Марк слоним портреты советских писателей. По следам бездомных аонид

Среди литературных критиков эмиграции Марк Слоним, эсер и бывший член Учредительного собрания, занимал наиболее «советофильскую» позицию. В конце 1931 г. между ним и Борисом Зайцевым разгорелась полемика по извечному вопросу, где «настоящая» литература.

«Большинство эмигрантских писателей духовно оторвано от России, чуждо ее жизни, отрезано от истоков, утратило чувство русской жизни, - писал Слоним в пражском журнале «Воля России». - В эмиграции раздается лебединая песня русского искусства начала 900-х гг. Это либо реалистическое эпигонство, либо повторение напевов символической школы». Зайцев, усмотревший в статье личную обиду, парировал: «На советскую литературу надо смотреть лишь как на материал, по которому что-то можно узнать о жизни, о быте России. Смысла, характера чисто художественного в литературе «пятилетки» просто нет».
Адамович суммировал: «По Слониму получается, что в эмиграции не только ничего нет, но ничего и быть не может: все его надежды обращены к Советской России. По Зайцеву, наоборот, литературы в России не существует: русская литература сейчас вся за рубежом. Не будем решать, кто из спорящих прав. Решить это было и трудно, ибо и тот и другой, в желании во что бы то ни стало «выпрямить свою линию», рассуждают порой, действительно, слишком прямолинейно. Не правы оба. Преимущество мысли, пожалуй, все-таки на стороне Слонима. Но у Зайцева есть преимущество чувства, очень достойного, сдержанно-мужественного. У Слонима непонятно его радостное оживление, его бодрый и приподнятый тон: говорит он вещи, в большинстве случаев, верные, однако чрезвычайно печальные, - а говорит, торжествуя. Похоже на то, что для него полемический успех дороже всего: предвидя свою победу в полемике, он и радуется, - и забывает при этом, что говорит о живых людях, которым тяжело ведь и без него, что эмигрант ведь и он сам, что эмиграция вообще есть ужасное несчастье, и если даже никакой «миссии» у здешней литературы нет, то все-таки вбивать ей «осиновый кол» в ее воображаемую могилу нельзя, не за что, и не может быть это оправдано ни историей, ни подлинным положением дела и никогда не будет оправдано» (1).
Почему Слоним так относился к эмигрантской литературе, в которой занимал видное место как критик и как руководитель литературного объединения «Кочевье» (1928-1938). В конце 1933 г. Адамович писал: «Расцвет и упадок «Кочевья» не случайны. Общество это сделало ставку на советскую литературу. Года три или четыре тому назад его тенденция совпала с повсеместным, очень сильным интересом к этой литературе: тогда многие верили, что все свежее и юное, в литературном смысле, идет из России, что советская литература героична и величественна и что никакие цензуры, никакие диктатуры не в силах совладать с ее неудержимым ростом. Верили в кредит, но верили искренно. Руководитель «Кочевья» М.Л. Слоним всячески эту веру поддерживал и утверждал, что для нее существуют реальные, незыблемые основания… А сейчас иллюзии рассеялись. Выяснилось, что советской литературе не так уж много есть что «предъявить». Россыпи оказались миражом. Конечно, осталось убеждение в талантливости и значительности нескольких советских писателей. Но исчез наивный интерес к ней, как к какой-то экзотике, сказочно богатой и неслыханно новой» (2).
Приступая к переговорам с Издательством имени Чехова насчет книги об эмигрантской литературе (будущая «Одиночество и свобода»), Адамович узнал, что «Вреден колеблется между мной и Слонимом», о чем 10 октября 1953 г. сообщил писателю Василию Яновскому, добавив: «Конечно, Слониму лучше книгу на эту тему не поручать. Он напишет, что Пузанов из Воронежа лучше Бунина, потому что он именно из Воронежа». «Пузанов из Воронежа» - легендарный персонаж, которого Борис Пильняк в 1925 г. упомянул в ответе на анкету как «новые большие силы» из провинции; в эмиграции, где ответ был сразу перепечатан, имя Пузанова стало нарицательным, хотя о его произведениях никто никогда не слышал. Может, Пильняк его придумал? Если бы отвечал Ремизов, я бы не сомневался.
Кандидатура Слонима вскоре отпала. Вторым конкурентом был Глеб Струве, но издательство выпустило и его, и Адамовича. Почему Вреден сначала подумал о Слониме? Потому что Марк Львович, перебравшийся в США в 1941 г., успел приобрести известность в научных и литературных кругах как критик, переводчик и преподаватель: он читал лекции в Йеле, Чикаго и Филадельфии, а с 1943 г. поступил на постоянную работу в нью-йорский женский колледж Сары Лоуренс (Sarah Lawrence College) в Бронксвилле. Преподавание давало статус и заработок, но главным делом Слоним считал писание книг.
В 1950 и 1953 гг. престижное издательство Oxford University Press выпустило его историю русской литературы в двух книгах, без обозначения номеров, но в одинаковом оформлении. Первая «Эпос русской литературы» охватывала период от Петра Великого (с экскурсом в древнерусскую литературу во введении) до Достоевского и Толстого. Заглавие второй «Современная русская литература» говорит само за себя: от народников до «борьбы с космополитизмом».
Оба тома в моем собрании содержат инскрипты автора:

To Gloria Welch
to make her remember
our talks on Tolsoy
and Dostoevsky
with love
Marc Slonim
April 1950
(Глории Уэлч на память о наших разговорах о Толстом и Достоевском с любовью Марк Слоним. Апрель 1950).
To Jane Cecil
ｗho has been my student
and whom I liked very much
with love and frienship
Marc Slonim
May 1953, Bronxville, NY
(Джейн Сесил, которая была моей студенткой и очень нравилась мне, с любовью и дружбой Марк Слоним. Май 1953, Бронксвилл, Нью-Йорк).

Определить категорию, к которой относились адресатки, не составляет труда - студентки колледжа Сары Лоуренс. Книги подарены сразу по выходе - скорее даже не подарены, а надписаны по просьбе слушательниц. Найти персональную информацию о них и, тем более, об их дальнейшей судьбе гораздо труднее: девушки имеют обыкновение выходить замуж и менять фамилию.
Несколько десятилетий «свободный мир» изучал русскую литературу по Слониму. Первый том я пролистал не без удовольствия, хотя и не узнал ничего нового. Это дельный учебник для иностранцев (лучше советских учебников того времени), информативный, деидеологизированный и, если так можно сказать, деконцептуализированный. Сейчас так не пишут - может быть, зря. Второй том я прочитал внимательно, начиная с главы «Модернистское движение». Он достоин отдельного разбора, но не здесь. Остановлюсь лишь на том, что автор писал об эмигрантской литературе. Почему Вреден обратился к Слониму, мы разобрались. Почему издательство имени Чехова отказалось от его услуг?

В советских учебниках литература Зарубежья в отдельный параграф и, тем более, главу не выделялась. Эмигрантское творчество тех, кто составил себе имя в России, рассматривалось как довесок к доэмигрантскому (Слоним так и делает), а тем, кто дебютировал уже в изгнании, будь то Алданов или Набоков, просто не находилось места. Периоду после гражданской войны Марк Львович отвел 186 страниц, из которых литература русской эмиграции как цельное явление заняла 11. Сейчас такое трудно представить даже в самом «кондовом» отечественном учебнике, а тут эмигрантский критик! Что же он писал?
Что «эмигранты в двадцатые (и даже в начале тридцатых), как правило, преувеличивали свою роль». Что все поздние книги Мережковского «бледны и многословны». Что Бунин «может рассматриваться лишь как эпигон великих мастеров». Что только те, кто «никогда не читал Вольтера и Анатоля Франса, верили в оригинальность» Алданова. Что Георгий Иванов - «нигилист и циник», а его «многолетний друг и союзник» Георгий Адамович - «умный и порой снобистский критик и эстет, который играет с религией, искусством и моралью». Цветаевой - видимо, по старой дружбе - отведено полторы страницы, причем среди «последних романтиков», рядом с Пастернаком, а не среди эмигрантов. Ходасевичу полстраницы, Иванову две с половиной строки, Поплавскому целых семь. «Еще не пришло время оценить литературный труд эмигрантов в целом, - суммировал критик. - Несомненно одно: эмиграция не дала никаких новых тенденций, никаких новых школ или отдельных сколько-нибудь значительных писателей». Так и хочется сказать: «Товарищ Слоним ошибается».

Окончил гимназию в Одессе. Учился на факультете литературы и искусства Флорентийского университета. В 1914 году возвратился в Россию и поступил на четвертый курс философского факультета Петербургского университета.

Входил в Партию эсеров. После Февральской революции был отправлен для работы на Румынский фронт. Был избран во Всероссийское учредительное собрание по Бессарабскому избирательному округу по списку социалистов-революционеров.

После октябрьского переворота уехал на юг. Редактировал в Киеве эсеровскую газету «Народное дело». Летом 1918 под чужим именем пробрался на Волгу. Входил в Комитет членов Учредительного собрания. Осенью 1918 секретарь государственного совещания в Уфе. С установлением диктатуры Колчака выехал во Владивосток, а оттуда через Японию в Европу.

Жил в эмиграции в Берлине (1922), затем в Праге (1922-1927). В 1924 году участвовал в издании в Праге газеты «Огни». В 1926 был одним из руководителей Русского заграничного исторического архива, входил в совет Русского народного университета в Праге.

С 1927 года попеременно жил в Праге и Париже. Редактировал журнал «Социалист-революционер». Руководитель литературного объединения «Кочевье» (1928-1938 гг.).

Масон.Участвовал в работе ложи «Космос» № 288 (ВЛФ) в 1933 году.

В 1938 - член комитета помощи республиканской Испании.

В 1941 выехал из Марселя и через Марокко добрался до США. С 1943 года преподавал русскую литературу в Сент-Лоуренс Колледже. Автор нескольких книг по истории русской литературы. Вышел в отставку в 1962 году.

Сочинения

1928 - «По золотой тропе: Чехословацкие впечатления» (Париж)
1933 - «Портреты советских писателей» (Париж)

The Epic of Russian Literature, From Its Origins Through Tolstoy. 1950.
From Chekhov to the revolution; Russian literature, 1900-1917. Oxford University Press. 1962.
Three Loves of Dostoevsky. Rinehart & Company. New York. 1955.
Soviet Russian Literature: Writers and Problems, 1919-1977. 1977.
An Outline of Russian Literature. Oxford University Press, New York. 1958.

Переводы

«Цивилизация и другие рассказы» Ж. Дюамеля. Прага, 1924.
«Воспоминания Дж. Казановы». Берлин. 1923

В 1934 (март-октябрь) сотрудничал в еженедельном иллюстрированном журнале «Иллюстрированная жизнь» (Париж).

В 1938 - член комитета помощи республиканской Испании.

В 1941 выехал из Марселя и через Марокко добрался до США. С 1943 года преподавал русскую литературу в Сара-Лоуренс Колледже. Автор нескольких книг по истории русской литературы. Вышел в отставку в 1962 году.

Сочинения

Русские предтечи большевизма. - Берлин, 1922
«По золотой тропе: Чехословацкие впечатления» (Париж, 1928)
«Портреты советских писателей» (Париж, изд. Парабола, 1933)
Три любви Достоевского. - Н-Й., изд. им. Чехова, 1953.
Три любви Достоевского. - М., Советский писатель, 1991 - 100 000 экз.
Три любви Достоевского. - М., "Наше наследие" - "Имидж", 1991. - 50 000 экз.
Три любви Достоевского. - Ростов на Дону, Феникс, 1998. - 5 000 экз.
Три любви Достоевского. - М., Эксмо, 2011. - 3 000 экз.

The Epic of Russian Literature, From Its Origins Through Tolstoy. 1950.
Three Loves of Dostoevsky. Rinehart & Company. New York. 1955.
An Outline of Russian Literature. Oxford University Press, New York. 1958.
From Chekhov to the revolution; Russian literature, 1900-1917. Oxford University Press. 1962.
Soviet Russian Literature: Writers and Problems, 1919-1977. 1977.

Переводы

«Воспоминания Дж. Казановы». - Берлин. 1923.
«Цивилизация и другие рассказы» Ж. Дюамеля. - Прага, 1924.

Напишите отзыв о статье "Слоним, Марк Львович"

Ссылки

Примечания

Отрывок, характеризующий Слоним, Марк Львович

От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».

Входил в Партию эсеров. После Февральской революции был отправлен для работы на Румынский фронт . Был избран во Всероссийское учредительное собрание по Бессарабскому избирательному округу по списку социалистов-революционеров.

После октябрьского переворота уехал на юг. Редактировал в Киеве эсеровскую газету «Народное дело». Летом 1918 под чужим именем пробрался на Волгу. Входил в Комитет членов Учредительного собрания . Осенью 1918 секретарь государственного совещания в Уфе. С установлением диктатуры Колчака выехал во Владивосток, а оттуда через Японию в Европу.

В 1934 (март-октябрь) сотрудничал в еженедельном иллюстрированном журнале «Иллюстрированная жизнь» (Париж).

В 1938 - член комитета помощи республиканской Испании.

Сочинения

1928 - «По золотой тропе: Чехословацкие впечатления» (Париж)
1933 - «Портреты советских писателей» (Париж)

The Epic of Russian Literature, From Its Origins Through Tolstoy. 1950.
Three Loves of Dostoevsky. Rinehart & Company. New York. 1955.
An Outline of Russian Literature. Oxford University Press, New York. 1958.
From Chekhov to the revolution; Russian literature, 1900-1917. Oxford University Press. 1962.
Soviet Russian Literature: Writers and Problems, 1919-1977. 1977.

Переводы

«Воспоминания Дж. Казановы». - Берлин. 1923.
«Цивилизация и другие рассказы» Ж. Дюамеля. - Прага, 1924.

СЛО́НИМ Марк Львович (1894, Новгород-Северский, Черниговская губерния, - 1976, Женева), русский литературовед, публицист. Племянник Ю. Айхенвальда .

В 1912–14 гг. учился в университете Флоренции (окончил его только в 1920 г. со степенью доктора); в 1915–18 гг. изучал литературу и философию в Петроградском университете. Печатался в «Одесском листке» (1913–17), «Вестнике Европы» (1916–17) и других периодических изданиях. Член Всероссийского Учредительного собрания (от партии социалистов-революционеров), затем Комитета Учредительного собрания в Самаре, Директории в Уфе (1918).

Эмигрировал в 1919 г. Поселился в Праге, где преподавал в Русском университете в Праге и в 1922–32 гг. был литературным редактором и ведущим критиком журнала «Воля России», сотрудничал в «Современных записках» (Париж) и других изданиях. Слоним охотно печатал начинающих писателей, активно поддержал Марину Цветаеву, о которой позднее писал: “Наступит день, когда ее творчество будет заново открыто и оценено”. В журнале «Воля России», сыгравшем значительную роль в художественной и интеллектуальной жизни русской эмиграции, Слоним публиковал обзоры советской литературы, рецензии на новые книги советских писателей и литераторов русского зарубежья: И. Бабеля , писателей объединения «Серапионовы братья», Б. Пильняка, Веры Инбер , Н. Гумилева, С. Есенина, Тэффи и др. Статьи Слонима написаны живо и остро, он неизменно с блеском участвовал в литературных полемиках.

В 1928 г. Слоним организовал в Париже свободное литературное объединение «Кочевье» (существовало до 1938 г.), «устные журналы» которого были очень популярны в среде русской эмиграции. В 1941–62 гг. жил в США. Сотрудничал в газете «Новое русское слово», в «Новом журнале» и других изданиях. С 1943 г. преподавал русскую и сравнительную европейскую литературу в Колледже имени Сары Лоуренс в Нью-Йорке. В 1962 г. вышел в отставку (одно из зданий Колледжа носит его имя); до 1970 г. был директором «Европейской программы для американских студентов» и американской школы во Флоренции по изучению эпохи Возрождения. Слоним читал лекции во многих университетах Америки и Европы. В 1963 г. поселился в Женеве, написал свыше 200 материалов для радиостанции «Свобода», сотрудничал в «Нью-Йорк таймс», «Нью-Йорк таймс бук ревью», в газете «Русская мысль»; был членом ПЕН-клуба.

Слоним - автор книг по русской истории, литературе и театру, в которых изложение фактов сочетается с полемической остротой. Наиболее значительные из них: «Русские предтечи большевизма» (1922), «От Петра Великого до Ленина» (1922), «Портреты современных русских писателей» (на сербском языке; 1931), «Портреты советских писателей» (1933), «Антология советской литературы» (английский язык, 1933; составлена совместно с переводчиком Дж. Риви), «Три любви Достоевского» (1953), «Русская советская литература. Писатели и проблемы» (английский язык, 1964), «Русский театр. От империи до Советов» (английский язык, 1961). Работа Слонима «История русской литературы» (английский язык, тт. 1–3, 1950–64), которая содержит большой фактический материал, была одним из основных учебных пособий для отделений славистики многих западных университетов.

В 1944 г. в сборнике «Еврейский мир» (Н.-Й.) Слоним опубликовал статью «Писатели-евреи в советской литературе» (это была первая попытка подобного обзора). Слоним делит их на три группы: совершенно слившиеся с русской стихией; те, у кого встречаются еврейские мотивы; пишущие только на еврейские темы (то есть по сути принадлежащие к русско-еврейской литературе). В статье Слоним размышляет также о разрушительном влиянии революции на традиционную еврейскую жизнь.