Режиссер Владимир Панков: Я никогда не смотрю, я слушаю. Любовь Стрижак: театр может быть бомбой Кеды стрижак

Драматург Любовь Стрижак принадлежит к новейшему поколению авторов, чье имя только-только появляется на афишах. Она успела написать всего три пьесы, но все они уже имеют успех. К примеру, "Кеды" собрали аншлаг в Москве во время гастролей петербургского On.Театра, а по "Марине" идет спектакль в репертуаре "Гоголь-центра". Недавно Кирилл Серебренников вручил ей, Михаилу Дурненкову и Максиму Курочкину грант на написание пьесы. О том, как молодой драматург видит современный театр и что готов в него привнести, Любовь Стрижак рассказала корреспонденту РИА Новости Вере Копыловой.

ОТ ТЕАТРА БЫЛО ОЩУЩЕНИЕ УТОПИИ

— Любовь, насколько я знаю, вы родились и учились в Петербурге.

— Да, я в 2007 году закончила Академию театрального искусства в Петербурге: театроведческий факультет с экономическим уклоном. У меня не очень понятная специальность: то ли театровед, то ли менеджер. Оттуда выходят, на мой взгляд, растерянные люди — если только они изначально не заряжены на то, чтобы работать именно театральными менеджерами.

В театре «Практика» сыграли премьерный спектакль «Кеды» по пьесе молодого питерского драматурга Любы Стрижак в постановке Руслана Маликова. Это история нынешних двадцатилетних прожигателей жизни, проводящих время между ночными клубами и вечеринками с травкой, легкомысленных хипстеров, придающих внешнему виду больше значения, чем внутреннему содержанию.

Вот и главный герой пьесы Гриша (его очень органично играет молодой актер Данила Шевченко) все хочет купить себе кеды - это его единственное осмысленное желание, которое, впрочем, так и не осуществится. Все остальное его мало волнует: Гриша уходит с работы, потому что «надоело и неинтересно», вяло ссорится с матерью и отчимом, который привозит ему из командировки айфон последней модели, расстается с девушкой, ждущей от него ребенка, и даже не пытается приударить за дочкой начальника, явно к нему неравнодушной.

Он в принципе неплохой человек: вот и в детский дом ездит волонтерить, но тоже как-то механически, за компанию. В отличие от героев Сигарева или Клавдиева, жизнь не бьет его мордой об пол, внешне он вполне благополучен. Может, поэтому и не разделяет идеалов старшего поколения, которое занято исключительно благоустройством внешней стороны жизни и заколачиванием бабок. «Я в твоем возрасте имел уже три работы», - бросает Грише раздраженный начальник и легко укладывает его на обе лопатки. Гриша в свои 23 года совершенно инфантилен. Полное отсутствие мотивации к жизни и собственной воли делает его похожим на щепку, которую носит по волнам среди другого бытового мусора.

Герой пьесы «Кеды» - из поколения отказников, не только от армии, но и от жизни вообще. «Лучше быть голодным, чем есть всякую гадость, и лучше быть одному, чем с кем попало», - говорит он матери, которая потчует своего хамоватого сожителя салатом из крабовых палочек. Логически продолжая эту стратегию отказа, драматург приводит своего героя к нелепой смерти на баррикадах. Случайно оказавшись на митинге, он врезается на велосипеде в автозак, чтобы вызволить товарища, снимавшего разгон демонстрации на телефон. И, судя по всему, погибает.

Руслан Маликов в своей постановке отказывается от вещественной конкретики. Вместо декораций он использует полупрозрачный экран с ненавязчивым видео. Актеры тоже существуют на сцене в условной манере, их движения лишь стилизованы под бытовые действия - над этим поработал хореограф Сергей Землянский. Мать героя суетливо мельтешит руками, хлопоча по хозяйству. Его друг механически стучит по воображаемой клавиатуре, а он сам задумчиво вертит пальцами несуществующую пластинку на диджейском пульте, хотя вряд ли даже музыка захватывает его глубоко.

Встреча друзей и подруг тоже напоминает своеобразный балет: дуэли-дуэты сменяют пронзительные соло. В этих внутренних монологах некоторые из героев открыто признаются в своем одиночестве и неспособности любить, другие бравируют успехом, интересной работой, насыщенной жизнью, но их выдает слеза, бегущая по лицу на крупном плане видео. В итоге все они - феминистки и карьеристки, пофигисты и правильные мальчики - оказываются одинаково неприкаянными и несчастными.

В чем причина их внутренней опустошенности, толкающей порой на глупые подвиги, драматург не отвечает. Но хотя бы делает попытку зафиксировать ситуацию и понять поколение, которому «нечего больше желать» и некуда жить.

Свою пьесу Любовь Стрижак писала для сборника «Ищу героя». И с ужасом приходится признать, что такие вот отмороженные мальчики и неспособные к чувствам девочки не сегодня-завтра станут главными героями своего времени. Если, конечно, дух перемен, не заставит их свой внутренний неосознанный протест превратить в позицию и что-то изменить в этой жизни, в конце концов.

Л. Стрижак, «Кеды».
Театр «Практика» (Москва).
Режиссер Руслан Маликов, сценография Екатерины Джагаровой.

Пьеса молодого питерского драматурга Любови Стрижак, побывавшая в читке на всех знаковых фестивалях новой драмы, но получившая при этом приговор от писателя и журналиста Бориса Минаева («Октябрь», 2013, № 1), что, мол, удел ее — подвалы, в подвале и осела. «Кеды» в «Практике» поставил Руслан Маликов.

Поставил просто, ровно, хотя и не без затей. Но и не без идей тоже — ничуть не вмешиваясь в пресный (сколь ни перчил бы его крепким словцом автор) текст, Маликов предпочел выдать свое, режиссерское, поколенческое видение ситуации. И вот «для тех, кому за 30» там и сям разбросаны приветы, которые передает, не ведая того, представитель генерации двадцатилетних Гриша (Данила Шевченко). Вот сожитель матери привозит ему красную бейсболку, и это — эстафетная кепочка от Холдена Колфилда из «Над пропастью во ржи». И той же кепкой он позже помахал Ивану Мирошникову из шахназаровского «Курьера».

У Гриши, главного героя, работы нет, денег нет, желаний особых тоже нет. Он идет за кедами, попутно заняв на это денег. Формальный повод заставить себя хоть что-то в этой жизни делать, куда-то двигаться. Хотелось бы заглавием про эту одиссею сделать реминисцентное «За кедами» — но юмора тут тоже нет. Как и собственно одиссеи — нет для нее событий.

Эту бессодержательную жизнь в спектакле «расцвечивают» видеоэффектами — съемкой движения по трассе, крупным планом вращающегося велосипедного колеса, кляксами, таким трейнспоттингом (и Денни Бойлу с его «На игле» тоже привет). При этом полупрозрачный экран разделяет сцену вдоль (а больше на ней ничего, не считая установленных по бокам зеркал, и нет), и актеры то и дело попадают в кадр или оказываются за кадром. А порой и вовсе возникает эффект «прямого эфира»: подсвеченная мембрана работает как телевизор, и зритель словно наблюдает съемку скрытой камерой из служебного кабинета, частной квартиры или ночного клуба. Это отчасти любопытно, но занимает не больше, чем любая телепередача подобного рода — так и тянет переключить канал. И таково, к слову, общее впечатление, которое оставляют «Кеды», — словно в комнате для фона работает приглушенный телевизор, отвлекает тебя ровно на минуту-другую, но там, на экране, ничего не цепляет взгляд, и ты спокойно возвращается к своим делам и мыслям.

Сцена из спектакля.

И пусть красивые актеры красиво играют в красивом спектакле. Смотришь потому, что пришел, и забываешь, как только вышел, — судьба ни одного из персонажей не волнует больше чем на миг.

Отчасти причину этой пустоты приоткрывает и сам автор. Слова Стрижак приведены в программке: «Пьеса писалась на тему „герой“ для сборника „Ищу героя“». То есть внутреннего импульса, потребности рассказать что-то такое о своем поколении не было. Было формальное задание, столь же формально выполненное. «Зачтено», как скажут на семинаре по литмастерству. Но почему-то и зачитано. От «безрыбья»? Тут на ум приходит случай Дугласа Коупленда, которому так же формально поручили написать социологическую статью о современной ему молодежной субкультуре. Канадец подошел к заданию творчески — родился не просто теперь уже культовый роман «Поколение Икс», само поколение обрело и имя, и голос«.

В «Кедах» ни того, ни другого. Зато в попытке автора объяснить уже задним числом, в программке, смысл своего творения появляется третье — метафора о руках, которыми придется здесь и сейчас создавать новые ценности: «И очевидно, что одними из этих рук станут руки таких, как Гриша, Миша и Саша». Метафора превратилась в режиссерский прием: суетящаяся, мелко-мелко перебирающая руками, мать Гриши разбирает воображаемые сумки, сам Григорий при этом слушает музыку, расслабленно имитируя диджейские скретчи, его друг Миша (Данила Ариков) так же имитирует занятость на рабочем месте — барабанит по воздуху, будто по клавиатуре. А друг их Саша (Виталий Щанников) вообще ничего не делает — у него, судя по обрывкам фраз, влиятельная мама, потому он и ходит, преимущественно руки держа в карманах. Он, кстати, готовится стать отцом, но даже и здесь, что называется, палец о палец не ударил — ребенок у невесты от Гриши. С противоположным полом тут вообще отношения сложные — и с бывшей подругой, теперь Сашиной невестой, и с так и не ставшей даже приятельницей дочкой экс-начальника Гриша общается через систему установленных по краям сцены зеркал, что даже не понятно — себя ли рассматривает герой, или отражение так же любующегося напротив собеседника. Прическу ли поправляет, или пусть хотя бы так пытается прикоснуться к ближнему своему. Но прямого, физического контакта нет ни у кого ни с кем. Даже армрестлинг с бывшим уже боссом (Константин Гацалов) идет через разделяющий сцену экран. И по морде от него Гриша получает так же. И травку символически курят, сгибая и разгибая, как при заборе крови, руки.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра «Практика».

Руки как главный инструмент драматического актера — вообще отдельная тема в современной отечественной культуре. От кого пошел так называемый тренд, сейчас сказать трудно. Но вот в 2005 году Сергей Лобан снял драму «Пыль», где глухонемой герой «поет» цоевские «Перемены». Позже эту тему он всесторонне развил в «Шапито-шоу», а прием переняли студенты Школы-студии МХАТ в еще одной премьере этого сезона «Практики» — «Это тоже я», хором пропев все те же «Перемены». Руки как новое средство выразительности, и как не намек уже, призыв — ну делайте же, наконец, хоть что-нибудь!

И тут уже, возвращаясь к нашим «Кедам», напрашивается банальная сентенция про то, что Грише нужно всего лишь взять жизнь в свои руки. Но руки здесь предпочитают не марать. Вот друг его, к примеру, Миша: мечта у него не кеды, а гитара. И он ее купил — проявляется проекция шести струн, но играть не спешит. Даже трогать не позволяет. Да и зачем, когда весь смысл покупки — в покупке. Но более жесткую, в лоб, сатиру на общество потребления Маликов дает в сцене семейного обеда: собравшись за виртуальным столом, Гриша с матерью и ее сожитель поглаживают себе животы. Кто вяло и нехотя, кто энергично и жадно. Наблюдая, как «набивает свою утробу» Константин Гацалов (роли у него две, а вот в программке почему-то не заявлен) — он восседает во главе стола с обнаженным и мало, мягко говоря, привлекательным торсом, вспоминаешь про рукоблудствовавшего на площади Диогена Синопского: «Вот если б так живот погладить и насытиться», — говорил он.

Вот так и с «Кедами» — посмотреть-то можно, а смысл…

Худрук Центра драматургии и режиссуры Владимир Панков, недавно представивший новый спектакль «Кеды», рассказал в интервью сайт, почему режиссеру важно понять современность, прежде чем переходить к классике, как общаться с молодыми зрителями на их языке и что такое SounDrama.

Художественный руководитель Центра драматургии и режиссуры и студии SounDrama Владимир Панков известен и как актер, сыгравший более чем в 25 спектаклях и 15 фильмах, и как режиссер, на счету которого свыше 20 постановок и несколько престижных театральных премий: «Золотая маска» — в номинации «Лучшая работа режиссера в жанре оперетта-мюзикл» за спектакль «Машина», «Дебют-2003» — за вокальные партии в «Сладкоголосой птице юности», «Чайка» — за музыку к спектаклю «Двенадцатая ночь».

«Кеды» — третья работа молодого драматурга Любы Стрижак. Пьеса увидела свет в 2011 году. Спустя год она получила приз «Пьеса СегоДня» на Международном фестивале театра и кино «Текстура». Тогда же «Кеды» поставил театр «Практика». Затем свои сценические версии представили и в других городах (в частности, в On.Театр в Санкт-Петербурге).

Пьеса «Кеды» — о молодых людях, у которых много сил и возможностей, но которые никак не могут найти им применение, как будто им что-то мешает. По словам Любы Стрижак, такие есть в каждом поколении. Вот и 26-летний главный герой Гриша не готов к ответственности, поэтому расстался с девушкой, не работает: сидеть в офисе ради денег скучно и бессмысленно (и еще он очень боится стать похожим на своих родителей). Ему хочется только писать музыку и ходить с друзьями по вечеринкам. По сюжету Гриша собирается в магазин за кедами, и этот простой поступок изменяет его жизнь.

— Ч ем вас заинтересовали «Кеды»? Как решились ставить спектакль на волне популярности пьесы?

— А почему нет? Мы же ставим Антона Павловича Чехова. Любу Стрижак и ее тексты я знаю давно. Пять или шесть лет назад мне позвонил мой мастер Олег Кудряшов и предложил посмотреть эту пьесу. Его мнение очень важно для меня, у него безукоризненный вкус.

Пьеса похожа на советскую, есть даже пересечения с Вампиловым. В ней прекрасно отображены события, взаимоотношения между поколениями, сюжетные ходы, очень хорошие диалоги, интересная подача героев. Труппа восприняла предложение поставить «Кеды» прекрасно, ведь это о нас.

Вообще на современную драматургию я делаю большой акцент. SounDramа позволяет интересно построить развитие действия и музыкальные номера. Потом перейдем к советской драматургии, классике и античной драматургии. Так театр и ведем — от новой драматургии к архаике. Это наша стратегия развития.

— SounDrama — это не только название студии, но и жанр. Как можно его описать?

— Прежде всего это музыка, по законам которой строится мироздание. Это божественное, выше которого нет ничего.

SounDramа, с одной стороны, жанр, с другой — скорее синтез: драматический театр, балет, опера и цирковое искусство начинают сближаться. Со временем, думаю, понятия жанра как такового не будет вообще. В студии SounDrama мы легко жонглируем жанрами, текст пересекается с музыкой и пластикой, в спектакле есть черты мюзикла. Самое интересное, что это работает.

А начиналось все с андеграундных, маргинальных площадок. Был пройден путь до серьезных академических театров, таких как Большой драматический театр имени Г.А. Товстоногова (спектакль «Три сестры», 2017 год. — Прим. mos . ru ) или белорусский Национальный академический театр имени Янки Купалы (спектакль «Свадьба», 2009 год. — Прим. mos . ru ). И я понял, что SounDramа как жанр, как лодка, которую мы назвали и на которой плывем, уже есть. Хотя и говорят, что я придумал что-то свое.

— Почему так важно сначала разобраться в сегодняшнем дне?

— Пока артист, художник, режиссер не поймет, что происходит сейчас, он не может обращаться к прошлому. Большим подспорьем стало получение нами в этом году гранта Департамента культуры города Москвы на постановку современной пьесы. Это необходимый диалог, который надо выстраивать между творческими людьми и чиновниками.

О том же и пьеса — нужно учиться разговаривать. Она о потерянных поколениях, которые не могут договориться, об утрате преемственности, о попытке сближения, сейчас — минимальной. Молодые люди не хотят становиться преемниками, и это проблема. В русской литературной традиции всегда есть старейшина и молодой человек, который сдерживает амбиции, слушает, проявляя терпение и уважение. А тот, кто старше, должен понимать, что нельзя сильно давить. Что это значит? Есть хорошее слово «мера» — золотая середина. Надо стремиться ее соблюдать. Благодаря Любе Стрижак и ее пьесе я начал об этом задумываться.

— Ваш спектакль адресован скорее отцам или детям?

— Ко мне подходят родители и благодарят. Подходят их дети и тоже говорят спасибо. Значит, прежде всего — людям. Кто-то не воспримет спектакль, к этому тоже нужно быть готовым. Бывает, что в картинной галерее пролетаешь мимо одной картины, а у другой останавливаешься и можешь час простоять. Не потому, что она понравилась или не понравилась. Таков сегодня внутренний ритм, состояние души совпало именно с ней. А в другой раз картина, мимо которой проходил раньше, заставляет остановиться. Все субъективно: есть отклик именно сегодня или нет. Меня порадовало, что откликаются и взрослые, и молодежь. Но, естественно, доминирующая история молодежная.

Конечно, чтобы говорить на понятном молодежи языке, ей надо доверять ей. Если я не буду искренен, буду убежден в своей правоте, диалога не получится. Дело не в возрасте, а в человеческом факторе. Это я вынес из экспедиций по деревням, где общался со стариками. Сначала думал, что фольклор собираю, но я просто слушал, о чем они говорят, пусть даже простые, прописные истины. На самом же деле они учили меня жить.

Нужно преодолевать себя, бороться с собой, со своей гордыней, учиться сострадать. Тогда может установиться какой-то контакт.

— В 2016-м Сергей Соловьев выпустил фильм «Ке-ды» по рассказу Андрея Геласимова. Его герой перед армией тоже идет за кедами. Откуда этот образ в современной литературе?

— Кеды — дух времени, мы все их носим. Это слово есть в названии — и с ним уже множество ассоциаций. Это образ. Зачем рассуждать сверх того?

Я больше хочу подумать об этих ребятах, о том, что между ними происходит, как и что они переживают. Что внутри у этого, казалось бы, инфантильного героя, который не хочет бороться и жить? Он иногда груб, но в душе весь изломан, это защитная реакция. Он понимает, что потерял любовь, потому что недооценил, не сберег то, что было. Думаю, размышлять надо именно об этом.

— В аннотации к спектаклю говорится: «Постановщики попытались посмотреть на пьесу как на образцовое, давно признанное классикой произведение». Что это значит?

— Мы должны бережно относиться к тому, что происходит сейчас. Это некая дань уважения к традициям. Задача нашего театра — не только удовлетворять мои творческие амбиции, а открывать новые имена талантливых молодых режиссеров. Их сразу не возьмут в серьезные театры, это риск. А на нашей площадке можно экспериментировать.

И мы не уходим от отечественных традиций. В «Кедах» психологический театр соединен с музыкальным — это и есть классика.

— В спектакле действительно очень много музыки. По какому принципу ее подбирали?

— Музыка рождается во время репетиции. Специально ее никто не писал, это импровизация. Так музыка становится органичной частью действия наравне с драматургией, возникает драматургия в музыке.

— Актеры, соответственно, много поют и танцуют. Было ли это основным критерием отбора исполнителей главных ролей?

— Студия создавалась не по итогам кастинга. Ее участникам нравится существовать в музыке, не только говорить, но и петь. Для меня важно, чтобы артист в первую очередь был человеком, а я уже придумаю, как его минусы сделать плюсами. Для меня режиссура — это способность разглядеть талант в других. Когда понимаю, что актер талантливый, ищу ключик к нему, чтобы он расцвел. Как в саду. Если не заботиться о людях, как о цветах, никакого сада не будет. Часть труппы пришла со мной, когда меня назначили художественным руководителем театра. Через полтора года театр расцвел. Сейчас это уникальный коллектив, который может практически все.

— То есть актеры готовы к любым экспериментам?

— Это принципиально. Они должны уметь все. Понятно, что если артист не делает сальто назад, я не буду его просить. Но тогда я, как режиссер, обязан предложить ему то, что он сделает хорошо. Кроме того, мы готовим смену. Сейчас у меня курс в ГИТИСе, мастерская, где молодые артисты осваивают саундраму.

— В ваших «Кедах» появились действующие лица, которых нет в тексте. Например, The Rock Star — кто он?

— А вы читали ремарки в пьесе? Они потрясающие, написаны художественно, с большим юмором. Я подумал, что должен быть персонаж, который их озвучит. Это злой клоун, несостоявшаяся рок-звезда с соответствующим гримом, провокатор. Абсолютно шекспировский ход. Роль великолепно исполняет Ефим Колитинов.

— Главного героя, Гришу, играют братья-близнецы. Расскажите о них.

— Это Паша и Даня Рассомахины. Мы называем их «братья Камазовы», они лихие ребята, украшение театра. Оба окончили курс Валерия Гаркалина, с которым мы большие друзья. Он приводит своих подопечных к режиссерам, и я считаю это правильным. В «Кедах» заняты выпускники трех его курсов. Хочется дать им дорогу, чтобы они росли, становились звездами.

В пьесе есть моменты, когда Гриша будто раздваивается. Его спрашивают: «Ты в какую игру играешь?» Он отвечает: «Я играю в “Гришу-2”». Раз написано «Гриша-2», у нас есть Гриша-2. Здорово, что мы можем показать это, как бы взорвать пьесу изнутри.

Да, текст для постановки можно выбирать исходя из собственных амбиций, для артистов или для репертуара. Я иду от артистов — тогда театр живой. Каждый замысел должен воплотиться в свое время. И даже когда, как говорится, пишешь в стол, это не так. Каждая идея ждет своего часа, и у меня их всегда на 20 шагов вперед. Только когда у меня все соединилось с «Кедами», я сказал, что мы их поставим. Зато сделали спектакль меньше чем за месяц. Это был серьезный интенсив, работали с утра до ночи.

— Кто еще задействован в проекте?

— Это совместное творчество многих людей. Среди них хореограф Екатерина Кислова и композитор Сергей Родюков, которые работают со мной уже много лет. Константин Познеков, который отвечает за саунд-дизайн, появился недавно, но мы с ним на одной волне.

— Оправдались ожидания, когда увидели результат?

— Я никогда не смотрю, я слушаю. И конечно, доволен. Такая радость, такой праздник получился! А что касается результата, то вообще о нем не думаю. В первую очередь радуюсь энергетике и позитиву, когда вижу улыбающегося артиста на поклонах.

— Да. Действие не должно прерываться, чтобы сохранились эмоции и впечатление.

— В одном интервью вы сказали, что каждый ваш спектакль мог бы стать фильмом. А можно ли снять кино по «Кедам»?

— Да. У нас был такой опыт со спектаклем «Док.тор». Когда есть готовая музыка, динамика, почему бы это не использовать? Нам посчастливилось, что с «Док.тором» все сложилось. Я гораздо эффективнее работал благодаря тому, что ранее был спектакль. Причем с теми же артистами. Это тоже очень важно.

— Стали бы вы что-то менять, если бы появилась возможность снять фильм по «Кедам»?

— Нет. Разве что добавились бы интерьеры, экстерьеры, пейзажи, места действия. Ведь кино и театр не слишком отличаются. Единственное различие в том, что театр это живой организм, а кино — снял и переделать уже ничего не сможешь.