и народов.
Ко всему этому стоит добавить, что Михвас иностранных языков не знал, на Западе никогда не был и специфика тамошней политической и общественной жизни была ему неизвестна, правдоподобно же фантазировать он не сумел. Все произведение было состряпано в стиле, "как это себе представляет маленький Вася". Читателей Михвас, по-видимому, считал идиотами, которые примут все за чистую монету; о редакторах советской печати он был такого же мнения. Чтобы придать "воспоминаниям" Мессинга вес, Михвас нашпиговал их псевдонаучными вставками из своих же брошюр. Этим должно было быть создано впечатление, что автор воспоминаний глубоко ученый человек и знает, что говорит, когда рассуждает о психологии, психоанализе, магнетизме, гипнозе, оккультизме... Это также, что не менее важно, увеличивало количество печатных листов.
…Две ученые дамы, Шейли Острендер и Линн Шредер, сотрудницы Американского общества психологических исследований, в 1967 году отправились в Москву для участия в конгрессе, посвященном парапсихологическим исследованиям. Они очень надеялись выяснить, какими методами коммунисты проникают в парапсихологические тайники.И это не все: московская журналистка Татьяна Лунгина, знакомая с Мессингом долгие годы, в конце семидесятых годов эмигрировала в США. Там госпожа Лунгина, послушав совета друзей, решила "создать эффектный и броский бестселлер". Это ей, по-видимому, удалось и появилась новая версия пересказа тех же записок Михваса - “Вольф Мессинг — человек-загадка”.
Результаты этой поездки можно найти в объемистой книге "ПСИ — научное исследование и практическое использование сверхчувственных сил духа и души за Железным занавесом". В этом "эпохальном" произведении, вышедшем в 1970 году в издательстве "Бентем Бук", к 1980 году выдержавшему пятнадцать тиражей и переведенному на многие языки, наиболее весомая, четвертая, глава — совсем как в пресловутом сталинском "Кратком курсе истории ВКП(б)" — целиком посвящена Вольфу Мессингу. Озаглавлена она: "Вольф Мессинг, медиум, с которым экспериментировал Сталин".
Эту главу авторши почти дословно заполнили переводом комикса Михваса в варианте, напечатанном в журнале "Наука и религия".
В сегодняшней России, очевидно, новый виток популярности Мессинга – если есть спрос, найдутся и сочинители. Когда-то были государственный мистицизм сталинской империи, теперь государственное православие, сочетающееся с верой в чудеса и суеверия…
Игнатий Шенфельд не скрывает, что и для него есть своего рода загадки – например, насколько далеко зашел Мессинг в сотрудничестве с КГБ? В конце он пишет:
Тех же, кто так и не может понять, как вообще могло возникнуть такое явление, как феномен Вольфа Мессинга, я отсылаю к книге Вильгельма Губиша "Ясновидцы, шарлатаны, демагоги". Тридцать лет автор исследовал и разоблачал трюки всяких ясновидцев и эстрадных телепатов. Чтобы показать, как человеческие массы охотно верят невероятному, он несколько тысяч раз выступал в роли телепата, чтобы затем настроить людей критически и предостеречь их. Выступал он перед публикой, состоящей из врачей, юристов, педагогов, студентов, доцентов... И опросы, произведенные после его выступлений — до того, как он раскрывал трюки — показали, что около девяноста процентов зрителей было твердо убеждено, что он на самом деле ясновидец.Лично для меня загадка только в том, что спустя годы снова и снова начинает эксплуатироваться одна и та же ложь и большинство охотно в неё верит. Но разве это загадка? Как сказал Воланд, “обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…”
Автор предисловия к книге Губиша, известный психолог профессор И. Виттман, пишет:
"Если бы он (Губиш — И. Ш.) стал ясновидцем-профессионалом, ему было бы нетрудно нажить себе большое состояние с помощью шарлатанства. Но он предпочел тяжелый и неблагодарный путь раскрытия правды о том, что всякого рода "маги" своим успехом обязаны только великому доверию людей. Люди стремятся быть обманутыми — сознательно или подсознательно".
Вольф (Велвел) Мессинг, как он сам пишет в мемуарах, родился 10 сентября 1899 года в городке Гура-Кальвария недалеко от Варшавы. Стоит сказать, что в ту пору евреи в Польше обычно наряду с первым, собственно еврейским именем носили также немецкие имена, взятые из идиша. Велвел в переводе с иврита означает «выть, стонать», а Вольф на идише, как и по-немецки - «волк». Отца его звали Гирш или Герш. По утверждению Игнатия Шенфельда, отца Мессинга звали Хаим, но это вряд ли соответствует действительности. Сомнительно, чтобы при кратковременном знакомстве Мессинг назвал Шенфельду имя своего отца, и столь же маловероятно, чтобы Игнатий знал ранее отца Мессинга. Поскольку в советском паспорте отчество Мессинга писалось как Гершикович, можно предположить, что его отца звали Гершка (уменьшительное от Гирш).
Тут надо оговориться, что о дате и месте рождения Мессинга известно только с его слов. Во Вторую мировую войну почти все население Гуры-Кальварии, как и подавляющего большинства еврейских местечек Польши, было уничтожено нацистами, а метрические документы погибли в огне боевых действий. Однако у Мессинга в момент его перехода из Польши в Советский Союз осенью 1939 года наверняка был при себе польский паспорт, на основе которого ему был выдан советский. А в советском паспорте Мессинга стояла именно эта дата - 10 сентября 1899 года. Поэтому можно предположить, что указывавшаяся Мессингом в паспорте и всех анкетах дата рождения соответствует истине.
Сделаем небольшое отступление о «малой родине» Мессинга. Местечко Гура-Кальвария известно в хрониках с 1252 года, а в 1670 году оно получило статус города. В 1815 году Гура-Кальвария была включена в состав Российской империи и позже вошла в состав Груецкого уезда Варшавской губернии. Еще в 1808 году здесь проживало всего 60 евреев, составлявших лишь 11,2 процента населения, но уже в 1827 году их число достигло 500, а доля - 40,7 процента. В 1897 году, согласно первой всероссийской переписи населения, в Гуре-Кальварии насчитывалось 2019 евреев, а в 1921 году их численность возросла до 2961 человека, что составляло 53,9 процента всего населения. Накануне Второй мировой войны численность евреев в Гуре-Кальварии, по некоторым оценкам, достигала 3,5 тысячи человек.
В городе довелось жить людям, оставившим заметный след в еврейской истории. Еще в 1859 году в Гуре-Кальварии поселился Ицхок-Меир Алтер, основатель династии гурских хасидов. Хасиды называли Гуру-Кальварию «польским Иерусалимом». В праздник Рош-га-Шана (в переводе с иврита - «голова года», аналог праздника Нового года, в этот день определяется судьба человека на весь следующий год) и Йом-Кипур (в переводе с иврита «День искупления», самый важный иудейский праздник, день поста, покаяния и отпущения грехов) в Гуру-Кальварию стекалось до 15 тысяч хасидов. В 1909 году здесь построили большую синагогу на три тысячи мест.
Что такое хасидизм, одним из центров которого стала Гура-Кальвария? Это направление в иудаизме, возникшее в начале XVIII века. Его название происходит от ивритского слова «хасидут», что означает «учение благочестия». За полвека до возникновения хасидизма еврейские общины на Украине и в Белоруссии испытали первый геноцид со стороны украинских казаков гетмана Богдана Хмельницкого, поднявшего восстание против Польши. Эти печальные события были названы «хмельнитчиной», а на иврите «Гзерот Тах» («Господня кара»); в ходе их погибло до 50 тысяч евреев или четверть еврейского населения Речи Посполитой. Украинский историк XIX века Николай Костомаров так описал происходившее тогда, основываясь на показаниях современников: «Самое ужасное остервенение показывал народ к иудеям: они осуждены были на конечное истребление, и всякая жалость к ним считалась изменою. Свитки Закона были извлекаемы из синагог: казаки плясали на них и пили водку, потом клали на них иудеев и резали без милосердия; тысячи иудейских младенцев были бросаемы в колодцы и засыпаемы землею… В одном месте казаки резали иудейских младенцев и перед глазами их родителей рассматривали внутренности зарезанных, насмехаясь над обычным у евреев разделением мяса на кошер (что можно есть) и треф (чего нельзя есть), и об одних говорили: это кошер - ешьте, а о других: это треф - бросайте собакам!».
Хасидизм стал своеобразной реакцией на геноцид, пусть и отделенной от эпохи «хмельнитчины» временной дистанцией в несколько десятилетий. Это - мистическое учение, которое утверждало, что Бог по своей природе добрый, а не карающий. Человек является центром творения. Хасиды стремятся к тесной связи с Богом через выражение восторга, через песни и танцы. Достижение веселья является для хасидов основой религиозной практики. Такой способ общения с Богом должен был помочь еврейским общинам победить ужас, пережитый в годы геноцида. Основателем хасидизма стал проповедник ребе Исраэль Бен Элизер (1698–1760), живший в Меджибоже на Украине и известный также как Рабби Исроэль Бааль Шем Тов, или сокращенно Бешт. На основе мистической традиции в иудаизме, сохраненной в каббале, Бешт создал учение, которое религиозный экстаз и непосредственный мистический опыт ставят выше как талмудической учености, так и аскетических практик той же каббалы. Хасидизм быстро распространился из Подолии на остальную Украину, в Галицию, проник в Закарпатье, Венгрию, Бессарабию, Румынию и собственно в Польшу, а также распространился среди ряда общин в Белоруссии.
По утверждению Игнатия Шенфельда, почти треть евреев в Гуре-Кальварии носила фамилию Мессинг. Сам Вольф, в отличие от многих других местных евреев, хасидом не был, но с хасидским учением наверняка был знаком. В мемуарах он утверждает, что его отец арендовал фруктовый сад и с дохода от продажи фруктов кормилась вся его семья. Вольф вспоминал: «Маленький деревянный домик, в котором жила наша семья - отец, мать и мы, четыре брата. Сад, в котором целыми днями возился с деревьями и кустами отец и который нам не принадлежал. Но все же именно этот сад, арендуемый отцом, был единственным источником нашего существования. Помню пьянящий аромат яблок, собранных для продажи… Помню лицо отца, ласковый взгляд матери, детские игры с братьями. Жизнь сложилась потом нелегкой, мне, как и многим моим современникам, довелось немало пережить, и превратности судьбы оказались такими, что от детства в памяти не осталось ничего, кроме отдельных разрозненных воспоминаний».
Шенфельд же заставил Мессинга рассказать о детстве гораздо более красочно, с большим количеством слов и фраз на идише, чтобы подчеркнуть, что русский язык в 1942 году тот знал еще нетвердо. Кстати сказать, в реальности они между собой наверняка говорили на идише, а не на русском. В изложении Шенфельда рассказ Мессинга звучал так: «Отец мой - не хочу сказать блаженной памяти, хочу верить, что он жив, - арендовал сады, с которыми была возня от зари до зари. Этот гешефт имел и свой страх и свой риск: кто мог знать, какой будет осенью урожай? Весь год гни спину, вкладывай деньги, а только осенью узнаешь, пан или пропал. Если получался рейвах (прибыль. - Б. С.), отец с этой прибыли расплачивался с долгами и запасался продуктами на долгую зиму.
Я был у отца первым помощником. Мать - да пребудет священным имя ее! - изнуренная родами, выкидышами, тяжелым трудом, рано состарилась и часто болела. Из детей, кроме меня, в живых остались еще два моих младших брата.
Сад был для меня сущим наказанием. Он был почти всегда вдали от местечка, отец не успевал один ухаживать за деревьями и кустами, бороться с вредителями, и я должен был заниматься окуриванием. Знаете, что это такое? Глаза воспалены, слезы текут, горло дерет, прямо задыхаешься. А потом, когда урожай дозревал, сад надо было стеречь от деревенских сорванцов, которые налетали ватагами, трясли деревья и обрывали кусты. Злую собаку, которую давали мне в помощники, я боялся больше, чем этих шайгецов (озорников. - Б. С.). Шалаш, в котором я прятался от дождя, продувало насквозь, и ночами я дрожал от холода и страха. Ой, цорес ын ляйд (горе горькое. - Б. С.)! Незабываемыми событиями в моей жизни были тогда две поездки с отцом в Варшаву: мы там сдавали товар купцам в Мировских торговых рядах. Второсортные фрукты, или которые с гнильцой, мать выносила на местный рынок».
Сложно сказать, передает ли Шенфельд реально слышанный от Мессинга рассказ, пусть и расцвеченный художественными деталями, или этот рассказ он целиком выдумал. Я исхожу из того, что Шенфельду и Мессингу действительно доводилось встречаться в Ташкенте или где-то еще в Центральной Азии - иначе интерес поэта и переводчика к фигуре Мессинга необъясним. Однако невозможно установить, о чем они на самом деле говорили между собой. Ведь повесть Шенфельда - это художественное произведение, и законная авторская фантазия там явно преобладает над фактами.
Сам Мессинг ничего о смерти своих братьев не сообщает и утверждает, что в семье было четверо детей, а не трое. Я больше склонен принять его версию, поскольку ему не было никаких резонов скрывать эти печальные обстоятельства. Наоборот, по советским биографическим канонам, это должно было подчеркнуть те тяжелые условия, в которых жили Мессинги при «проклятом царизме». Шенфельд же писал свою документальную повесть с намерением опровергнуть мессинговские мемуары, развенчать творимую великим телепатом легенду. Поэтому он вполне мог намеренно сгустить краски по части бедности и страданий семейства Мессингов.
Разумеется, доход арендатора впрямую зависел от урожая. В урожайные годы он был вполне приличным для семьи из шести человек, зато когда случался неурожай, родители Мессинга едва сводили концы с концами.
Согласно мемуарам Мессинга, в возрасте шести лет родители отдали его в хедер. Вольф вспоминал: «Люди ниже среднего достатка, какими были мои родители, да еще в бедном еврейском местечке, могли учить своих детей только в хедере - школе, организуемой раввином при синагоге. Основным предметом, преподаваемым там, был талмуд, молитвы из которого страница за страницей мы учили наизусть… У меня была отличная память, и в этом довольно-таки бессмысленном занятии - зубрежке талмуда - я преуспевал. Меня хвалили, ставили в пример. Именно эта моя способность и явилась причиной встречи с Шолом-Алейхемом… Но общая религиозная атмосфера, царившая в хедере и дома, сделала меня крайне набожным, суеверным, нервным».
Здесь мемуарист и его литзаписчик следовали советской традиции воспоминаний. Полагалось всячески проклинать «религиозный дурман» и свидетельствовать, что ты избавился от него еще в детстве или, в крайнем случае, в ранней юности. Также общим местом мемуаров были сетования на тяжелое детство, чтобы лучшим контрастом с ним выглядела светлая жизнь в Советском Союзе.
В мемуарах Мессинг утверждал: «У меня не было детства. Была холодная жестокость озлобленного жизнью отца. Была убивающая душу зубрежка в хедере. Только редкие и торопливые ласки матери могу я вспомнить тепло. А впереди была трудная кочевая жизнь, полная взлетов и падений, успехов и огорчений. Впрочем, вряд ли бы согласился я и сегодня сменить ее на любую другую».
Чем же был столь нелюбимый Мессингом хедер? Это слово в переводе с иврита означает «комната». Хедер представляет собой иудейскую начальную религиозную школу. В конце XIX века в Российской империи возникли так называемые реформированные хедеры, где, помимо религиозных текстов, изучали историю и географию Израиля, а также иврит. Это было связано с развитием сионистского движения, пропагандировавшего необходимость эмиграции евреев на историческую родину в Палестину и возрождение иврита как живого разговорного языка. Но таких хедеров было мало, большинство евреев считали их «ненастоящими». Герш Мессинг, по словам Вольфа, был весьма ортодоксальным иудеем и наверняка отдал сына в традиционный хедер. Да и рассказ самого Мессинга о том, что он учил в хедере, свидетельствует, что обучение там велось по старинке. Хедер был частной школой, и его учитель (меламед) получал плату от родителей учеников. Следовательно, отец Мессинга имел достаточный доход, чтобы платить за обучение сына в хедере. Обучение проводилось обычно в одной из комнат квартиры учителя.
В версии Шенфельда Мессинг рассказывал: «Когда Бог был милостив и случался большой урожай, да еще удавалось его выгодно продать, отец посылал меня в хедер, чтобы я немного поучился. Тогда мне позволяли надевать ботинки, а то я, делая честь отцовскому прозвищу, бегал босым до поздней осени. Брюки и курточку мне шили из перелицованной старой отцовской одежды. Еда у нас была: черный хлеб, картошка, лук, репа, кусочек ржавой селедки на ужин и кофе из ячменя и цикория, который мать утром варила на весь день в большой кастрюле…».
Заметим, что в своих мемуарах, вопреки советской традиции, в которой считалось хорошим тоном подчеркивать бедность своих родителей, Мессинг осторожно говорит, что они были среднего достатка. С отцовским садом у автора оказываются связаны романтические воспоминания, и никаких негативных ассоциаций он на склоне жизни не вызывал. Шенфельд же в своей повести, отталкиваясь от мемуаров Мессинга, стремится построить его альтернативную биографию по принципу противоположности. Поэтому у Шенфельда Мессинг с ненавистью вспоминает об отцовском саде, где ему приходилось трудиться не покладая рук, а семья его, оказывается, жила почти в нищете. В хедер он, дескать, ходил урывками, только тогда, когда в семье были деньги. Но ведь хедер был бесплатным, а уж одну пару ботинок семья в урожайный год вполне могла бы купить. И вряд ли бы, посещая хедер от случая к случаю, Мессинг успевал бы так хорошо, что его отправили бы потом в иудейскую школу более высокой ступени, готовившую раввинов. В данном случае мемуары Мессинга выглядят куда достовернее, чем документальная повесть Шенфельда.
Мессинг вспоминал: «Отметив мою набожность и способность к запоминанию молитв талмуда, раввин решил послать меня в специальное учебное заведение, готовившее духовных служителей - иешибот. У моих родителей и мысли не появилось возразить против этого плана. Раз раввин сказал, значит, так надо!.. Но мне отнюдь не улыбалась перспектива надеть черное платье священнослужителя…».
Иешибот (точнее, йешива - на иврите буквально «сидение, заседание», во множественном числе «ешивот») - это название высшего религиозного учебного заведения, где изучают Талмуд и другие религиозные тексты. Окончивший иешибот становится раввином. В начале XX столетия в некоторых иешиботах Российской империи наметилась тенденция к расширению учебной программы за счет включения других предметов, в частности, изучения Библии, еврейской истории и иврита - древнееврейского языка, незадолго до этого возрожденного в сионистских кругах. Поскольку Мессинг прямо писал в мемуарах, что знает иврит, можно предположить, что он учился в одном из таких реформированных иешиботов и, скорее всего, закончил его. Ведь другой возможности систематически изучать иврит у Мессинга в жизни больше не было. Следует сказать, что с конца XIX века в иешиботах в Российской империи изучались также арифметика и русский язык в объеме начальной школы, причем занятия проходили вне территории иешибота, в особых помещениях.
Вот типичный распорядок дня иешибота в белорусском местечке Воложин в 1880-е годы. В этой школе Мессинг точно не учился, поскольку она была закрыта в 1892 году, однако распорядок дня в большинстве иешиботов был примерно одинаков. Здесь холостые (бахуры) получали стипендию от двух до четырех рублей в месяц, а женатые - от четырех до десяти рублей. Этих денег не хватало для удовлетворения даже самых необходимых потребностей. Каждый воспитанник иешибота должен был являться к восьми утра на общую утреннюю молитву. Потом следовал завтрак. Тем, кто завтракал в школе, глава иешибота читал соответствующую главу из Пятикнижия с комментариями. С десяти часов до часа дня шли занятия по изучению Талмуда. Каждый ученик мог выбрать трактат по своему вкусу. Все это время с учениками находился смотритель, который внимательно следил, чтобы никто не отлынивал от занятий. С часу до трех дня ученики слушали лекцию по Талмуду. Затем был часовой перерыв на обед. В четыре часа опять следовала молитва, после которой занятия продолжались до десяти часов вечера. Затем, после вечерней молитвы, следовал ужин. Потом часть слушателей занималась до полуночи, другие спали до трех ночи, но зато затем занимались до утра.
После 1891 года арифметику и русский язык преподавали в иешиботах между девятью и тремя часами дня. Общая продолжительность ежедневных занятий не должна была превышать десяти часов в сутки, а ночные занятия не допускались. Аналогичные реформы прошли в большинстве других иешиботов Российской империи. Так что Мессинг попал уже в достаточно «либеральное» заведение, где ему, по крайней мере, не приходилось изучать Талмуд чуть ли не сутки напролет. Вероятно, он изучал и русский язык, однако из-за практически полного отсутствия языковой практики вплоть до 1939 года говорить по-русски он практически не мог.
Многие учащиеся иешиботов приезжали из других городов и местечек и жили при школе, выполняя все обязанности по ее уборке и ремонту. Питаться они должны были по графику в домах местных жителей, и чаще всего их кормили впроголодь. Правда, в начале XX века возникла тенденция к замене этого старинного обычая денежными стипендиями или общей кухней при иешиботе. Мессинг во время учебы тоже жил при школе - он сообщает, что его иешибот находился не в Гуре-Кальварии, где сильно было влияние хасидов, а в другом городе. Скорее всего, это была не Варшава, иначе Мессинг вряд ли забыл бы упомянуть, что учился в польской столице. Он утверждал: «Помню иешибот. Он помещался в другом городе, и с этого началась моя жизнь вне дома. Опять талмуд, те же самые, что в хедере, молитвы. Более широкий круг учителей, сменявших друг друга, преподносивших нам разные науки. Кормился - по суткам - в разных домах. Спал в молитвенном доме. Так прошло два года. И так, наверное, и сделали бы из меня раввина, если бы не одна случайная встреча».
Чтобы убедить строптивца идти в иешибот, отец устроил сыну сценку с явлением Бога, старика с большой белой бородой, который убеждал мальчика: «Сын мой! Свыше я послан к тебе… предречь будущее твое во служение Богу. Иди в иешибот! Будет угодна Богу твоя молитва…» Впечатлившись, Вольф согласился поступить в иешибот. Однако вскоре он встретил бродягу, как две капли воды похожего на явленного ему Бога, и понял, что отец его обманул и просто подговорил старика за пару грошей сыграть роль Всевышнего. Тогда, по утверждению Мессинга, он навсегда разочаровался в религии.
В последнем, однако, позволительно усомниться. Выступая в Советском Союзе под флагом разоблачения религии, Мессинг должен был позиционировать себя как атеиста, но, по многим свидетельствам, он до конца своих дней оставался правоверным иудеем. В принципе даже нельзя исключить, что он все-таки окончил иешибот и стал раввином, оставаясь им, только тайным, и в СССР. Правда, его побег из иешибота и последующее поступление в цирк советской публикой должны были восприниматься как решительный разрыв с религией предков. Однако можно допустить, что Вольф никуда не сбегал, а преспокойно поступил в цирк уже по завершении образования. Тем более что, как мы увидим дальше, первые годы его пребывания в составе цирка относятся к явно фантастическим гастролям в Берлине.
Вполне допустим и такой вариант, что весь эпизод с побегом в цирк и последующими там выступлениями сначала в качестве клоуна, потом факира-иллюзиониста и, наконец, телепата-ясновидца - это чистая фантастика, навеянная богатой литературной традицией, включая мемуары знаменитого ясновидца Хануссена. Не исключено, что на сцену Мессинг вышел только в начале 20-х годов, уже отслужив в армии, и сразу же стал выступать со своими психологическими опытами не в составе какого-либо цирка, а индивидуально, демонстрируя публике чудеса телепатии.
В мемуарах же Мессинг побег в Берлин и последующее присоединение к бродячему цирку объясняет как раз наступившим разочарованием в религии: «Мне нечего было больше делать в иешиботе, где меня пытались научить служить несуществующему Богу… Я не мог вернуться и домой к обманувшему меня отцу. И я поступил так, как нередко поступали юноши в моем возрасте, разочаровавшиеся во всем, что было для них святого в жизни: обрезал ножницами длинные полы своей одежды и решил бежать. Но для этого нужны были деньги, а где их взять? И тогда я совершил одно за другим сразу три преступления».
Об этих преступлениях мы поговорим немного позже. Пока же отметим, что, по свидетельству Мессинга, родители рассказывали ему, что в детстве он страдал лунатизмом, от которого его вылечили, ставя у кровати корыто с холодной водой. Вставая среди ночи, он сразу попадал ногами в корыто и просыпался от холода. По словам Мессинга, отец воспитывал детей в строгости, чтобы «вырастить из нас зверят, способных) удержаться в жестоком и беспощадном мире».
Еще Мессинг рассказал о своей встрече с Шолом-Алейхемом. Будто бы ему, уже прославленному писателю, остановившемуся проездом в Гуре-Кальварии, демонстрировали Вольфа, «девятилетнего мальчика, учившегося успешнее других». Раз Мессингу тогда было девять лет, значит, их единственная встреча должна была произойти в 1908 году. Однако хорошо известно, что Шолом-Алейхем (Соломон Рабинович), который, кстати сказать, был раввином, после масштабных еврейских погромов в конце 1905 года уехал из Одессы, где жил с 1891 года, и более в Российскую империю до 1914 года не возвращался. Сначала он эмигрировал в США, затем поселился в Швейцарии, проводя зиму на французской или итальянской Ривьере (врачи обнаружили у него туберкулез). Только весной 1914 года Шолом-Алейхем поехал читать лекции сначала в Россию, а потом в Германию, где его застало начало Первой мировой войны. С большим трудом русскому подданному Шолом-Алейхему, которому грозило интернирование, удалось выбраться в нейтральную Данию, а оттуда уехать в США. Таким образом, он никак не мог в 1908 или 1909 году посетить Гуру-Кальварию для встречи с юным вундеркиндом. Встреча с Шолом-Алейхемом - первая из череды придуманных встреч с великими людьми, которые должны были создать Мессингу имидж великого телепата, признанного знаменитостями. Все эти люди, как один, восхищались Вольфом и говорили, что он далеко пойдет. Вот и Шолом-Алейхем «ласково потрепал меня по щеке и предсказал большое будущее».
Как раз в 1909 году еврейские общины Европы широко праздновали 50-летие со дня рождения Шолом-Алейхема. Из-за этого, возможно, Мессинг и отнес к этому году свое знакомство с писателем, полагая, что в связи с юбилеем тот путешествовал по всей Европе. Хотя даже если бы Шолом-Алейхем вдруг и заехал бы в русскую Польшу, зачем он должен был посещать Гуру-Кальварию? Ведь хасидом он точно не был. А утверждать, что уже в девять лет Вольф Мессинг стал известен всему европейскому еврейству, даже он сам в мемуарах не решился. Для этого надо было уже тогда как минимум уметь читать чужие мысли или двигать взглядом стаканы.
То, что Мессинг произведения Шолом-Алейхема действительно читал, сомнений не вызывает. В мемуарах Мессинг упомянул роман писателя «Блуждающие звезды», где дочь бедняка кантора и сын местного богача, покоренные спектаклями бродячего театра, бегут из родных мест, чтобы посвятить свою жизнь сцене. Этот роман был упомянут Мессингом неслучайно - подобно его героям, он тоже убежал из дома, чтобы присоединиться к бродячему цирку. Так, по крайней мере, он утверждал в своих мемуарах. Не исключено, однако, что это - фантазия Мессинга, навеянная романом Шолом-Алейхема. Но даже если про побег из дома и цирк Мессинг выдумал, его дальнейшая жизнь артиста была во многом сродни жизни героев Шолом-Алейхема. Большую часть времени он проводил в гастролях, вдали от дома.
Начинаю перепечатывать большой текст – автор Игнатий Шенфельд – из старой, сохранённой мной, газеты от 9 мая 1997 года. Электронный вариант текста я долго искала в интернете, и не найдя его там, решила отстукать его на компьютере сама. Точно так же я искала сведения о самом авторе. Хоть и скудные, но такие сведения на русском языке есть, хотя предполагаю, что на польском, немецком и английском языках их значительно больше. Знаю, что Игнатий Норбертович Шенфельд родился в 1915г. в городе Львове. Там окончил филфак университета, печатался как поэт и переводчик. Из-за сильной близорукости не был призван в армию. В июне 1941 г. во Львов вошла немецкая армия,… Шенфельд бежал на восток и в потоке беженцев попал в Ташкент, где перебивался случайными заработками. В 1943г. по доносу стандартный приговор – 10 лет. В лагере два раза умирал от истощения. Освободился в 1955 году и по советско-польскому договору уехал в Польшу. Занимался переводами, сотрудничал с журналами «Грани», «Континент», написал повесть “Раввин с горы Кальвария или загадка Вольфа Мессинга” (с Мессингом сидел в одной камере). Работал на радиостанции «Свобода», жил с семьёй в Мюнхене. Дальше ничего не знаю…. Но судя по тексту, который я переношу в интернет, Шенфельд был замечательным писателем.
Действие происходит в октябре 1941 года среди прибывших в Ташкент беженцев.
Самара карабчик! – говорил мне на базаре старый узбек и, отворачиваясь, сплёвывал с негодованием.
Помню, что базар поразил меня не столько своим великолепием и обилием невиданных ранее фруктов и овощей, сколько тем, что всё эт богатство, раскиданное на громаднейшей площади, оставалось на ночь на месте, кое-как прикрытое тряпьём – под охраной лишь одного старикашки, семенящего вокруг с кремниевым ружьём на плече. Но пройдёт немного времени, и Ташкент приобретёт название Города тысячи воров.
Я был одним из первых, кого война забросила сюда. Здесь не чувствовалось, что фронт подкатывается к Москве и Ленинграду. Но уже через несколько недель из этих метрополий начали съезжаться сюда эвакуированные ведомства и учреждения, театральные и эстрадные коллективы, представители творческих объединений и т.д. Каждый поезд из России выбрасывал на ташкентские перроны толпы беженцев. Жизнь забурлила. и в городе сразу стало тесно. Уплотнялись квартиры, и вскоре началась борьба за каждое спальное место. Вначале я перебрался из гостиницы к разведённой грузинке Лидии, которая разделила со мной свою широкую двухспальную кровать, но убедившись, что не найдёт во мне супруга, выбросила меня на улицу, чтобы пустить в квартиру за большие деньги каких-то киношников из Москвы.
В городе было довольно много услужливых и не первой молодости разведённых дам, но их бесцеремонные притязания на мою свободу так меня отталкивали, что уюту супружеской спальни я предпочёл место на полу в потайной ночлежке. Пожилая бухарская еврейка ухитрялась на крошечной площади укладывать валетом двадцать босяков. К счастью, благодаря глазу хозяйки, пока всё обходилось без вшей и воровства. Являлся я туда не раньше десяти вечера, чтобы не попасться на глаза соседям и участковому инспектору, платил за ночлег, находил свободное место, клал в изголовье ботинки и шляпу, натягивал на себя пальто и засыпал. Чуть свет надо было незаметно улизнуть на улицу.
На товарной станции, к моему удивлению, было необычно пусто. Ни одного вагона не было на путях, стоял только потухший маневровый паровоз. Такого ещё не было, и, обескураженный неудачей – денег в кармане оставалось не много, – я побрёл обратно в город, выбрав путь мимо главного вокзала.
Просторная привокзальная площадь с запылённым газоном посередине, окружённая дощатыми киосками, давно уже превратилась в обширное кочевье беженской бедноты. Крова над головой они себе не нашли, а предлагаемое властями переселение в Голодную степь отпугивало перспективой работы в хлопководческих колхозах, продовольственные проблемы которых вполне оправдывали зловещее географическое название. Многодетные семьи, потерявшие призванных в армию кормильцев, раскладывали свои узлы с убогими пожитками прямо на земле и ютились на площади неделями напролёт без крова от дождя и жары, лишённые самых элементарных санитарных условий. Жили в ожидании какого-то чуда. Когда же на площади не стало уже ни одной пяди свободной земли, когда в вокзальной уборной не было куда ногу поставить и все закоулки и углы были загажены, а у людей всё время уходило на битьё вшей, прибыли в Ташкент освобождённые по амнистии поляки из тюрем, лагерей и ссылок.
Сотни тысяч людей, изнурённых каторжной работой, измученных цингой и пелагрой, выбиваясь из сил, тянулись в Среднюю Азию в поисках тепла, хлеба и врачебной помощи. Здесь их ждало глубокое разочарование. Ранняя и холодная осень сулила на на редкость суровую зиму. У Делегатуры польского правительства в Ташкенте возможности для оказания помощи были весьма ограниченными: не было никаких жилых помещений, в городе уже давно ощущалась нехватка продуктов, больицы были переполнены. Польская миссия на вокзале выдавала в день по миске супа и куску хлеба. Началась эпидемия сыпняка и дизентерии.
Приближаясь к привокзальной площади, я услышал шум голосов и детский плач. Медленно обходя краем чудовищное лежбище, я всматривался в лица людей, сидящих или лежащих на кучах лохмотьев и старой одежды, на кусках толя и картона: а вдруг найдётся кто-нибудь близкий? Я ловил лихорадочные взгляды больных и отводил взгляд от тех, которые уже ни в чём не нуждались. Никого не нашёл я в этом зловонном муравейнике и уже собрался уходить, когда мне показалось, что сквозь многоголосы шум слышу своё имя. Я остановился и напряг слух, чтобы убедиться, не галлюцинация ли это. Кто-то действительно звал меня: слабый крик доносился откуда-то из самой середины густой толпы, куда трудно было пробраться. Я всё же начал протискиваться в ту сторону и вдруг заметил неуклюже поднимающуюся с земли фигуру, которая отчаянно махала мне болтающимся рукавом. Худой маленький человек в кавалерийской шинели до земли встал наконец на ноги и заковылял в мою сторону.
Я уставился на бледное давно небритое лицо, покрытое синяками и царапинами, на длинные свалявшиеся волосы – и не узнавал, не мог узнать, пока не поразило меня что-то знакомое в его растерянном извиняющемся взгляде. Незнакомец пробовал даже улыбнуться и развести руками. Неужели это Норберт? Боже мой, Норберт из «Племени Рогатое сердце»! Как это возможно, откуда он здесь взялся? Всего мог я ожидать, но только не его появления да ещё в таком виде! В последний раз мы виделись пять месяцев тому назад во Львове, за несколько часов до того, как взрывы бомб возвестили миру начало немецко-советской войны. Мы сидели тогда до поздней ночи, слушали сводки Би-би-си, предсказывающие начало военных действий в течение ближайших часов, и разошлись в тревоге, предчувствуя грядущие катаклизмы.
И вот идёт ко мне черех юдоль печали оборванный до крайности человек, в котором невозможно было узнать недавнего денди Норберта. Под шинелью без пуговиц видны были пропитанная потом гимнастёрка на голом теле и выцветшие форменные галифе, одна штанина которых была разорвана от пояса до слетающей с босой ноги галоши. Другого такого оборванца здесь не было. Я стряхнул с себя оцепенение и шагнул вперёд. Обессиленный, он прильнул ко мне, а я приподнял это невесомое существо и, к ужасу, заметил краем глаза, что вдоль воротника его шинели ползёт огромная вошь. Я тогда ещё гнушался вшами, не предчувствуя, в какие близкие отношения мне придётся войти с ними в скором будущем. Быстро овладев собой, я осторожно поставил его на землю и, взяв под руку, вывел из толчеи и потащил в ближайший проулок. Нашлось место под забором. Он лёг, я присел рядом. Тяжело дыша и запинаясь, Норберт стал рассказывать, что стряслось с ним после той памятной июньской ночи во Львове.
продолжение следует…