Где отдыхал горький в италии. Максим горький в италии

28 марта исполнилось 150 лет со дня рождения классика русской и советской литературы, главного пролетарского писателя и «буревестника революции» Алексея Максимовича Пешкова, более известного под псевдонимом Максим Горький. Немногие знают, что Горький был крупным издателем и довольно состоятельным человеком. Не только после революции, но и задолго до неё он жил на широкую ногу и мог позволить себе длительные зарубежные путешествия.

Чтобы проиллюстрировать тягу Горького к странствиям, нужно вспомнить, что в молодые годы он пешком прошел весь российский юг: Поволжье, Дон, Украину, Крым, Кавказ… Впечатления от этих путешествий легли в основу цикла рассказов «По Руси».

Фото: Молодой Максим Горький / Антон Чехов, Лев Толстой и Максим Горький. Ялта, 1902 год / © РИА Новости

А вот за границей Горький впервые оказался, уже будучи всемирно известным писателем и по совместительству членом РСДРП. В январе 1906 года, вскоре после поражения первой русской революции, Горький по поручению Ленина отправился через Финляндию, Швецию, Германию, Швейцарию и Францию в Америку, для сбора средств для партийной кассы. Его сопровождали гражданская жена - актриса Мария Андреева и телохранитель Николай Буренин. Из Франции в Америку Горький плыл на лайнере «Фридрих Вильгельм Великий», где у него была каюта-люкс с огромным письменным столом, гостиной, спальней, ванной и душем. Посетив Нью-Йорк, Бостон и Филадельфию, где он участвовал в митингах, организованных американцами, сочувствующими русским социалистам, Горький собрал 1200 долларов, немалую по тем временам сумму.

Фото: Горький с Марией Андреевой на обеде в свою честь в Бостоне, 1906 год / © РИА Новости

А затем поселился на острове Статен-Айленд в устье Гудзона, в имении американских меценатов, супругов Мартин, где начал писать свой самый знаменитый роман «Мать». Однако вскоре в американской прессе поднялся скандал: Горького называли двоеженцем (он действительно не был разведен с первой женой), и ему пришлось покинуть США.

Фото: Максим Горький и Марк Твен на обеде в клубе писателей / Coutesy Image

В сентябре 1906 года Горький ненадолго возвращается в Россию, а уже в октябре отбывает в длительную эмиграцию в Италию. На пристани в Неаполе Горького встречали толпы народа. Сегодня трудно поверить, что в начале XX века слава писателя могла быть сродни нынешней славе кинозвезды, но это факт. Для итальянцев Горький был мучеником революции в духе Гарибальди, который чудом спасся из кровавых лап царизма и теперь вынужден скрываться за границей. И хотя это было не совсем так, итальянцы были готовы носить Горького на руках.

Проведя некоторое время в Неаполе, Горький перебрался на небольшой остров Капри. Уже через несколько дней он писал Леониду Андрееву: «Капри - кусок крошечный, но вкусный. Вообще здесь сразу, в один день, столько видишь красивого, что пьянеешь, балдеешь и ничего не можешь делать…»

Сначала Горький и Андреева поселились в гостинице «Квисисана» (Quisisana). Сегодня этот отель называется и входит в ассоциацию The Leading Hotels of the World. Здесь останавливались Эрнест Хэмингуэй, Жан Поль Сартр, Том Круз, Стинг и другие известные люди.

Многие считали, что у Горького на Капри собственная вилла, но это было не так. За семь лет на острове Горький сменил три места жительства. В ноябре 1906 года Горький и Андреева сняли виллу «Блезус» (Villa Blaesus), принадлежавшую семейству Сеттани. Она находилась в одном из самых живописных мест на Капри. Сегодня здесь располагается отель «Вилла Крупп», с террасы которого открывается изумительный вид на море и бухту Марина Пиккола. Сюда к Горькому в гости приезжал Ленин, который в это время тоже находился в эмиграции, но во Франции.

Фото: В. Ленин в гостях у М. Горького играет в шахматы с А. Богдановым /Ю.А.Желябужский / «Пролетарская революция», 1926, №1.

Весной 1909 года Горький переехал на виллу «Спинола», построенную нобелевским лауреатом в области медицины Эмилем Берингом. Сегодня она так и называется - Вилла Беринга. Она располагается в конце улицы Лонгано (via Longano). Узнать её довольно легко, потому что от остальных домов она отличается ярким бордовым цветом. Здесь Горький прожил два года, до февраля 1911-го.

Жизнь Горького на Капри не была жизнью отшельника. В его доме постоянно толпились какие-то люди. Некоторое время на Капри даже действовала партийная школа, где русские рабочие и студенты обучались азам революционной борьбы.

Итальянский журналист Марио Баккардо в статье «На острове сирен» в «Иль Джорнале д’Италиа» писал: «На Капри понаехало много русских, но не знатных господ, а служащих, учителей, студентов из Петербурга, Москвы, Вильно, Киева. Им удается совершить поездку благодаря долгой экономии средств… Они приезжают на Капри потому, что здесь живет Максим Горький. Они собираются здесь и живут как одной семьей, помогают другу другу, учатся по общим книгам».

У Горького побывало множество гостей из России: Бунин, Шаляпин, Новиков-Прибой, Леонид Андреев, Луначарский, Дзержинский и многие другие. Горький был очень гостеприимным хозяином: «Приезжайте, - писал он артисту Василию Качалову, - будем купаться в голубом море, ловить акул, пить белое и красное Capri и вообще жить… Превосходно отдохнете…».

Фото: Максим Горький и Федор Шаляпин / © РИА Новости

И, наконец, третье место жительства Горького на Капри - это вилла «Серфина» (ныне переименованная в виллу «Пьерина»). Здесь он жил с весны 1911-го по конец 1913 года. В письме к своему приемному сыну Зиновию Пешкову он писал о Капри: «Здесь удивительно красиво, какая-то сказка бесконечно-разнообразная развертывается перед тобой. Красиво море, остров, его скалы, и люди не портят этого впечатления беспечной, веселой, пестрой красоты. Какие это музыканты, если бы ты слышал!.. В них очень много природной веселости, наивности, жажды красивого и нет ничего, что напоминало бы тебе об итальянцах Америки… Очень подкупает демократизм, который здесь - особенно после Америки - сильно бросается в глаза».

Фото: Дом на Капри, в котором Горький прожил много лет / А. П. Н.

Безвылазно на острове Горький тоже не сидел. Он посетил Флоренцию, Рим, Геную… В 1907 году он побывал в Лондоне в качестве делегата V съезда РСДРП, а в 1912 году - в Париже, где в очередной раз встречался с Лениным. Конечно же, Горький, вспоминая молодость, обошел пешком и весь Капри. Даже поднимался на его самую высокую гору Монте Соларо.

И, конечно же, Горький писал. Повести «Детство» и «Исповедь», пьеса «Васса Железнова», 27 небольших рассказов, составивших цикл «Сказки об Италии», - всё это было написано на Капри.

В 1913 году в честь 300-летия Дома Романовых была объявлена амнистия политическим эмигрантам, и Горький вернулся в Россию. Однако спустя семь лет, писатель снова уехал за границу. Жил в Гельсингфорсе, Берлине, Праге, а затем перебрался обратно в свою любимую Италию. Официально - для лечения застарелой чахотки, но на самом деле он был просто потрясен жестокостью революции, которую так призывал в своих произведениях.

Фото: В Берлине, 1921 год / В Финляндии, 1904 — 1905 годы / © РИА Новости

Весной 1924 года Горький со своей новой пассией Марией Будберг и множеством домочадцев поселился в Сорренто. «На Капри не был и не собираюсь, - писал он в одном из писем на родину. - Там, говорят, стало очень шумно, модно и дорого. В Портнои, Позилипо, Поццуоли, в Байи - ничего не нашли для себя. Я очень тороплюсь работать и сяду за стол тотчас же, как только переберемся в Сорренто, а молодёжь займётся поисками жилища».

На мой запрос "Горький Капри" Интернет выдал строчку из песни Александра Городницкого: "Не возвращайся, Горький, с Капри" и далее в развитие темы: "Не упускай свою удачу,/ Попав однажды за рубеж,/ Не приглашай вождя на дачу,/ Пирожные его не ешь". Улыбнулась: перепутал - сознательно или нет - бард эпохи и лица. На Капри Горький был при царе, а "при вожде" жил в Италии уже в Сорренто - совсем близко, всего пять километров через пролив, но на материке. Однако дальше Всемирная паутина выудила стихотворение Владимира Маяковского. "Очень жаль мне, товарищ Горький,/ что не видно/ Вас/ на стройке наших дней./ Думаете -/ с Капри,/ с горки/ Вам видней?" - обращался поэт к писателю в 1926 году. Поняла, что простой случайностью это быть не может. Капри - просто знаковый остров.

Для большинства наших соотечественников, не особо искушенных в прелестях отдыха на тихом острове в Тирренском море, Капри всегда существовал больше в историческом, чем в географическом пространстве. Многие припомнят, что там была партийная школа, придерживающаяся вредной, с точки зрения большевиков, ориентации. Это подмочило репутацию острова. Но у Горького дважды гостил Ленин. И это обстоятельство реабилитирует Капри.

Я и сама приговаривала: "Поедем посмотрим, где это они наше счастливое будущее обдумывали". Словно без славного революционного прошлого Капри не стоил того, чтобы тратить на него целый день из всего лишь недельного пребывания в Риме.

Ровно в восемь сажусь на римском вокзале в поезд до Неаполя. Купе на шесть человек с застекленными дверями, кожаные кресла с высокой спинкой. За окном проплывают римские окраины, и вот уже потянулись поля Кампании, потом начался подъем в горы - даже немного заложило уши. Поезд то и дело нырял в тоннели - и наконец вдалеке видны стеклянные небоскребы Неаполя. Это его деловой центр. Но нам не туда, а в порт - самую старую часть города.

День субботний. На улицах торгуют где попало и чем попало, как во всяком портовом городе. Когда спешишь - а надо успеть вечером вернуться в Рим - это раздражает. Сам порт оказался рядом. Но грузовой. И по нему между фурами и ангарами еще долго пришлось пробираться до пассажирских причалов. Покупаю билет на метеор за 12 евро, поднимаюсь по трапу, и наконец-то можно перевести дух и оглядеться. Кто-то с чемоданом: только тут приходит в голову, что на Капри можно ехать не на экскурсию, а просто отдыхать. Кто-то там уже отдыхает и возвращается к обеду "из города". Капри начинает приобретать реальные очертания. Жаль с годовщиной Октября (а поездка пришлась на 7 ноября) поздравить некого.

Путешествие на современном судне комфортно, но лишено романтики. И не напишешь, как один русский путешественник в середине XIX века: "Латинский парус трепещет, как крыло подстреленной чайки, ленивый ветерок возлагает всю работу на бронзово-мускулистых четырех соррентийцев... за веслом эти гребцы деятельны, как черти, поют отрывки из своих неаполитанских баркарол или шутят между собой с врожденным комизмом". Наши "гребцы" песен не поют, да и ветерок не ленивый. Сечет мелкий дождик. Но вот уже совсем близко "скалы, встающие из вод", и мы швартуемся в Марина Гранде.

Восторг, который испытываешь при виде приближающегося острова, сменяется растерянностью: в реальности он почему-то оказался намного больше, чем существовал в моем революционно ориентированном сознании. Автомобилей, которые бойко шныряют по набережной, вообще не должно было быть. Но надо срочно врастать в настоящее.

Купив путеводитель (на русском языке - спасибо итальянцам!), удивилась. На острове, протяженность береговой линии которого всего-то 17 километров, уместились два города - Капри и Анакапри - с безумным количеством улочек и, что самое неприятное, переплетающихся из-за сложного рельефа в совершенно немыслимых формах. Погрустнела: горьковские пристанища, не зная точных адресов, ни за что не найти (а итальянцы даже в русском издании указать их не удосужились, хотя и написали, что вилл было три).

По карте заметно, что остров будто перетянут поперек веревкой. От этого оба его конца "надулись". Считается, что своей конфигурацией он напоминает вепря - капроса, с чем некоторые и связывают его название. Эта перетяжка - ближе к задним ногам животного - больше всего подходит для короткой прогулки, решаю я: нет места "уже между берегами, и подниматься придется не так высоко.

Поворачиваю в первую попавшуюся на глаза улицу-лестницу. Вернуться можно по ней же - не заблудишься, наивно, как оказалось потом, рассуждала я. Cтупени круто идут вверх, а по бокам то окна и двери виллы, то высокая каменная стена - и там, над ней растут деревья рядом с домом, который сверху. Интересно, что Горький (я буду часто обращаться к его свидетельствам) именно на примере Капри объяснял одному юному поэту, что такое висячие сады Семирамиды, подтрунивая над его излишней романтикой: "В том, что эти сады висячие, нет ничего удивительного. Просто они были расположены уступами по крутому склону горы..."

Но даже зная этот секрет, не перестаешь восторгаться. Вот так, охая по поводу цветущей (в ноябре!) герани и еще многих не известных мне фиолетовых, красных, бордовых, оранжевых цветов, разглядывая разные горшочки, решеточки, балкончики, я и не заметила, как добралась до верха и через арку попала на главную площадь города Капри - пьяцца Умберто Примо. Окруженная со всех сторон сомкнувшимися стенами невысоких зданий, она больше похожа на зал, чем городскую площадь. Половина ее занята ресторанными столиками. Получается этакая столовая в престижном санатории. Но задерживаться некогда: я уже предвкушаю, какой вид откроется, стоит лишь завернуть за высокую (для Капри, конечно) башню с часами.

Смотровая площадка нависает над ложбиной (той, по которой и прошла "веревка"). Слева поднимается зеленый холм монте Солара - самой высокой горы на острове. Впереди - море. Увы, туман и дождь приглушают краски и не дают насладиться цветом воды, который должен быть здесь, по рассказам, необыкновенно синим. Но зато под серым небом еще отчетливее и внушительнее вырисовываются скалистые береговые обрывы.

Римские императоры полюбили Капри за его неприступность: сначала Август, потом Тиберий. Если внимательно читали "Мастера и Маргариту", может, припомните, как говорил Понтий Пилат, что "полетит весть не наместнику в Антиохию и не в Рим, а прямо на Капрею, самому императору". Не погрешил Булгаков против исторической правды. Действительно Тиберий провел здесь в общей сложности 10 лет до своей смерти в 37 году. И мог поддерживать связь с материком: этому служили специальные башни, с которых дымом и пламенем подавались условные сигналы. Вот только читателю надо быть эрудитом, чтобы опознать за Капреей (так звали остров римляне) географический Капри.

Здесь строили роскошные виллы - с террасами, бассейнами, украшенные мозаикой и мрамором, о масштабах которых можно судить по развалинам. О том, как проводили императоры время, документальных свидетельств не сохранилось, а у историков единодушия нет. Ювенал и Плутарх пишут о тихой уединенной старости Тиберия, а Светоний, например, рассказывает, что он завел на Капри "гнезда потаенного разврата" и "мальчиков самого нежного возраста, которых называл своими рыбками и с которыми забавлялся в постели".

Слухов ходит много. В том же самом грехе, что и Тиберия, обвиняют пушечного короля Альфреда Крупа, который из-за астмы вынужден был поселиться на Капри. А о шведской королеве Виктории, прибывшей сюда из-за слабых легких, говорили, что у нее роман с придворным врачом Акселем Мунте...

Но есть загадка посложнее всех этих пикантных подробностей: почему Горьким в 1906-1913 годах "было выбрано Капри, в то время почти безвестное Капри, где главным образом бывали немцы?" В дневниках Веры Муромцевой, жены (тогда еще гражданской) Ивана Бунина, откуда взята эта запись, датированная 1919 годом, ей предшествуют разговоры об известном разоблачителе провокаторов Бурцеве и о том, что многие подумали о Горьком, когда Бурцев пообещал открыть "имя того, кто был на службе у немцев". А далее читаем размышления Яна (так она называла Бунина): "Как чахоточный, после семилетнего пребывания на Капри, выдержал сразу берлинскую, а потом и финскую зиму и зиму в Тверской губернии? Да, многое непонятно и будет ли когда-либо понято?"

Я не случайно задала этот вопрос устами Буниных. Наверное, в то время при виде рушившейся России в переходившей из рук в руки Одессе слух о Горьком на службе у немцев принимался ближе к сердцу, чем это может быть сегодня. Да и вероятность документально подтвердить или опровергнуть его была выше.

Как бы то ни было, на самом острове хочется меньше всего размышлять о том, что же действительно заставило Горького, вынужденного не возвращаться в Россию из-за угрозы ареста, сделать выбор в пользу Капри. Там при виде моря и гор просто верится, что климат очень подошел страдавшему чахоткой писателю. А задержался он потому, что ему очень понравился Капри. Уже через несколько дней после приезда он живописует Леониду Андрееву: "Капри - кусок крошечный, но вкусный. Вообще здесь сразу, в один день, столько видишь красивого, что пьянеешь, балдеешь и ничего не можешь делать..."

Горький и потом продолжал звать туда всех добрых знакомых. "Почему-то я все думаю, что Вы, Москвин, Леонидов, Румянцевы весною приедете сюда, - пишет В.И.Качалову в 1913 году, - будем купаться в голубом море, ловить акул, пить белое и красное Capri и вообще жить... Превосходно отдохнете..."

Насчет акул Горький не шутил: их на Капри действительно ловили и ели. Технология была такая: ловили на живца, подтягивали к борту, оглушали веслом и втаскивали на борт. Конечно, вся эта сложная процедура проводилась с помощью местных рыбаков. Выходить в море без них не решались - опасно. Как-то удалось поймать акулу, вдоль которой смогли встать 25 человек. Художник Исаак Бродский вспоминает, что в итальянских газетах даже было фото.

Близкие знакомые проводили у Горького практически все время. Анекдот или нет, но рассказывают, что однажды на открытой веранде было столь многолюдно, что проходивший мимо англичанин принял дом Горького за ресторан. Вошел. Сел за стол и потребовал стакан холодной содовой, яичницу с ветчиной, сыру. Его - ради смеха - обслужили. И лишь когда он собрался расплатиться, ему сказали, что вилла - не ресторан и обедов здесь не продают. Говорят, смущение его было очень велико, он долго тряс Горькому руку, когда узнал, кто стоит перед ним, а на следующий день прислал цветы с миллионом извинений.

Что-то слишком "отпускным" получается у меня Горький на Капри. Спешу исправиться. "...живу я, как всегда, да и не живу, а или сижу за столом, или стою у конторки. Когда-нибудь до того устану, что упаду на пол и пролежу месяца два неподвижно", - это Горький о своем житье-бытье.

Он много писал. Его каприйский период сравнивают с пушкинской болдинской осенью. Он каждый день пролистывал десятки газет, которые на Капри, если позволяла погода, доставлял пароходик из Сорренто. Прочитывал горы рукописей и обстоятельно объяснял авторам просчеты. Составлял планы новых журналов. Жарко спорил о философских материях, увлеченно "строил" бога. А еще вел занятия по литературе в школе для передовых рабочих.

В связи со школой, у истоков которой стояли помимо Горького А.В.Луначарский, А.А.Богданов, сегодня говорят, что именно на Капри определялись пути развития русской социал-демократии. Примирись Ленин с "каприйской ересью" - фантастика, конечно - кто знает, куда бы пошел русский социализм. Некоторые даже считают, что там же, на Капри, он с закрытием школы вообще скончался. Ну а последним русским социалистом они объявляют Александра Богданова, который - так сложилась история для многих изучавших ее еще по советским учебникам - остался лишь "примечанием" в собрании сочинений Ленина.

Значит, при любой политической конъюнктуре упоминание в истории Капри обеспечено. Только вот надо, чтобы был он там на своем законном месте, хотя бы в горьковской биографии. Тот же Интернет снабдил меня удивительной информацией о том, что Мура (то есть баронесса Будберг, с которой Горький познакомился лишь в 1919 году) часто выступала на каприйской вилле в роли хозяйки, и совсем уже взрослый сын Максим (родился в 1897 году) гонял по Капри на мотоцикле. А уж о том, что Сталину очень хотелось выманить Горького именно с Капри, оговорок не счесть.

За те четыре с лишним тысячи дней, что писатель провел там, он исходил остров вдоль и поперек: любил гулять с гостями после обеда или под звездным небом. И уж по той "поперечине", что выбрала я для своего марш-броска, наверняка шагал часто. Особенно в Марина Пиккола - рыбачить. Туда держала свой путь и я.

От Пьяцетты начинается главный местный променад с престижными отелями и дорогими магазинами. Говорят, летом здесь народ идет плечом к плечу. Но мне повезло: в ноябре на Капри уже не сезон. Да и тех романтиков, что выбирают его для тихого осеннего отдыха, разогнал по домам дождь. Я же упорно шла к цели, жадно ловя приметы каприйского быта, не стесняясь заглядывать за ограды. Впрочем, ничего кроме ухоженных газонов, цветников, бассейнов, пальм там не наблюдалось.

В России ходили слухи, что у Горького на Капри своя вилла. Он их опровергал: "У меня виллы нет, да едва и будет". Так что о пролетарском писателе - и вообще о русских социалистах - на Капри теперь ничего не напоминает. Разве что мемориальные доски на домах, где Горький жил. А еще бюст Ленина в общественных садах, носящих имя императора Августа, как раз поблизости от Марина Пиккола. Между прочим, основаны они германским империалистом Круппом. Неплохое смешение эпох, согласитесь.

У последнего и по сей день на острове куда более весомое присутствие. Зигзагообразная дорога, которую он когда-то проложил от своей виллы к морю, и сегодня на картах обозначена виа Крупп.

Сравнимый по площади с Москвой в пределах бульварного кольца остров вполне может потягаться со столицами по числу побывавших там знаменитостей. Только во времена Горького здесь гостили Шаляпин, Бунин, Леонид Андреев, Станиславский (с большой частью труппы МХТ), Саша Черный, Репин... Можно долго продолжать. Из иностранных деятелей культуры на острове бывали Оскар Уйальд, Анри Жид, Райнер-Мария Рильке, Пабло Неруда, Грэм Грин, Александр Дюма, Альберто Моравио, Сомерсет Моэм - тоже всех не перечислишь. Восторженных свидетельств они оставили о Капри столько, что хоть отдельной книгой издавай. Но по фанатичной любви и преданности острову вряд ли кто сравнится со шведским врачом Акселем Мунте. Он построил здесь виллу Сан-Микеле в стиле римских императорских, посетить которую считают своим долгом все пребывающие на Капри.

Мысль навсегда поселиться на острове завладела им еще в юности, когда он в 1876 году попал сюда по причине совсем не оригинальной - из-за слабого здоровья. Причем не просто поселиться, а самому построить дом. Позже, начав копать с помощниками, на глубине примерно двух метров они "нашли твердые, как гранит, римские стены: на красном помпейском фоне танцевали нимфы и вакханки". Как пишет Мунте, эти остатки одной из вилл Тиберия и послужили фундаментом его белоснежного дома.

Конечно, если верить тому, что рассказал он в своей "Легенде о Сан-Микеле" (книга, написанная на английском, вышла в 1929 году). Некоторые, однако, считают шведского врача сказочником и говорят, что многое из того, что и по сей день украшает залы виллы, было куплено им у антикваров, а не найдено тут же.

В начале 60-х (к этому времени книгу перевели на десятки языков) очарованная ею Татьяна Александровна Аксакова-Сиверс сделала русский перевод и отдала его в Госиздат, где он благополучно пролежал почти десять лет. Однажды на вопрос, в чем же задержка, ответом ей было: "Лицо автора книги о Сан-Микеле нам неясно! Кто он такой? Родился в Швеции, учился в Париже, жил на Капри и издал свой роман в Лондоне! Это какой-то космополит!"

Все свое имущество на острове "космополит" Мунте завещал шведскому государству. Занимающий виллу Фонд Сан-Микеле специализируется в области классической культуры.

Мунте, кстати, был еще, как мы сказали бы сегодня, убежденным экологом: боролся с ловцами птиц на территории замка Барбаросса. Боролся своеобразно: просто купил эту землю. Сегодня в замке, построенном когда-то для защиты от набегов сарацин и получившем имя разрушившего остров почти полностью известного пирата, размещен орнитологический центр.

Служит делу просвещения, на сей раз молодых архитекторов, и другой знаменитый каприйский дом - итальянского писателя Курцио Малапарте (отдавший дань увлечения и фашизмом, и коммунизмом, и даже маоизмом современному читателю автор больше всего известен по книге "Техника государственного переворота"). Аскетичному, напоминающему бункер красному зданию с плоской желтой крышей, он давал определения, меньше всего сочетающиеся с атмосферой острова: "грустный, тяжелый и суровый". Но это не мешает некоторым считать дом Малапарте, стоящий на высоком мысу в окружении сосен, самым интересным из всего, что есть в авангардной архитектуре.

Малапарте строил его не сам: проект принадлежит архитектору Адальберто Либере, который работал во славу Муссолини над Дворцом Съездов в римском районе ЭУР. Говорят, правда, что именно писатель придумал сделать стену за камином прозрачной, чтобы огонь горел на фоне скал фаральони. Этот вид - три возвышающихся над морской поверхностью недалеко от берега камня, над формой которых долго работали вода и ветер - считается одним из самых впечатляющих на Капри.

Мне оставалось ходу минут пятнадцать до площадки, с которой можно любоваться этим природным чудом, но взгляд на часы заставил повернуть назад. До последнего метеора меньше часа: как раз не спеша вернуться в порт.

Без труда вышла на Пьяцетту и, нырнув с площади в арку, поняла, что иду не туда. Лестницы не было. Вернулась на площадь, нырнула в другую арку: тоже никакой лестницы.

Все аборигены, к которым я обращалась за помощью, пожимали плечами и произносили: "Bus". Где остановка автобуса, я и без них знала. Только мне хотелось еще раз пробежать через "висячие сады" и наглядеться впрок на цветы, балкончики, решеточки... Но то была настоящая мафия - пришлось сдаться.

Заплатив 1,30 евро, минуты за три я была доставлена по узкому серпантину прямо в порт. Нет, к организации автобусного движения у меня никаких претензий нет. Человек в кассе продает билеты, другой эти билеты проверяет, сам водитель уже за рулем, дожидается, когда все места будут заняты. Такой плотности обслуживающего персонала на одного туриста может позавидовать иной 5-звездный отель.

А в порту сам собой отпал вопрос, который, признаюсь, мучил меня: как всем прибывшим за день удастся уплыть вечером на материк. Ведь мало кто откажется задержаться подольше. Вместо утреннего метеора нас ждал настоящий метеорище, в котором разместились несколько сотен пассажиров. Время в пути получилось то же, что и утром, - сорок минут.

В поезде я снова и снова прокручивала в памяти каприйские картинки. На одну горьковскую виллу я все же наткнулась, когда плутала в поисках той самой лестницы. Кое-где в подтеках и немного облупившиеся стены помпейского цвета, окна закрыты жалюзи. На первом этаже - Интернет-центр. Как раз над ним - мемориальная доска, извещающая, что в этом доме с марта 1909 по февраль 1911 года жил Максим Горький и что здесь бывал у него основатель советского государства Владимир Ленин.

Рассматривая фотографии дома, заметила как раз за углом другую мемориальную доску. Напрягаюсь до предела, пытаясь разобрать хотя бы самые крупные буквы, пока наконец у меня не выходит: "EMIL VON BERING". Ба! Нобелевский лауреат: в 1901 году он получил премию в области медицины. Что делал здесь? Ищу биографию Беринга. Оказывается, в 1897 году он провел на Капри медовый месяц с Эльзой Спинолла, дочкой берлинского врача. Опять немцы! Именно у Беринга снимал виллу Горький. Сегодняшние хозяева, привлекая клиентов, зовут ее не иначе как Домом Горького.

За один день Капри, конечно, не исходишь вдоль и поперек. Не хватило у меня времени - хотя и была рядом - дойти до отеля "Крупп": там первый горьковский адрес на острове. Его владельцы тоже не упускают случая упомянуть, что на этой вилле когда-то жил пролетарский писатель.

Я только по книгам знаю волшебную силу знаменитого голубого грота с водой неповторимого оттенка. Я не видела удивительный майоликовый пол в церкви святого Михаила. Не поднималась по подвесной дороге на монте Соларо. Не бродила по развалинам императорских вилл.

Осталась в стороне от моего маршрута и Чертоза - бывший картезианский монастырь святого Иакова, построенный в средние века. Здесь хранится итало-русская библиотека, с инициативой устройства которой выступил Горький. Были замыслы и более обширные. Разрабатывались планы создания Русско-итальянского общества для взаимного знакомства с культурами. А заброшенный монастырь предлагали превратить в итало-русский этнографический музей. Но планы не осуществились. А так, кто знает, и у России было бы на острове весомое культурное присутствие. Сейчас же в Чертозе куда нагляднее представлено немецкое искусство: здесь действует музей художника-символиста Карла Диффенбаха, одно время жившего на Капри. Тоже интересно.

Да, многое посмотреть не удалось. Значит, надо снова ехать на Капри. Просто отдыхать. Тем более что и Горький советовал.

Светлана Сорокина

Расположенная в нижней части острова Капри, вилла, где жил Горький, была просторной, комфортно обставленной и окружена цветущим садом, с ослепительным видом на море. Этот буржуйский люкс несколько смущал писателя, словно бы он примерил чужую одежду. Но Мария Андреева, следившая за его здоровьем и настроением, поспешила заверить его, что он нуждается в этом спокойствии, чтобы продолжать заниматься творчеством. Любуясь пейзажем, он, однако, не имел никаких контактов с местными жителями. Ему ни на секунду не приходило в голову выучить итальянский, как, впрочем, и какой-либо другой иностранный язык. Ему, пересаженному на чужую почву, не по вкусу были ни голубизна Неаполитанского залива, ни розы в цветниках, ни скромные виноградники, ни лазурные гроты, ни Везувий, курящийся вдали, – он мечтал лишь о берегах Волги, о голых степях, о вечернем ветре в березовом лесу. В его понимании настоящий мир был не тот, что у него перед глазами, а тот, что он оставил, убегая из родной страны. Ностальгия была у него так сильна, что он писал: если бы вырванный зуб мог чувствовать, он, без сомнения, чувствовал бы себя так же одиноко. Именно на Капри он задумал один из самых ярких своих рассказов, «Городок Окуров», картину в черных тонах мелочной и вялой жизни мещан в забытом уголке русской провинции.

Время от времени он вырывался со своего острова, чтобы съездить в Неаполь, во Флоренцию, в Рим, в Геную. Но всегда возвращался в свой порт приписки. На Капри высаживалось все больше и больше посетителей, которые желали навестить писателя в его «золоченой клетке»: это были писатели, артисты, просто любопытствующие, по большей части марксистского вероисповедания. Всякий русский проездом в Италии чувствовал себя морально обязанным совершить это паломничество. Как Толстой в Ясной Поляне, Горький на своем острове был окружен двором, в котором попрошайки соседствовали с почитателями, праздные путешественники с искателями правды. Он принимал в своем доме всех, всех жадно слушал. Эти отзвуки родной сторонки были ему необходимы, чтобы выжить под чужим небом. У него на столе скапливались письма, пришедшие из различных уголков России: от литераторов, от ученых, от разделявших его политические убеждения, от простых рабочих. Хотя адрес часто был написан неправильно, Горький был в Италии так известен, что корреспонденция неизменно прибывала на место назначения. Утонувший в рукописях, признаниях, просьбах о совете, денежных прошениях, он заставлял себя читать все – очень внимательно – и отвечать максимально подробно, безотлагательно. Помня, как трудно он начинал сам, он не мог отделываться, из лени, из равнодушия, от просьб о помощи слабых людей. За столом у него всегда было многолюдно и шумно. Некоторые гостили у него неделями.

Мария Андреева играла при нем три роли: хозяйки дома, сиделки и секретаря. Она перепечатывала его рукописи, разбирала почту, переводила по его требованию статьи из французских, английских, немецких и итальянских газет и работала переводчиком, когда он принимал иностранных гостей. Жил он на авторские гонорары, которые регулярно получал на Капри, – жил, едва сводя концы с концами, поскольку его щедрые пожертвования в партийную кассу и оказание помощи компатриотам в беде разоряли семейный бюджет. Когда Марии Андреевой советовали сократить расходы так, чтобы тратиться только на себя двоих – например, принимать поменьше гостей, она отвечала: нет, нет, это невозможно – Алексей Максимович заметит. Он оторван от родины, но благодаря товарищам, которые приходят к нему, по-прежнему с русским народом. Это ему так же необходимо, как воздух, которым он дышит. Денежные заботы она взяла на себя и справляется. Она не допустит, чтобы Алексей Максимович в письмах просил денег. Его творчества не должны касаться никакие материальные проблемы.

В 1907 году, хотя Горький и не являлся членом социал-демократической партии, его пригласили как «почетного гостя» на съезд партии в Лондон. Чему он был безмерно рад, поскольку прелести Капри уже начинали давить на него и он ощущал потребность встать плечом к плечу с другими борцами. Однако, когда он оказался среди трех сотен борцов, собравшихся на место съезда, он быстро заметил, что некоторые из них, такие как Аксельрод и Дейч, скорее реформисты, чем революционеры, а другие, такие как Плеханов, слишком уж европейцы, а не вполне русские, чтобы иметь право руководить рабочим движением. В конце концов он нашел отдушину в Ленине, который покорил его своей решимостью и простотой. «Этот лысый, картавый, плотный, крепкий человек, потирая одною рукой сократовский лоб, дергая другою мою руку, ласково поблескивая удивительно живыми глазами, тотчас же заговорил о недостатках книги „Мать“, оказалось, что он прочитал ее в рукописи, взятой у И. П. Ладыжникова. Я сказал, что торопился написать книгу, но – не успел объяснить, почему торопился, – Ленин, утвердительно кивнув головой, сам объяснил это: очень хорошо, что я поспешил, книга – нужная, много рабочих участвовало в революционном движении несознательно, стихийно, и теперь они прочитают „Мать“ с большой пользой для себя. „Очень своевременная книга“. Это был единственный, но крайне ценный для меня комплимент».

С Лениным и Марией Андреевой он обошел весь Лондон, посетил музеи, встретился с известными писателями, такими как Бернард Шоу, Герберт Уэллс, Томас Харди… «Съезд [Лондонский] был страшно интересен для меня, – напишет он бывшей жене, Екатерине Пешковой. – Я не заметил, как промелькнуло три недели времени, и очень много взял за эти дни здоровых, бодрых впечатлений. Страшно нравятся мне рабочие, особенно наши, большевики. Удивительно живой, разнообразный, интеллигентный народ, с такой яркой жаждой знаний, с таким жадным, всесторонним интересом к жизни. Я устроил им в Гайд-парке митинг, говорил о современной литературе, был очень удивлен их чуткостью и остротой внимания». (Письмо от 20 мая – 2 июня 1907 года.)

После лондонского съезда Горький вернулся в свою клетку, на Капри, с еще большим чувством одиночества. Он испытывал физическую потребность в контакте с народом. Поэтому с большим энтузиазмом принял предложение двух крупных лидеров большевиков, Луначарского и Богданова, основать на Капри Высшую школу пропагандистов. Безо всяких колебаний он предложил свою виллу в качестве учебного помещения. Программа занятий была обширной и четко марксистской. Горький взял на себя роль преподавателя истории литературы. Учащихся предполагалось тайно набирать в России, в рабочих центрах, и перевозить через границу по поддельным документам, чтобы учить их здесь, в Италии, методам подпольной борьбы. Что же касается преподавателей, организационный комитет хотел, чтобы они были выбраны из различных фракций партии, с тем чтобы представлять все тенденции. Но в итоге на приглашение ответили только теоретики-большевики. Так школа, которая уже распахнула двери для первых своих учеников – двадцати человек, – вместо того чтобы стать оазисом марксизма во всем его разнообразии, стала школой воинствующего большевизма. Однако и среди большевиков назревал серьезный раскол. Луначарский, Богданов и несколько других именитых марксистов мечтали дополнить и одухотворить марксизм. Они считали, что для того чтобы социализм воплотился в жизнь, он должен был превратиться в религию. Этот переход от экономической концепции к идеологической и почти мистической отвечал и невысказанным устремлениям Горького. Любовь к народу шла у него изнутри. Ему нужно было верить в него, как верят в Бога.

А пока, всегда руководимый своей преданностью трудящимся массам, он отказался участвовать в организационном праздничном комитете по случаю восьмидесятилетия Толстого. «Граф Лев Толстой – гениальный художник, наш Шекспир, может быть, – писал он Венгерову. – Но… с лишком двадцать лет с этой колокольни раздается звон, всячески враждебный моей вере; двадцать лет старик говорит все о том, как превратить юную, славную Русь в китайскую провинцию, молодого даровитого русского человека – в раба… Может быть, Вам покажется резким мое суждение, даже наверное так. Но иначе не могу думать. Я хорошо заплатил за право мое думать именно так, как думаю». (Письмо от конца июля 1908 года.)

Его стремление придать народу значение почти сверхъестественное заставило его опубликовать в 1908 году большую повесть «Исповедь», которую он посвятил Шаляпину. В ней он анализирует моральный конфликт человека, раздираемого одновременно марксизмом и христианством.

Герой повести, Матвей, подкидыш, воспитанный дьяконом в почитании Священного Писания, задается вопросом с самого юного возраста, почему Бог так мало любит людей. Повзрослев, он отправляется бродить по свету в поисках абсолюта. Старичок странник, встреченный на опушке леса, открывает ему разрешение этой проблемы: Бога еще только нужно создать, и только заводским рабочим по силам в скором времени выполнить эту задачу. Тогда Матвей направляется к ним и, озаренный их мудростью, начинает различать дорогу, которая ведет к новому Богу, богу справедливости и доброты. Но вскоре их начинает преследовать полиция, и Матвей покидает завод, чтобы нести благую весть дальше. Подтверждение его веры ему дает чудо: у дверей одного монастыря взволнованная набожная толпа окружила молодую парализованную девушку, лежащую на носилках. Вдруг, словно оживленная энергией, исходящей из народа, народа-изобретателя, несущего в себе Бога, больная поднимается и идет. Эта мистико-социальная амальгама не могла понравиться Ленину, непреклонный атеизм которого не допускал никаких отклонений от доктрины. Он осудил «Исповедь» и, шире, пророчества, «богостроительство» Богданова и Луначарского как попытки отойти от философии Маркса. Он отказался преподавать в новой партийной школе и учредил собственную школу, в Лонжюмо, около Парижа, перетянув к себе нескольких учеников из рабочего центра на Капри. Комитет каприйской партийной школы упрекал Ленина в отсутствии лояльности, тогда как Ленин бросал своим противникам обвинение в желании создать новую партию, отнюдь не марксистскую. Однако он никогда не вмешивал в разборки Горького, словно писательский талант искупал его политические заблуждения. Он даже повторно посетил Капри в 1910 году (Ленин уже провел на Капри две недели в 1908 году), по приглашению Горького, и эта встреча скрепила их примирение.

Дружба этих двух людей держалась, как ни странно, на противоположности их натур. Они казались такими же антагонистами, как лед и пламя. Ленин, вышедший из мелкого дворянства, сын директора гимназии, по образованию юрист, во всех своих решениях был ведом несгибаемой логикой. Обладавший трезвым и холодным умом, подчиненным суровой системе, он принимал в штыки малейшую сдачу позиций в идеологическом плане, проповедовал сугубый материализм и был убежден, что в деле революции цель оправдывает средства. Горький же, вышедший из народа, с характером артистичным и эмоциональным, был способен на необдуманные поступки, на внезапную ненависть, на неконтролируемые порывы. Он дал себе образование сам благодаря множеству прочитанных книг и относился к знанию с уважением самоучки. С детства в нем жила религиозность, через которую все еще преломлялась его революционная борьба. Его социалистические убеждения были не продуманными, а интуитивными, как зов веры у первых христиан. Он возлагал большие надежды на будущее партийной школы Капри. Однако после многочисленных долгих лекций школа была распущена. Профессора и ученики покинули остров.

Оставшись наедине с Марией Андреевой, Горький снова впал в уныние. Новости из России приходили тревожные. За поражением революции 1905 года последовали жестокие репрессии министра внутренних дел Столыпина. Либеральная интеллигенция была напугана. Пролетариат, которому заткнули рот, больше не решался поднять голову. В то время как за границей в стерильной полемике сцеплялись социалисты всех мастей, там, в России, самодержавие зверело и укрепляло свои позиции, прикрывшись ложным парламентаризмом. Способна ли еще страна сделать рывок и освободиться? Еще одно событие глубоко затронуло Горького: смерть Толстого 7 ноября 1910 года на маленькой станции Астапово, где он оказался, убегая от семьи.

Это «бегство» сначала возмутило Горького: он видел в нем лишь жалкую комедию, обслуживающую легенду о патриархе из Ясной Поляны. «„Бегство“ Льва Николаевича из дома, от семьи, – писал он Екатерине Пешковой, – вызвало у меня взрыв скептицизма и почти озлобление против него, ибо, зная его давнее стремление „пострадать“ для того только, чтоб увеличить вес своих религиозных идей, давление проповеди своей, – я почувствовал в этом „бегстве“ нечто рассудочное, подготовленное. Ты знаешь, как ненавистна мне эта проповедь пассивного отношения к жизни, ты должна понять, как пагубны буддийские идеи в стране, насквозь пропитанной фатализмом… Вдруг – телеграмма из Рима о смерти Льва Николаевича… Минут пять, может быть, я чувствовал себя как-то неопределенно – что ж? Неизбежное случилось, да. А потом – заревел. Заперся у себя в комнате и – неутешно плакал весь день. Никогда в жизни моей не чувствовал себя так сиротливо, как в этот день, никогда не ощущал такой едкой тоски о человеке… Уходит из жизни нашей, бедной и несчастной, – самый красивый, мощный и великий человек… Сиротеет не одна женщина [жена Толстого] – сиротеет русская литература… Уходит судья. Мне и пророка – не любимого мною – жалко смертельно».

В следующем году был убит Столыпин в киевском театре, на глазах у царя с царицей. Но этот поступок революционера-одиночки лишь усилил полицейские притеснения. Перед задушенной Россией, которой надели намордник, Горькому было стыдно за свое итальянское благополучие. Бывшей жене он писал 30 января 1912 года, что, кажется, теряет самое главное – свою веру в Россию и в ее будущее.

Теперь он жаждал посещения русских с нетерпением токсикомана, ожидающего свою дозу наркотика. Новоприбывшего отвозили на корабельной лодке до самого берега. В маленьком порту его окружали крикливые мальчишки, которые завладевали его чемоданом и, узнав, что он приехал к «синьору Горькому», провожали его, крича: «Signore Gorki! Molto Ricco! Molto Ricco!» («Синьор Горький! Очень богатый! Очень богатый!») Вилла Горького представляла собой бывший монастырь, перестроенный в мещанский жилой дом. В рабочем кабинете – длинный стол, обтянутый зеленой материей и поднятый на ножках достаточно высоко для того, чтобы Горькому не приходилось горбиться, когда он писал. Огромное окно – во всю стену, – а внизу скалы и синее море. Вдали Везувий в своей дымке. Терраса с колоннадой. Сад, полный цветов и экзотических растений. И посреди этой умиротворенной гармонии, этой сахарной сладости – медведь в клетке. Этот контраст между изяществом убранства и грубостью того, кто выбрал себе это жилище, поражала всех гостей. Собирались за обеденным столом. Теперь среди прочих привычных гостей сидел здесь и Зиновий Пешков, «приемный сын» Горького. Этот молодой человек, двадцати восьми лет, настоящая фамилия которого Свердлов, был замечен Горьким около 1900 года. Проявив к нему интерес, Горький стал его крестным отцом, когда Зиновий, в возрасте восемнадцати лет, решил принять православное крещение. Эта формальность была необходима, чтобы мальчик мог поступить в Филармоническую школу. Тогда же Горький разрешил ему носить фамилию Пешков. Хотя официальное усыновление места не имело, нежные отношения между «крестным отцом» и «крестником» были очень тесными. В 1904 году, не желая идти на военную службу, Зиновий Пешков отбыл в Канаду, где работал на меховом заводе в Торонто. Затем, после многочисленных странствований по Штатам и по Новой Зеландии, он вернулся в Россию. Оттуда он поехал на Капри. Сыну Максиму Горький писал, что вернулся его «блудный сын Зиновий», рассказывает интересные вещи о Новой Зеландии и о всяких дикарях. Рассказы этого жадного до приключений мальчишки забавляли Горького и напоминали ему о собственной молодости, проведенной в бродяжничестве. Приглашенная писателем революционерка, Татьяна Алексинская, отметила в своих «Воспоминаниях»: «После нескольких часов отдыха я сижу в просторной столовой, залитой светом. Вокруг стола – Максим Горький, Андреева, приемный сын Горького, дочь и сын Андреевой и еще много народу. На Горьком куртка из желтой кожи. Его запавшие щеки выделяют резкие очертания его подбородка. Его жесткие длинные свисающие усы, его неправильный нос делают его похожим на денщиков, таких, какими их изображают в комических пьесах в русском театре. Но его умные глаза и складки на лбу свидетельствуют о напряженной духовной работе. В разговор Горький вмешивается редко, делая лишь короткие замечания. Затем он начинает говорить много, обильно, и становится виден самоучка. Он злоупотребляет цитатами и научными терминами. Называя автора, он считает нужным его представить… Вместо того чтобы сказать „Кант“, он говорит „знаменитый философ Кант“».

Отрезанный от русской земли, от русского народа, Горький чувствовал, как творческие силы покидают его. Он любил Италию, но, не зная местного языка, не мог погрузиться в жизнь итальянского народа, чтобы черпать в ней вдохновение. «Итальянские сказки», которые он написал на Капри, разочаровали его первого. Все в этих коротких рассказах было бесцветным и стандартным, как в комментариях к туристическому каталогу. Ленин предложил ему сотрудничать с легальными журналами, которые с недавнего времени в Санкт-Петербурге издавали социал-демократы, обманывавшие бдительность цензуры. Также он предоставил ему колонки в официальном органе большевиков, «Пролетарии», который выходил во Франции. В 1912 году он попросил его составить небольшую первомайскую листовку, короткую и четкую, или революционную прокламацию. Горький сам прибыл в Париж в апреле того же года, произнес речь в зале Ваграм и опубликовал в «L’Humanitе"e» открытое письмо, обличающее антисемитизм в России.

Однако такая работа урывками не давала ему достаточно впечатлений, чтобы создать произведение. Если бы еще он находил в политической активности компенсацию отсутствия у себя литературного порыва! Но, провозглашая в своих книгах, своих статьях необходимость революции, он не был основательно вовлечен в партию. Для профессиональных большевиков он был именитым соратником, полезным пропагандистом, уважаемым товарищем, без сомнения, который, однако, вел борьбу на свой лад, вне строя, вне системы, вне дисциплины. Ленин и его ближайшие помощники не страдали, когда жили за границей, потому что осознавали, что оттуда им удобнее всего выполнять задачу, сводящуюся к свержению царского режима. Их профессией была подрывная деятельность, профессией же Горького была литература, литература, предназначенная, разумеется, народу, но послушная тем же художественным порывам, что и у его буржуазных коллег по перу. Как и они, больше их, возможно, он нуждался, чтобы почувствовать себя счастливым, вернуться к истокам русской жизни, вдохнуть полной грудью воздух родной стороны. Каждый день он зачитывал до дыр приходившие из России газеты, в надежде найти там что-нибудь об изменении отношения правительства к политическим эмигрантам. Но царь держался на своих позициях непреклонно. Границы сторожила полиция. Безумием было даже и думать о том, чтобы вернуться к себе. Горький сох посреди своего идиллического сада. До какой поры ему придется жить в уединении и пьянящей красоте Капри?

ГОРЬКИЙ НА КАПРИ
(отрывки из монографии Л. Быковцевой "Горький в Италии")

Горький жил в Италии с 13 октября 1906 года по 27 декабря 1913 года и вторично - с 7 апреля 1924 года по 9 мая 1933 года. В общей сложности 15 лет.
В Италии Горький много и плодотворно работал. Из России на Капри к Горькому приезжало много соотечественников. Г.В. Плеханов, А.В. Луначарский, Ф.Э. Дзержинский, И.А. Бунин, Л.Н. Андреев, А.С. Новиков-Прибой, Ф.И. Шаляпин, К.С. Станиславский, И.Е. Репин, М.М. Коцюбинский. И в 20-30-е годы вилла “Il Sorrito” в Соренто, где жил Горький, была для русских деятелей культуры местом паломничества, как для мусульман священная Мекка.
Важным событием в жизни Горького явились приезды на Капри В.И. Ленина в 1908 и 1910 годах. Именно тогда они сблизились, там окрепла их дружба, установились сердечные отношения.
Горький много путешествовал по миру, но только Италия привязала его надолго и стала для него вторым домом, там, где в тяжелый период эмиграции он нашел убежище и душевное участие друзей, которое помнил всегда. Позднее в советские годы климатическое лечение в Соренто помогло ему справиться с тяжёлой, смертельно опасной болезнью.
Алексей Максимович нашел на Капри необходимые ему для работы уединение и покой, ту тихую пристань, в которой нуждался после трудных скитаний и бездомности.
Капри приводил Горького в состояние душевного подъема... “ Здесь удивительно красиво, какая-то сказка бесконечно-разнообразная развёртывается перед тобой. Капри - кусок крошечный, но вкусный. Здесь пьянеешь, балдеешь и ничего не можешь делать. Всё смотришь и улыбаешься ...” .
Горький работал не покладая рук по 14 часов в сутки и с великой радостью. Отдых давали писателю прогулки по острову, участия в народных празднествах, купанье, рыбная ловля, музыкальные и литературные вечера, которые устраивали то в доме Горького, то у кого-нибудь из проживающих на Капри знакомых. Но лучшим отдыхом была рыбная ловля и охота на акул. Алексей Максимович ежедневно шёл в Марина Пиккола. Спускался по крутой тропинке на пустынный и тихий берег к месту, которое отличалось удивительной красотой. А море было настолько спокойным, чистым и прозрачным, что дно просматривалось на много метров и видны были причудливые камни, водоросли, диковинные обитатели водного царства, вся та морская экзотика, которой не устаешь любоваться никогда. Здесь пахло смолой, рыбой, водорослями, стояли лодки и рыбаки в красных вязаных колпаках чинили сети. Алексей Максимович присоединялся к рыбакам. Наступали блаженные часы.

Капри можно было легко обойти за один день, его площадь в 10,4 кв.км. Но какое было на нем множество интереснейших дорог, какое неисчерпаемое богатство впечатлений он давал! Одно- и двухэтажные маленькие домики и виллы городка Капри составляли замысловатое, причудливое переплетение узких улочек, уводивших в разных направлениях: вниз, к воде Марина Пиккола и Марина Гранде ; в сторону селения Анакапри и в противоположную юго-восточную безлюдную часть острова. За каждым поворотом открывались неожиданности: арочный проём, извилистая улица-галерея, древняя стена, покрытая ковром вьющихся роз, каменный парапет видовой площадки... Лабиринт улочек выводил к Пьяццете - центру Капри, такой же миниатюрной, камерной, как все дома, садики, цветники, набережная. На первый взгляд как бы ненастоящей, игрушечный, воспринимавшейся как макет театральной декорации в спектаклях Гоцци или Гольдони. С Пьяцетты можно было выйти на виа Тиберио и дальше, всё время вверх и вверх, дойти до самой конечности восточной части острова. Здесь, на высоте 334 метров над уровнем моря, раскинулись руины Дворца Тиберия , или, как его называли, Виллы Йовиса (Юпитера),- самого грандиозного и роскошного из тех двенадцати императорских дворцов, которые воздвигли на Капри древнеримские зодчие. К западу от Марина Гранде открывались руины другого античного дворца - первого, построенного на острове для императора Октавиана Августа , так называемого Морского дворца , или Виллы Августа . А рядом с ним на берегу остатки водного комплекса: императорского порта, пристани и бань Тиберия.
Отсюда, от моря, можно было подняться по каменным ступеням, вырубленным в гористом склоне ещё первыми каприотами, в городок Анакапри . Около 800 ступений, местами выщербленных, неровных, стертых, составляли знаменитую Финикийскую лестницу - важную достопримечательность Капри, может быть одну из самых длинных лестниц и одну из самых древних дорог, оставшихся на земле. От позднего средневековья, от XIV века, остался хорошо сохранившийся монастырь Чертоза Сан Джакомо . Исторические и архитектурные памятники особенно впечатляли в сочетании с морем, солнцем, теплом, в обрамлении поэтических пейзажей. В дни, когда Горький приехал на Капри, поздней осенью, всё ещё буйно цвели цветы, ярко расцвечивались жёлтыми и оранжевыми плодами апельсиновые и лимонные деревья. Капри, действительно, один из немногих на планете, оправдывал название острова вечного цветения.
Голубой грот - едва ли не главная приманка для туристов. До него добирались на лодке, проплыв через узкое отверстие в скале, лежа на днище, низко пригнув голову. После нескольких секунд темноты громадная, высокая пещера, залитая ярким, пронзительным голубым светом, представлялась залом сказочного хрустального дворца. Эффект происходил от преломления дневного света в прозрачной морской воде и сталактитах пещеры. Создавалось неповторимое зрелище: всё вокруг принимало лазурно-голубую окраску стены, вода, каждый предмет, любая вещь.
Капри наряду с другими маленькими островами, обладал громадной силой эмоционального заряда, может чем большей, чем Мальта, к которой привязался мятежной душой Байрон, или Майорка, где переживали последние дни любви Шопен и Жорж Санд.
Многие из людей, наблюдавшие жизнь писателя на Капри с удивлением и уважением говорили о поразительном его качестве - ощущение значительности и весомости каждой минуты времени.
« ...Воспалён я рвением к работе до безумия»,- сообщал он К.П.пятницкому.
Труд был для Горького высшим мерилом оценки человека. «Жизнь человека только тогда имеет смысл или оправдание, когда после неё что-нибудь остается. Мне же есть, что оставить после себя, я много взял от жизни и много должен отдать ей»,- писал Горький своему сыну.
С 1906 года Капри заполняют русские. Сюда потянулись прежде всего политические эмигранты. Уже в январе 1907 года русский посол в Риме Муравьёв направил в министерство иностранных дел для передачи Столыпину депешу, в которой он указывал, что вокруг Горького группируются русские революционеры и итальянские социалисты.
Русская колония на Капри жила одной тесной семьей. Была учреждена касса взаимопомощи. Была организована русская библиотека с обширным книжным фондом, который непрерывно пополнялся. Издавался сатирический журнал «Каприкон» . Собирались всем русским обществом что-бы говорить о России, поспорить о литературе, послушать музыку, спеть русские песни. Самую мощную струю в многоводном потоке, бурлившем вокруг Горького, составляли литераторы. Едва ли не каждый, кто избрал себе писательскую судьбу, стремился встретится с Горьким.
В ряду чужих городов - сколько повидал за свою жизнь Горький!- Рим занял особое место. Рим настоящий, а не показной. Во всей своей неповторимости и очаровании, недосягаемых для скользящего взгляда тех, кого доставлял туристический конвейер. Вечный Рим, который дорог самим римлянам и который любили многие люди России и всей земли.

«Великолепно здесь! Сколько силы, красоты, надежд на будущее!» - восторженно писал Алексей Максимович из Рима Е.П. Пешковой в конце ноября начале декабря 1907 года.
И тогда же К.П.Пятницкому: "Здесь так хорошо, и, когда вспомнишь безграничность человеческой пошлости,- здесь она представляется ещё более гнусной, лишней для жизни, оскорбительной для человека". О пребывании Горького в Риме сообщали многие итальянские газеты. Так, например, столичная «La tribuna» писала: «Уже в прошлый приезд в Рим он побывал в главных музеях Рима и сейчас открывает для себя небольшие галереи и памятники, менее посещаемые туристами... Он вдоль и поперек исходил город, побывал в районах наиболее характерных... часто уважительно приветствуемый узнававшими его горожанами. Ему очень нравится город. Он изучает и любит наше искусство, нашу литературу и наш народ...»
Газета «Avanti» публиковала подробное сообщение своего корреспондента о беседе с Горьким.
«Италия - страна своеобразной красоты, которая меняется от одного района к другому ,- делился своими впечатлениями писатель.- Я рассматриваю ее как общечеловеческий музей, как музей Истории Человечества. Если побывать во многочисленных музеях и картинных галереях Италии, то можно шаг за шагом проследить длинный и нелёгкий путь человечества к прогрессу. Иногда мне кажется, что я нахожусь в громадной школе, где собраны колоссальные исторические ценности, но заниматься в этой школе так легко и приятно, что душа радуется, а нравственные силы укрепляются .»

Я всегда мечтал побывать на Капри, потому что много лет занимаюсь жизнью и творчеством Горького. На земле есть четыре места, самых важных для него, - это Нижний Новгород, где он родился; Казань, где он "духовно родился"; Петроград, где провел самые тяжелые для себя годы - с 1917 по 1921-й; Капри и Сорренто. Здесь прошли две его эмиграции - до революции (7 лет) и после (9 лет).

Этим летом мечта сбылась: я приехал (приплыл из Неаполя) на остров Капри и остался на 7 дней. Не 7 лет, но все-таки. И... Горького я там не нашел.

Горький - в Сорренто. Особняк с парком. 27 октября в Сорренто еще и установят ему памятник Александра Рукавишникова. А на Капри нет Горького. Из трех вилл, на которых он жил, сохранилась только одна. Стоит в центре поселка Капри. Красного цвета, кубической формы, не слишком привлекательная. Под табличкой, где на итальянском языке написано, что, мол, здесь жил Максим Горький, что сюда к нему в 1910 году приезжал Ленин, который потом совершил революцию, которая перевернула всю мировую историю, находится... стеклянная витрина с детскими игрушками. На резных воротах написано по-итальянски "Резиденция". Ворота закрыты.

Как я ни напрягал воображение, представить себе, что в этом красном кубе жил и писал "Вассу Железнову" и "По Руси" Максим Горький, не смог. Постоял, постоял и ушел...

Но Капри есть Капри, и не Горьким единым живет этот остров. Он стал летней резиденцией еще первого императора Рима Августа, так ему понравилось это место. Но и от Августа тут не сохранилось почти ничего. Благодарные каприйцы (Августа они любят) разбили в центре поселка Капри Сады Августа - веселенькое место для туристов как бы в "барочном" стиле. Деревца, кустики, цветочки, нимфы и фавны... Меня эти сады нисколько не тронули, и я ушел оттуда так же быстро, как и от виллы якобы Горького.

Здесь не пахнет историей, это место для "вздохов на скамейках".

Капри есть Капри, не Горьким единым живет этот остров

Август любил Капри, сделал его своего рода дальней дачей. От Рима далеко, но Римская империя была не маленькой. Как пишут историки, дача Августа была небольшой, он бывал тут только наездами. А вот его преемник-пасынок Тиберий!

Историки до сих пор спорят о Тиберии - что это был за человек. Если вы будете смотреть ужасный фильм Тинто Брасса "Калигула", прошу - не верьте глазам своим. Калигула был преемником Тиберия и воспитывался как раз на Капри.

В начале фильма Тиберий изображен омерзительным похотливым стариком с трупными пятнами на безобразном лице. Он купается в роскошных термах, потом не глядя штампует приказы, которые подсовывает ему Макрон, его верный телохранитель. Потом Макрон его, само собой, задушит, чтобы угодить Калигуле. Потом Калигула убьет Макрона. Страшно, аж жуть!

Легенда о том, что Тиберий, проживший на Капри последние десять лет своей жизни, вел здесь какой-то чудовищный образ жизни, что он занимался содомией, насиловал честных матрон и всех убивал, была создана прежде всего римским историком Светонием. Свою руку к той легенде приложил и Тацит.

Любопытно, что Пушкин, читая Тацита, из всех императоров обратил внимание только на одного Тиберия. И не случайно. Ведь он не мог не заметить одно противоречие.

Один из самых мудрых или, говоря нынешним языком, "успешных" императоров в первую половину правления расширял пределы Рима, лучше всех решал финансовые вопросы, был блестящим дипломатом и великим полководцем, щадившим жизни своих солдат, во вторую половину - превратился в чудовище. Но, оставаясь чудовищем, продолжал быть мудрым правителем, прекрасно решать финансовые вопросы, вести грамотную дипломатию.

Своих врагов он, да, убивал или ссылал в места от Рима отдаленные. Но уже подсчитано, что казнено при нем было меньше, чем при том же милом Августе. И развратником Август был известным, девушек поставляла ему сама жена Ливия, которую он, кстати, отнял у ее законного мужа, отца Тиберия. Это было в порядках Рима.

Стал ли Тиберий на Капри развратником, строго говоря, неизвестно. Светоний был, конечно, ученым-архивистом, но питался он на сей счет только слухами и донесениями с острова. Мало ли что там доносили... Куда интереснее, что Тиберий выбрал именно Капри местом своего последнего пребывания и построил там 12 (!) вилл. Одна из них - а это, видимо, был роскошный дворец - сохранилась в руинах. Место от центра очень отдаленное и потому мрачное, несмотря на прекрасный вид на море. О чем он думал здесь? Как управлял отсюда гигантской Римской империей? Загадка!

А вот третьим человеком, после Тиберия и Горького, который был "ужален" Капри и решил поселиться здесь, был шведский врач Аксель Мунте.

О нем есть единственная полноценная биография, написанная Бенгтом Янгфельдтом (стати, славистом и исследователем Маяковского).

Восьмое чудо света - вилла Сан-Микеле, полная туристами

Жаль, что ее до сих пор не издали в России на русском, хотя собирались. Но пока ее можно прочитать по-английски.

Мунте был великий врач и еще более великий фантазер. Он спасал людей в Неаполе во время великой эпидемии чумы, а в детстве еще и беседовал с гномами. Мунте был умелым ветеринаром и защитником птиц и животных. На Капри он приехал нищим студентом и встретил здесь Мефистофеля, который обещал ему, что он построит на острове свой "парадиз", но жестоко за это поплатится. "Парадиз" он построил и ослеп. Это знаменитая вилла-музей Сан-Микеле, полная туристами. Она на другом конце острова, в Анакапри.

Описать это восьмое чудо света невозможно, это нужно просто видеть!

Вот такой он, Капри! Правда, я не рассказал о сотой части его чудес. Жаль только, что Горького я так и не нашел.