Горький как я учился отрывок. Максим горький как я учился

Когда мне было лет шесть-семь, мой дед начал учить меня грамоте. Было это так.

Однажды вечером он достал откуда-то тоненькую книжку, хлопнул ею себя по ладони, меня по голове и весело сказал:

– Ну, скула калмыцкая, садись учить азбуку! Видишь фигуру? Это – «аз». Говори: «аз»! Это – «буки», это – «веди». Понял?

Он ткнул пальцем во вторую букву.

– Это – что?

– «Буки».

– «Веди».

– А это? – Он указал на пятую букву.

– Не знаю.

– «Добро». Ну – это какая?

– Попал! Говори – «глаголь», «добро», «есть», «живёте»!

Он обнял меня за шею крепкой, горячей рукой и тыкал пальцами в буквы азбуки, лежавшей под носом у меня, и кричал, всё повышая голос:

– «Земля»! «Люди»!

Мне было занятно видеть, что знакомые слова – добро, есть, живёте, земля, люди – изображаются на бумаге незатейливыми, маленькими знаками, и я легко запоминал их фигуры. Часа два дед гонял меня по азбуке, и в конце урока я без ошибки называл более десяти букв, совершенно не понимая, зачем это нужно и как можно читать, зная названия буквенных знаков азбуки.

Насколько легче учиться грамоте теперь, по звуковому способу, когда «а» так и произносится – «а», а не «аз», «в» – так и есть «в», а не «веди». Великую благодарность заслужили учёные люди, придумавшие звуковой приём обучения азбуке, – сколько детских сил сохраняется благодаря этому и насколько быстрее идёт усвоение грамоты! Так – повсюду наука стремится облегчить труд человека и сберечь его силы от излишней траты.

Я запомнил всю азбуку дня в три, и вот наступило время учить слога, составлять из букв слова, Теперь, по звуковому способу, это делается просто, человек произносит звуки: «о», «к», «н», «о» и сразу же слышит, что он сказал определённое, знакомое ему слово – «окно».

Я учился иначе: для того, чтоб сказать слово – «окно», я должен был проговорить длинную бессмыслицу: «он-како-наш-он-но=окно». Ещё труднее и непонятнее складывались многосложные слова, например: чтобы сложить слово «половица», нужно было выговорить «покой-он=по=по», «люди-он=ло=поло», «веди-ик=ви=полови», «цы-аз=ца=половица»! Или «червяк»: «червь-есть=че», «рцы-веди-яз=рвя=червя», «како-ер=къ=червякъ»!

Эта путаница бессмысленных слогов страшно утомляла меня, мозг быстро уставал, соображение не работало, я говорил смешную чепуху и сам хохотал над нею, а дед бил меня за это по затылку или порол розгами. Но нельзя было не хохотать, говоря такую чепуху, как например: «мыслете-он=мо=мо», «рцы-добро-веди-ивин=рдвин=мордвинъ»; или: «буки-аз=ба=ба, «ша-како-иже-ки=шки=башки», «арцы-ер=башкиръ»! Понятно, что вместо «мордвин», я говорил «мордин», вместо «башкир» «шибир», однажды сказал вместо «богоподобен» «болтоподобен», а вместо «епископ» «скопидом». За эти ошибки дед жестоко порол меня розгами или трепал за волосы до головной боли.

А ошибки были неизбежны, потому что в таком чтении слова трудно понять, приходилось догадываться о смысле их и говорить не то слово, которое прочитал, да не понял, а похожее на него по звукам. Читаешь «рукоделье», а говоришь – «мукосей», читаешь «кружева», говоришь «жевать».

Читать я начал в 5-4-3 года. Цифра, называемая моей мамой, почему-то уменьшается со временем. До сих пор помню диван, пушистое одеяло на нем, и несколько букв вырезанных из цветной бумаги. «Мама», «папа», «Саша» - составление слов казалось чудом.

Научившись составлять слова, я незаметно научился их разбирать. Сказки Андерсена, «Денискины рассказы», энциклопедии - столько всего можно было прочитать! И я читал. Чтение уже не казалось чудом, но сколько же чудес было в описываемых мирах.

Лет в пять-шесть случился прорыв. Отец читал что-то свое, я читал «Незнайку в Солнечном городе» (святой Фейнман, до сих пор это помню!). Слова я проговаривал тщательно, вслух, монотонно - и это мешало отцу сосредоточиться на своей книге. Он меня попросил читать молча , а я удивился:
- Как это, молча?
- Как я.
Он действительно не говорил ни слова когда читал. Я попробовал - и все получилось. Поначалу шевелил губами, потом необходимость в этом костыле отпала. Интересно, пострадала ли моя дикция от раннего перехода к чтению «про себя» - или от чего-то другого?

В любом случае, это был не конец. В школе я начал читать быстро . Точнее, быстрее всех в классе. Тогда казалось, что самая большая скорость чтения делает меня самым умным. Жаль, это заблуждение развеялось слишком поздно.

Следующий шаг - 16 лет, и чтение в интернете. Там я научился пропускать ненужное (EULA и прочие соглашения). А еще через пару лет пришлось научиться вычленять нужную информацию из потоков треша - пришла пора студенчества.

В 25 я научился не читать : сильно экономит время. Новости, блоги, хабр, бо льшая часть профессиональной литературы - сколько возможностей открывается если отрешиться от всего этого. Не поймите меня неправильно: чтение само по себе не является чем-то плохим. Плохим является чтение ненужного. В моем случае сыграла свою роль скука: кой смысл читать новости, если они повторяются день ото дня? Зачем читать очередную статью по Expression Trees, если уже читал такую полгода назад и сам реализовал велосипед достаточно изящную системку на этих самых деревьях?

Скоро мне 30, и недавно я научился читать медленно . Читая «Мифический человеко-месяц» Брукса я задавался вопросами: «как автор пришел к этому?», «что изменилось за прошедшие десятилетия?», «важно ли это сейчас?», «как это связано с предыдущим пунктом?». Я задавал эти вопросы для каждой подглавы, для каждого эпизода - скорость чтения упала на порядок. Сейчас я почти ничего из этой книги не помню. Разочаровывающий эксперимент, правда? Не стоит винить книгу в таком результате: во-первых, сейчас она несколько устарела, во-вторых, часть её я знал до прочтения (описываемые там идеи сейчас являются обыденными; отличный результат для публикации).

Следующий эксперимент - «Как пасти котов». Книгу хотелось закрыть после заявления, что менеджер без индивидуального стиля - фуфло не менеджер. Через несколько подглав выяснилось, что автор рекомендует не слепо следовать шаблонам, а перестраивать их под себя, команду и ситуацию, формируя индивидуальный стиль. Чувствуете момент? Сначала разочарование, а потом понимание. Уж не знаю, была ли это задумка автора, особенность перевода, или просто следование канонам американской менеджерской литературы - но без вдумчивого чтения подобный переход остался бы незамеченным. Саму книгу я до конца не дочитал: осознал что не хватает опыта. А может, книга просто шлак, по крайней мере в современных реалиях.

Один умный человек рекомендовал мне читать вдумчиво только ту профессиональную литературу, которая будет полезна в работе длительное время . Для всего остального есть stackoverlow. Учитывая предыдущий абзац - читать стоит то, в чем ты хоть как-то разбираешься, или с чем будешь работать в самое скорое время. На крайний случай - можно быстро пробежаться по книге в первый раз, а потом уже закапываться в детали.

Последний испробованный мной вариант замедления собственного чтения : приемочный тест только что изученной главы. Нужно вспомнить краткое содержание прочитанного, бегло перечитать - и сравнить запомненное с актуальным. Сейчас я неспешно читаю «привычки высокоэффективных людей» и ничуть не жалею о потраченном на размышления времени. Оно того стоит.

Максим Горький

Как я учился

Когда мне было лет шесть-семь, мой дед начал учить меня грамоте. Было это так.

Он ткнул пальцем во вторую букву.

– Это – что?

– «Буки».

– «Веди».

– А это? – Он указал на пятую букву.

– Не знаю.

– «Добро». Ну – это какая?

– Попал! Говори – «глаголь», «добро», «есть», «живёте»!

– «Земля»! «Люди»!

Я учился иначе: для того, чтоб сказать слово – «окно», я должен был проговорить длинную бессмыслицу: «он-како-наш-он-но=окно». Ещё труднее и непонятнее складывались многосложные слова, например: чтобы сложить слово «половица», нужно было выговорить «покой-он=по=по», «люди- он=ло=поло», «веди-ик=ви=полови», «цы-аз=ца=половица»! Или «червяк»: «червь-есть=че», «рцы- веди-яз=рвя=червя», «како-ер=къ=червякъ»!

Эта путаница бессмысленных слогов страшно утомляла меня, мозг быстро уставал, соображение не работало, я говорил смешную чепуху и сам хохотал над нею, а дед бил меня за это по затылку или порол розгами. Но нельзя было не хохотать, говоря такую чепуху, как например: «мыслете-он=мо=мо», «рцы- добро-веди-ивин=рдвин=мордвинъ»; или: «буки-аз=ба=ба, «ша-како-иже-ки=шки=башки», «арцы- ер=башкиръ»! Понятно, что вместо «мордвин», я говорил «мордин», вместо «башкир» «шибир», однажды сказал вместо «богоподобен» «болтоподобен», а вместо «епископ» «скопидом». За эти ошибки дед жестоко порол меня розгами или трепал за волосы до головной боли.

Долго – с месяц и больше – маялся я на изучении слогов, но стало ещё трудней, когда дед заставил меня читать псалтырь, написанный на церковно-славянском языке. Дед хорошо и бойко читал на этом языке, но он сам плохо понимал его различие от гражданской азбук. Для меня явились новые буквы «пса», «кси», дед не мог объяснить, откуда они, бил меня кулаками по голове и приговаривал:

– Не «покой», дьяволёнок, а «пса», «пса», «пса»!

Это была пытка, она продолжалась месяца четыре, в конце концов я научился читать и «по- граждански» и «по-церковному», но получил решительное отвращение и вражду к чтению и

Осенью меня отдали в школу, но через несколько недель я заболел оспой и учение прервалось, к немалой радости моей. Но через год меня снова сунули в школу – уже другую.

Я пришёл туда в материных башмаках, в пальтишке, перешитом из бабушкиной кофты, в жёлтой рубахе и штанах «навыпуск», всё это сразу было осмеяно, за жёлтую рубаху я получил прозвище «бубнового туза». С мальчиками я скоро поладил, но учитель и поп невзлюбили меня.

Учитель был жёлтый, лысый, у него постоянно текла кровь из носа, он являлся в класс, заткнув ноздри ватой, садился за стол, гнусаво спрашивал уроки и вдруг, замолчав на полуслове, вытаскивал вату из ноздрей, разглядывал её, качая головою. Лицо у него было плоское, медное, окисшее, в морщинах лежала какая-то прозелень, особенно уродовали это лицо совершенно лишние на нём оловянные глаза, так неприятно прилипавшие к моему лицу, что всегда хотелось вытереть щёки ладонью.

Несколько дней я сидел в первом отделении, на передней парте, почти вплоть к столу учителя, – это было нестерпимо, казалось он никого не видит, кроме меня, он гнусил всё время:

– Песко-ов, перемени рубаху-у! Песко-ов, не вози ногами! Песков, опять у тебя с обуви луза натекла-а!

Я платил ему за это диким озорством: однажды достал половину арбуза, выдолбил её и привязал на нитке к блоку двери в полутёмных сенях. Когда дверь открылась – арбуз взъехал вверх, а когда учитель притворил дверь – арбуз шапкой сел ему прямо на лысину. Сторож отвёл меня с запиской учителя домой, и я расплатился за эту шалость своей шкурой.

В другой раз я насыпал в ящик его стола нюхательного табаку, он так расчихался, что ушёл из класса, прислав вместо себя зятя своего – офицера, который заставил весь класс петь «Боже, царя храни» и «Ах, ты, воля, моя воля». Тех, кто пел неверно, он щёлкал линейкой по головам как-то особенно звучно и смешно, но не больно.

Законоучитель, красивый и молодой, пышноволосый поп, невзлюбил меня за то, что у меня не было «Священной истории ветхого и нового завета» и за то, что я передразнивал его манеру говорить.

Являясь в класс, он первым делом спрашивал меня:

– Пешков, книгу принёс или нет? Да. Книгу?

Я отвечал:

– Нет. Не принёс. Да.

– Что – да?

– Ну, и – ступай домой. Да. Домой. Ибо тебя учить я не намерен. Да. Не намерен.

Это меня не очень огорчало, я уходил и до конца уроков шатался по грязным улицам слободы, присматривался к её шумной жизни.

Несмотря на то, что я учился сносно, мне скоро было сказано, что меня выгонят из школы за

Памяти моей тётки,
Каргапольцевой Маргарите Петровне,
Посвящается!

На фотографии, слева направо: Рита, я и мама

Трудно точно сказать, когда же это произошло. Взрослые наперебой пытались как можно ниже опустить ту мою возрастную планку, лишь бы только услаждать своё тщеславие, чтобы доказать себе и окружающим – что Виталька, то бишь я – вундеркинд, каких белый свет ещё не видел. В принципе, как и все родители на земле!!!

Я же сам склонен просто путём сопоставления известных фактов, известных по достаточно точным датам, с точностью до месяца, просто рассчитать, когда же это могло произойти. Точнее, под понятием «научился читать», я имею ввиду умение из букв складывать слова. Даже самому теперь это стало интересно!!!
Отправной точкой, той вехой, от которой я буду вести свои изыскания, будет декабрь месяц 1963.

Мне тогда было полных 6 лет и 7 месяцев. Это уже тот возраст, когда реально ощущаешь своё «Я». И уже отдаёшь отчёт своим детским поступкам, помнишь многие яркие события из своей жизни и жизни семьи. Ну и самое главное – я уже почти бегло читал, спокойно считал деньги в пределах рубля, знал часы.

Почему я взял именно декабрь 1963? Да всё очень просто! В декабре возвращались из Хабаровска моя тётка (по материнской линии) со своим мужем. Он считался мне дядькой. Сколько себя помню – всегда звал его Толя, а тётку - просто Рита.

Помню отчётливо, как сумеречным декабрьским вечером к платформе на вокзале г. Свердловска медленно подкатывал паровоз, пыхтя и пуская пар в разные стороны.
Я немного побаивался это черномазого чудовища, спереди напоминающего круглую башку с раздутыми щеками, с ярко-красным языком, высунутым изо рта так, как это просит доктор при осмотре горла. На башке этой вместо носа красная пятиконечная звезда, на голове шляпа – цилиндр, в каких изображали буржуинов в гайдаровском «Мальчише - Кибальчише», да ещё и дымящая чёрным дымом. А во лбу один глаз-фара, слепящая столпившихся на платформе встречающих. Это пострашнее, чем Голова, описанная в пушкинской поэме «Руслан и Людмила»

Я жался к деду, ибо побаивался, что паровоз просто ошпарит нас паром. То, что паром можно ошпариться, знал не понаслышке. Когда-то сунул палец к носику кипящего чайника.

На платформе стоял специфический запах от сгоревшего угля. Этот запах въелся в мозг настолько, что учуяв его, память отбрасывает меня в те далёкие годы. Запах угольного дыма – это просто визитная карточка любого железнодорожного вокзала. И даже сейчас в вагонах есть котёл, обогревающий вагон и дающий кипяток пассажирам.

Паровоз проследовал мимо нас, на пару секунд окутав нас паром, протянул мимо несколько вагонов и встал, как вкопанный. Под вагонами зашипело и заскрипело. Поезд Хабаровск – Свердловск прибыл, о чём прохрипел, где то вверху висящий громкоговоритель.
Дед повёл меня и бабушку в конец состава.
- Вот в этом вагоне должны ехать, - сказал дед и остановился у вагона, из которого уже вовсю выгружались пассажиры.

Пассажиров в вагоне было много. Наверно, как сельдей в бочке.

У вагона небольшое столпотворение – смешались уже бывшие пассажиры и встречающие. Слышались восторженные возгласы, смех. Кто-то обнимался и целовался.

И вот в предпоследнем окне вагона отчётливо вижу свою тётку Риту.
- Вон Рита, а впереди Толя, - закричал я.

Тётку я любил со страшной силой. Её помню с того времени, сколь помню себя. Я волновался. Ждал этой встречи фактически год. Ровно столько она жила в Хабаровске. При случае расскажу, как она туда попала.

Бабушка, видя моё волнение, склонилась ко мне и сказала:
- Виталька, ты не удивляйся, когда Риту увидишь. Он теперь пузатая, как я.

Вот это та веха, числа, конечно, не помню, и ни один архив уже не даст точной информации, когда же прибыл этот поезд. Хотя есть один канал, по которому можно с точностью до одного дня узнать и это.

Скажет читатель: - Ты, Сыров, следак!!!»

Да, есть возможность и это установить. Всё дело в том, что в тот же день я с бабушкой и дедушкой с утра были на похоронах одной родственницы со стороны моей бабушки. На кладбище не поехали, успели с усопшей попрощаться у дома. Нам ведь надо было ехать встречать Риту и Толю. Есть и сейчас родственники, у которых и можно уточнить дату смерти, а день похорон – на третий день – всё очень просто.

Но не будем о грустном. Тем более, в установлении точного числа, когда я начал читать нет необходимости. Ибо это определить уже никак не возможно.

Итак, зная, что Рита уехала в Хабаровск ровно год назад, считая от даты возвращения в Свердловск, мы сразу возвращаемся в декабрь 1962 года. Значит мне 5 лет и 7 месяцев.

Я чётко про себя помню – по состоянию на декабрь 1962 года:
Читал я по слогам, затруднения были только с длинными и незнакомыми словами. Ещё летом 1962 были в Богдановическом районе у родственников. У них была дочка – моя ровесница, я майский, она мартовская. Звали её Наташкой.

У них в комнате в углу стояла этажерка (в моде была такая мебель), и на одной из полок я увидел несколько детских книг. Привлекла меня книга большого формата, вся с картинками и с крупным текстом. «Приключения Буратино» - это была моя первая книга, которую я по слогам читал вслух для Наташки. Её родители – «тыкали Наташку мордой», что вот, мол, Виталька уж по слогам читает, а она, коза драная, еле складывает слова из букв.

На что Натаха тогда парировала:
- Виталька то - городской.

Она умела отвести от себя громы и молнии.

Вот уже установлено, что летом 1962 года я умел читать по слогам. Не буду преувеличивать, скажу честно – читал ещё плохо. Да и коза Наташка дала мне не очень лестную оценку моего чтения вслух. Сказала, что её старшая сестра Танька читает лучше меня. Ну, ещё бы – она тогда должна была пойти в четвёртый или пятый класс.

Допустим, что это был август, и было мне 5 лет и 3 месяца.

Мальчишка я был крупный и рослый. И в этом возрасте в друзьях были ребята, которые уже готовились пойти в школу. И опять я был примером для некоторых из них. В те годы многие дети в садики не ходили. А потому начальные классы формировались с учётом дошкольной подготовки. Понятно, что дети, посещающие детский садик были более подготовленные и многие уже знали алфавит и могли, как я, худо-бедно читать. В классы с литерами А, Б и В – зачисляли детей более продвинутых, как сейчас говорят. А были ещё классы с литерами Г и Д, наверно, для глупых и дураков. Я в сентябре 1964 года буду зачислен в класс с литерой "Г"

Я в садике не был ни дня. Бабушка не работала и была возможность содержать меня дома. Моим дошкольным образованием и занималась Рита и дед. Мама же, оставшись вдовой в 21 год, работала продавцом в промтоварном магазине в отделе Чулки-Носки. И училась в Техникуме советской торговли на вечернем отделении с 1961 года, т.е. пошла учиться, когда мне было уже полных четыре года. Видел её только по воскресениям. В соседнем бараке у моей мамы была своя комната, которую дал завод Химмаш моему отцу. С работы приезжала поздно. Мама там и жила.

Когда я родился в 1957 году, Рита была ещё девчонкой в не полных семнадцать лет.
Судя по всему, девка она была любви обильная, и из-за ранней влюблённости бросила учёбу ещё в начале 10 класса и в 18 лет уже вышла замуж. Жили они с мужем как то по-особенному. Он учился в автодорожном техникуме и видимо жил в общежитии. И в нашей семье бывал не каждый день.

Я всё время проживал у бабушки и дедушки. Барачная квартира была из двух комнат. Рита жила с нами.

Потому то и видел Риту каждый день. Она и играла со мной и занималась моим домашним образованием. Хрупкая девушка таскала меня на руках, везде за собой водила, даже в кино. А ещё выпрашивала у меня конфеты. Не подумайте, что мне было жалко. Написал, что «выпрашивала» лишь только по тому, что бабушка любила говаривать, выдавая мне конфеты или другие сладости:
- Виталька, Ритке-сладкоежке не давай. Ей сколь ни дай – ей всё мало.

Вовсе она не выпрашивала! Я сам делился!

Как и мама моя, Рита – это дети войны. Какие уж им конфеты во время войны!!!

А когда Рита устроилась работать контролёром в электродный цех, то мне воздалось за мою щедрую душу. С первой получки она принесла огромнейший кулёк. Он был свёрнут из нескольких газет. Занесла она его в дом как ребёнка в пелёнках.
- Виталя, беги ка сюда, смотри, что я тебе принесла!!!

Она эффектно высыпала содержимое пакета. На столе образовалась огромная гора конфет. Ели вместе! А я перебрал. Видимо с тех пор не особо падок на сладкое. Ещё тогда установилась какая то мерка. Чёрт побери – написал как про спиртное!!! Осталось дописать, что предпочитаю крепкое. Шутка.

Но вернёмся обратно на платформу, на которую вот-вот должна сойти моя тётушка.

Но я был ошарашен бабушкиным сообщением. Это меня держало в напряжении. Как же могла стать пузатой моя стройняшка Рита. Принял это за шутку, но….

Мои тётка и дядька выходили из вагона последними.

Первой выходила Рита, дед бросился помочь ей сойти со ступенек вагона. Я же от волнения и от ожидания увидеть пузатую тётку, слегка прятался за бабушку. Дед на какое то время загородил от меня тётушку. Вот он помог ей сойти на платформу….

О боже – тётка была пузатой!!! Я расстроился.
- Что с ней?- глаза видели, но мозг никак не понимал.
- Братика или сестрёнку тебе Рита тебе везёт!!! – сказала бабушка, - ты же просил.

И правда, в большинстве семей - наших соседей по баракам, почти у всех было не меньше двух детей. Я завидовал ребятам. Им было весело вместе.

Не буду описывать подробности – я их просто не помню.

Запомнилось одно – я огорчился, что не смог бросится в объятья к Рите. Меня просто остановили, и Рита тоже, как бы пыталась приостановить меня, когда я был готов броситься ей на шею.

Праздник немного сорвался. Я даже не помню, как добрались до дома. Я всю дорогу по большей части молчал.

Тётка была беременной уже на восьмом месяце. Братец родится в начале февраля 1964 года.

Всё же я нашёл случай сделать то, что было запланировано ещё год назад: Я преподнёс Рите небольшую коробку из-под конфет. В коробке было «ассорти» - конфеты, которые я ел весь год, пока она была в Хабаровске, и по одной откладывал в эту коробку.

Там были конфеты и шоколадные и карамельки и завёрнутые в фольгу квадратики шоколада.

Но и это было смазано. Бабушку дёрнуло сказать, что в Ритином положении, наверно не стоит есть старые конфеты, особенно шоколадные. Бабушка развернула одну шоколадную конфетку – шоколад был подёрнут какой то сероватой вуалью…. Говоря взрослым языком – у многих конфет просто просрочено время хранения.
И, похоже, что Рите было не до меня….

Где-то незадолго до нового 1963 года ночью в ставни окна кто-то настойчиво застучал. Даже я проснулся.

Раз ставни на окнах были закрыты, значит, были сильные морозы. Бараки за ночь быстро выстывали, и хоть как то, чтобы удержать тепло в комнатах, на ночь, а иногда и даже днём ставни закрывали. Помню, что в морозы печку топили не по разу в день.

Дед, ворча, встал с постели и вышел в сени. И уже через короткое время хлопнула внутренняя дверь.
- Эй, вставайте, сонные тетери, - бодро крикнул дед, - Толя приехал!

Я подскочил от радости и кинулся в первую комнату. Там и правда стоял мой дядька Толя, в военной форме, шапка с распущенными клапанами (я их ушами называл) и завязанными под подбородком. Козырёк и клапана были в инее, усы дядькины – тоже.
Через минуту все, а именно: бабушка, дед, Рита и я прыгали от радости вокруг Толи как возле новогодней ёлки.

Я любил дядьку. Ведь кроме деда, в семье взрослых мужчин не было. Когда, ещё до армии, он появлялся у нас, я очень радовался. Я любил ходить с ним баню.

В те годы он ещё был студент, но у него всегда находились деньги, чтобы после бани купить мне стакан лимонада и ромовую бабу – это такая булочка в виде высокого цилиндра, сверху сахарная глазурь, а низ этой булки примерно до половины был влажным – пропитанный каким то жидким сиропом. Долго меня ждать было не надо.
- Сыропт, пошли в баню!!! – зычно давал команду Толя.
Я не опечатался – Толя именно так произносил мою фамилию – Сыропт.

Продолжение: Часть вторая -